Армандо Перес - О чем молчат мужчины… когда ты рядом

– Эй!.. Вон ты где… Который час?

– Четверть девятого, – спокойно отвечаю я.

– Сколько?! – Она вскакивает, пододвигает к себе стул, на котором лежит ее одежда, и начинает лихорадочно одеваться. – Какого черта ты меня не разбудил?

– Ты так сладко спала. А мы с Да Винчи заигрались в пятнашки. Да ты и не просила тебя разбудить.

– А сам не сообразил? Я же опоздаю!

Неожиданно Ева останавливается и смотрит на меня. И я понимаю: она ни на мгновение не забывала о том, что было два часа назад.

В спешке, к счастью, она забывает смутиться от того, что случилось пару часов назад. Или, может, и правда не испытывает смущения, а я попросту ошибся на ее счет, думаю я с огорчением. В конце концов, и я не из тех, кто не ошибается.

– Важная встреча? – спрашиваю я безразличным тоном.

Она направляется ко мне, припрыгивая и надевая балетки на ходу.

– Для меня – да. Это связано с работой… Что ты делаешь на полу?

– Играю с Да Винчи. Чтобы он не чувствовал себя брошенным и не устроил бедлам в мастерской.

– Уж лучше бы устроил бедлам, так я хотя бы проснулась.

Я встаю и делаю шаг к Еве как раз в ту секунду, когда Да Винчи выскакивает из тени, и я наступаю ему на хвост. Он визжит от боли. О, господи, может, прав Лео, я – не самая идеальная нянька для хорьков. Наклоняюсь, чтобы взять его на руки. Он с немым укором смотрит на меня, но разрешает приласкать себя.

– Привет! – улыбается Ева и, протянув руку, гладит его по шерстке.

Да Винчи с удовольствием принимает ласку. Эта ситуация сближает нас. Неожиданно Ева останавливается и смотрит на меня. И я понимаю: она ни на мгновение не забывала о том, что было два часа назад.

Не знаю почему, но я ощущаю непреодолимое желание сделать для нее что-нибудь, дать ей понять, что я тот человек, которому можно доверять.

Нет, она не смущена, но обеспокоена. Думаю, она вспомнила, что у нее есть жених.

– Где у тебя назначена встреча? – стараюсь я простым вопросом снять возникшую неловкость.

– Далеко отсюда, на улице Кастель Морроне, – с печальной гримаской отвечает она. – Мне туда не успеть, даже если бы у меня были крылья.

– Кто бы он ни был, он не мог бы подождать тебя минут десять?

– Десять минут?! Ты шутишь? Отсюда дотуда городским транспортом почти час!

– А на мотоцикле скорее, – улыбаюсь я. – Я сейчас, а ты пока пошли ему эсэмэску, что опоздаешь минут на десять.

– Но…

– Никаких «но»! Я быстро.

Я иду к Лео, отдаю ему хорька и предупреждаю, что ухожу. Он с мрачной физиономией сидит на кухне: Адела ушла к подругам или, по крайней мере, так сказала и оставила его дома куковать в одиночестве. Это ее последний драгоценный вечер в Милане, последний, который они могли бы провести вместе, но такова уж моя сестра. Мне кажется, это ясное послание ему. Я хотел бы остаться и развлечь его, но должен отвезти Еву. Не знаю почему, но я ощущаю непреодолимое желание сделать для нее что-нибудь, дать ей понять, что я тот человек, которому можно доверять. И потом, Лео никуда не денется до моего возвращения.

– Мне очень жаль, дружище, – только и говорю ему я, дотронувшись до его плеча.

Он отвечает мне жестом, каким отгоняют мух.

– Вали отсюда, я позабочусь о Да Винчи, – говорит он грубо.

Пока мы несемся по внутреннему кольцу, Ева объясняет мне, что она собирается делать в кафе «Белле Авроре», известном как место встреч интеллектуалов, журналистов, издателей.

– Это будет интервью! – кричит она мне в ухо, положив подбородок на мое плечо, чтобы я мог слышать ее сквозь уличный шум. – Я должна поблагодарить за это твоего друга Колина!

– А разве не меня? – с наигранной обидой кричу я в ответ и сворачиваю на проспект ХХI Марцо. Там я пересекаю трамвайные пути и выруливаю на встречную полосу, чтобы объехать непонятную пробку.

– Это будет один журналист, знакомый Колина. Он увидел фотографии со съемок в моем магазине и пишет статью о миланских магазинах винтажа! – продолжает она, игнорируя мой вопрос.

Журналист, по-видимому, важнее. Ева называет известное приложение к крупной ежедневной газете, и я присвистываю. Ветер уносит мой свист.

