– …что ты не можешь постоянно исчезать…

– …что она сыта по горло тем, когда с ней встречаются только чтобы потрахаться, а после пропадают на месяц; что так хорошо один раз, два раза, но когда это становится привычкой, это значит, что что-то не так…

– …что она чувствует себя использованной…

– …и ей не кажется, что она претендует на многое, что, если я проведу с ней вечер, я от этого не умру, что она вовсе не требует от меня вести ее под венец…

– …и что ты эгоист…

– …и подлец, что я боюсь ответственности, боюсь собственных чувств, что не хочу взрослеть…

– …что именно для такого случая придуман синдром Питера Пэна[6], – хором заключаем мы.

Я не знаю, что за светило психоаналитики дало имя этому синдрому, чьи ослиные уши десятки лет торчат из каждой претензии женской половины человечества, но если я его поймаю, подам на него в суд. Ссылка на мужской инфантилизм стала для женщин идеальным оправданием, когда они распинают тебя на кресте всего-навсего из-за того, что ты не желаешь больше иметь с ними дела. Вся эта теория в корне неверна. Это не нам присущ синдром Питера Пэна, а им присущ синдром Вэнди[7]. Спасать нас, запереть нас дома, нависать над нами этакой клушей-мамашей. С какой стати?

– Лео, но ты сказал мне не всю правду, – улыбаюсь я, помахивая пальцем перед его носом. – Подобных звонков у тебя сто на день. Так что вряд ли это причина надираться в одиночку.

Я молчу.

«Нам надо поговорить» – это запрещенный удар.

– Не, ну, конечно, я сразу стал говорить ей то, что говорят в таких случаях: мне очень жаль, что она все так понимает, что я и в мыслях не имел использовать ее, что для меня она самая лучшая подруга, но сегодня я устал и хочу побыть дома один… Блин, я же сказал ей все как есть! Может человек не хотеть никого видеть? Или уже только потому, что я ее трахал, я на следующий день обязан сопровождать ее на выставку в Палаццо Реале?

– А знаешь, выставка на самом деле неплохая.

– Ладно, в следующий раз я отправлю туда тебя. Короче, на этом наш телефонный разговор закончился. Сегодня утром я был в хорошем настроении, даже прокатился на велике вдоль канала. Чувствовал себя прекрасно! – Он открывает глаза и поворачивается ко мне.

– А дальше?..

– А дальше я вернулся домой и увидел на мобильнике эсэмэску от нее: «Может быть, сегодня вечером я зайду к тебе, нам надо поговорить».

Я молчу. «Нам надо поговорить» – это запрещенный удар.

Меня больше не удивляет, что он забаррикадировался здесь, в мастерской.

– Я расположился здесь почитать, потом достал водку, потом у меня понемногу прошло желание читать, и я начал думать. Луис, истина в том, что в этой истории все как всегда. Начинается с «ты мне нравишься», переходит в «давай переспим», затем в «как это было здорово, давай повторим», а дальше в «нам надо поговорить». Ничего не меняется. И от этого нет спасения. Сперва все они кажутся такими симпатичными, а потом – словно обухом по голове. Единственная возможность изменить этот сценарий – жениться на ком-нибудь из них. Но об этом я даже и думать не хочу! – Он опять принимает вертикальное положение, дотягивается до бутылки и наливает себе еще водки. – Все. К черту, а то я своей хандрой и тебя заражу.

– Не заразишь, но и я считаю, что тебе лучше прекратить думать об этом, – говорю я, вздыхая с облегчением.

Мне довольно часто случается рисовать женщин, с которыми я занимаюсь любовью. Иногда до, и это своего рода эротическая игра, но чаще всего после. Потому что после они более естественные и искренние.

Я-то опасался, что с ним и впрямь приключилось что-то серьезное. Конечно, если человек сидит один, ему может померещиться все что угодно, например, что кто-то покушается на его свободу, а водка доделает остальное. Лео демонстрирует по временам такую странную уязвимость.

– Тебе элементарно хреново, – заключаю я.

– Еще как хреново, – соглашается он. – Так что в следующий раз своих баб держи при себе.

– Хочешь сказать, что я во всем виноват? Ну ты даешь! Может быть, в следующий раз ты постараешься держать при себе свое проклятое обаяние пианиста? – Я озираюсь вокруг, ища, чем бы отвлечь его от этой темы, и замечаю свою сумку, брошенную у входной двери. – Я сделал несколько набросков Мануэлы, хочешь взглянуть?