– Он попросил меня дать ему интервью, чтобы посвятить основное место Wonderl… – Она не успевает закончить и визжит: – А-а-а-а! Трамвай!!!

Ее запах возвращает мне ее образ: нагая, опершаяся о край стола, дрожащая от вожделения.

Я успеваю свернуть на свою полосу перед самым носом несущегося на нас оранжевого трамвая. Но теперь за нами вплотную идет рейсовый автобус.

– Ты водишь, как сумасшедший! – кричит Ева. – Я потеряла лет пять жизни!

– Мне показалось, что это ерунда по сравнению с угрозой потерять пять минут такого важного интервью, – шучу я.

– Езда с тобой – прекрасная возможность потерять и то и другое разом!

– Это, конечно, не мое дело, но не мог бы этот журналист взять интервью у тебя в магазине? Это было бы гуманнее, чем заставлять тебя мчаться на встречу через весь город в девять вечера в среду!

– Я тоже его об этом спросила. Но он объяснил, что живет в том районе. Видимо, ему не с руки так далеко ехать!

Сказанное кажется мне малоубедительным.

– Настоящий репортер, – иронизирую я.

– Там еще будет Колин! – добавляет она.

Ну, тогда понятно, почему в девять вечера. Очко в пользу Колина, думаю я с некоторым спортивным интересом, но и не без досады, поворачивая налево, на улицу Фрателли Брондзетти. Еще две минуты, и я останавливаю мотоцикл перед двумя огромными светящимися витринами «Белле Авроре». Отгороженные питосфорами выносные столики перед кафе заполнены народом. В воздухе стоит тяжелый запах тлеющих смол, отгоняющих комаров. Впервые в этом году я чувствую этот запах, означающий, что лето на пороге, даже если пока только середина мая.

– Вот ты и на месте. И практически вовремя.

Она снимает шлем и протягивает его мне одной рукой, а другой взъерошивает примятые кудри.

– Я… в общем, спасибо, – говорит она.

– Не за что, это мой долг, – отвечаю я, пожимая плечами. – По меньшей мере раз в месяц я спасаю барышень, попадающих в трудное положение. Чтобы не терять формы.

– Для рыцаря без страха и упрека ты выглядишь не совсем обычно, – замечает она. – Я бы сказала, ты скорее смахиваешь на бандита.

Моя жизнь – изменчивая геометрия, с постоянной сменой лиц, которые то появляются, то навсегда исчезают из нее.

Я вновь убеждаюсь, как мне нравится эта ее быстрая реакция и манера пулять откровенными репликами, не заставляя меня ломать голову над тем, что она имеет в виду. Я ловлю ее руку, подношу к губам и получаю удовольствие от выражения изумления на ее лице.

– Я из тех, кто получает то, что хочет, – тихо говорю я. – И я никогда не обманываю. Ни в битве, ни в любви…

Ее запах возвращает мне ее образ: нагая, опершаяся о край стола, дрожащая от вожделения. Я рывком выпрямляюсь, подавляя в себе желание обнять и поцеловать ее прямо здесь, перед переполненным людьми заведением. Мне кажется, что через стекло я разглядел Колина, сидящего за столиком внутри кафе.

– До следующей среды, барышня в трудном положении, – прощаюсь я, прыгаю на своего боевого коня и даю газ.

Теперь передо мной проблема: чем занять оставшиеся дни недели. На часах немного за девять, и у меня нет особой охоты возвращаться ни домой, ни в мастерскую. Об утешении Лео позаботится Да Винчи. Я чувствую себя взвинченным, да и вечер слишком хорош, чтобы возвращаться в духоту четырех стен. Я мог бы заехать в «Пивную Ламбрате» и поработать там над некоторыми идеями сценария моего документального фильма. Или же в «Diana», подсобрать побольше материала по моей теме: некоторые женщины, из тех, кого я сопровождал, водили меня туда на аперитив.

Но тут же вспоминаю, что чуть дальше по этой улице находится другое кафе, славящееся своими отличными винами. Пять минут спустя я сижу за одним из столиков, выставленных на тротуар, со стаканом красного вина, как заправский поэт-классик. И изучаю публику.

Сегодня вечером здесь немного народа, по большей части все знакомы между собой и похожи на друзей по колледжу. Вероятно, пришли сюда опрокинуть по стаканчику после работы и заказывают уже по третьему негрони[19]. Секундная зависть охватывает меня, я чувствую себя брошенным псом, хотя ни разу в жизни не пожалел о том, что у меня нет ни своего офиса или предприятия, ни постоянной компании, в которой я вынужден был бы проводить целые дни. Моя жизнь – изменчивая геометрия, с постоянной сменой лиц, которые то появляются, то навсегда исчезают из нее. Даже свою сестру я не видел последние три года. И меня все это всегда устраивало. Тогда откуда это ощущение того, что ветер изменил направление?

Прошу тебя, приезжай и забери меня отсюда. Ева.

Я не успеваю ответить самому себе на этот вопрос, потому что мой мобильник тренькает, оповещая о приходе эсэмэски. Я открываю ее. Дважды перечитываю написанное, чтобы удостовериться в том, что в ней написано.

Прошу тебя, приезжай и забери меня отсюда. Ева.

– Ну так что, приедешь навестить меня на Сицилию? Ты ведь давно не слышал, как я пою. На сцене, а не под душем.

Мы с Аделой стоим перед домом в ожидании такси, которое отвезет ее в аэропорт. У наших ног на асфальте лежит цветная вязаная сумка, заменяющая Аделе чемодан.

– Обязательно. Только не сейчас, – отвечаю я.

– А почему бы прямо не сейчас? Почему бы тебе вообще не уехать со мной? Как мы уже однажды сделали, – подбивает она меня.

Однажды… Я смотрю на еще голый скверик, по которому нарезает круги какой-то потный бегун. Десять утра, Адела не из тех, кто любит улетать чуть свет.

– Кое-что изменилось, – говорю я.

Она долго смотрит на меня.

– Кажется, мне все труднее понимать тебя, – произносит она наконец. – Может, ты приедешь с той девушкой… с локонами? Если не ошибаюсь, ее зовут Мануэла.

– Ева, – быстро поправляю ее я.

– Ах да, Мануэла – это другая. – В ее взгляде появляется деланая строгость: – Только смотри не натвори тут никаких дел, братишка.

– Не беспокойся, все будет в порядке, – улыбаюсь я.

По крайней мере, я на это надеюсь. Хотя на самом деле вчера всю вторую половину дня Мануэла звонила мне, а я ни разу не ответил, потому что был с Евой.

И тут же вспоминаю, какой я увидел ее вчера вечером у входа в «Белле Авроре», когда она возмущенно размахивала руками перед носом оправдывающегося Колина. Не было никакого журналиста, это все он придумал, чтобы затащить ее на свидание. Но мой приятель-фотограф не учел, во‑первых, характера Евы и, во‑вторых, то, что женщины терпеть не могут, когда их дурят. И чего тогда дергаться, если одна из них отказалась провести с тобой время, сунувшись в поставленный тобой капкан?

Мне остается лишь надеяться, что она опять не пропадет так надолго, прежде чем мы увидимся снова.

Ева была вне себя от ярости.

– Ты только представь! Он пытался убедить меня, что все его мысли о том, как бы помочь мне с магазином! Врун! Ублюдок! Ублюдок! – повторяла она чуть не плача, едва вскочила на мой мотоцикл, даже забыв надеть шлем, так спешила убраться отсюда. Я отвез ее к ней домой и, как истинный джентльмен, подождал, пока она не вошла в подъезд. Теперь Колин уж точно пошлет ко всем чертям свои мысли о помощи Евиному магазину, если у него и была хоть одна, думаю я. Ну и хорошо.

Прокручивая в памяти вчерашний вечер, я не заметил, как подъехало такси.

– Ладно, оставляю тебя один на один с твоими проблемами, – говорит Адела, в то время как таксист ставит ее сумку в багажник. – И… и с Лео.

Лео не только не предложил Аделе отвезти ее в аэропорт, но и не захотел быть свидетелем ее отъезда. Он сбежал из дома рано утром, прихватив с собой Да Винчи. Как рассказала Адела, когда она проснулась, его уже не было. А вчера вечером, когда она вернулась, он, вусмерть пьяный, спал на столе в кухне.

Так что они даже не попрощались.

– Ты была не очень-то деликатна с ним, – замечаю я.

Констатация факта, а вовсе не упрек, обращенный сестре. Это ее право решать, с кем и какие отношения иметь. Но я переживаю за Лео.

– Так было лучше, – морщится она. – Мне правда жаль, что так вышло. Я не думала… Он казался мне таким веселым, таким спокойным. Когда я поняла, в чем дело, было слишком поздно.

– Я все про тебя знаю, сестренка. – Я крепко обнимаю ее и слышу, как она вздыхает.

– Ничего не поделаешь, такая уродилась… Мы такими уродились, Луис, – бормочет она. – Мы из породы тех, кто не влюбляется.

Я порываюсь возразить, но тут же понимаю, что она, может быть, права.

С какого возраста я не воспринимаю женщин всерьез? Или, может быть, напротив, воспринимаю их слишком серьезно, как Адела – мужчин.