– Еще бы! Давай поковыряй ножом в ране.

– То есть не будешь смотреть?

– Буду, конечно, буду. Валяй, расскажи мне о твоем полном страсти уик-энде в Кьянти. Если она симпатичная, быть может, и она тоже перейдет ко мне, и ты таким образом выйдешь сухим из воды, а дурацкие телефонные звонки достанутся на мою долю.

– Бригадный подряд, мой дорогой! – Я хлопаю его по плечу и иду доставать из сумки блокнот с набросками.

Мне довольно часто случается рисовать женщин, с которыми я занимаюсь любовью. Иногда до, и это своего рода эротическая игра, но чаще всего после. Потому что после они более естественные и искренние. Мне доставляет удовольствие ловить на карандаш эту разнеженную усталость, это сладкое изнеможение, делающие тело особенно лакомым.

Что касается моих попыток приступить к работе над скульптурой, то мне явно не хватало вдохновения. Я и на Мануэлу старался смотреть, имея в виду будущую скульптуру, заставлял ее принимать различные позы, какие могли бы оказаться подходящими для работы над задуманной мною женской фигурой. Кое-какие наброски показались мне обещающими. Но чего нет, того нет, озарения так и не случилось. Наверное, мне стоило запастись терпением.

Лео перебирает наброски, внимательно всматривается в них. Невзирая на алкогольные пары, взгляд его осмыслен. Иногда при виде наиболее откровенной позы он поднимает бровь, но тем не менее удерживается от комментария. Лео знает, что я воспринимаю это очень болезненно.

– А вот тут неплохо… эта рука… поворот тела…

Я тоже всматриваюсь в рисунок, который он держит перед собой. Как странно, это один из немногих рисунков, где Мануэла изображена стоя. Она сама приняла эту провокативную позу, встав спиной ко мне рядом с кроватью, одна рука на матрасе, другая поглаживает бедро, а лицо вполоборота ко мне. Это даже не рисунок, а беглый набросок, поскольку в этой позе она оставалась очень недолго. Я помню, как она сразу же снова отвернулась, нагнулась над кроватью, уперев локти в матрас, и раздвинула ноги… И как я бросил бумагу и карандаш на стол…

– Скажи просто, что тебе понравился ее шикарный зад, – подкалываю я своего друга.

Лео решительно захлопывает папку и с некоторым усилием встает.

– Благодарю за доверие. Поскольку мои услуги как искусствоведа не оценены должным образом, я удаляюсь, – говорит он.

– Да ладно тебе, не обижайся.

– Я не обижаюсь. Просто разглядывание твоих рисунков меня слишком возбудило. Не сердись, но ты для такого случая не самая идеальная компания.

– Ты куда-то уходишь?

– Не знаю. Может, позвоню Доре, она как раз сегодня объявилась! – Он подмигивает и исчезает за стеклянной дверью.

Я остаюсь один на один с моими рисунками и начинаю медленно перекладывать, тщательно изучая их в поисках оригинального ракурса, неожиданного нюанса, выразительного жеста. Единственный набросок, в котором действительно что-то есть, тот, что отметил Лео. Хотя что тут удивляться: пьян он или не пьян, но у него отменное эстетическое чутье. С младых ногтей он рос в атмосфере художественных выставок, концертов и салонов, а его вкус воспитывался родителями и сливками международной дипломатии.

Я остаюсь один на один с моими рисунками и начинаю медленно перекладывать, тщательно изучая их в поисках оригинального ракурса, неожиданного нюанса, выразительного жеста.

Я долго смотрю на этот набросок, пытаясь уловить то призрачное достоинство, которое выделяет его из всех остальных, чтобы затем поработать над ним. Но в чем оно, не понимаю. Есть только некий намек на достоинство. Эротизм позы подавляет прочие элементы. Я чувствую, что все мои попытки бессмысленны. Мне вдруг очень хочется бросить все, побежать к Мануэле и снова поставить ее в эту позу…

Мысль о том, что она живет не очень далеко от меня, в переулке возле улицы Христофора Колумба, вытесняет остальные. Тем более что я все равно собирался отправиться к себе домой – я заскочил в мастерскую затем, чтобы освежить в памяти последние наброски и посмотреть, не появится ли желания немного поработать над скульптурой.

Я расстался с Мануэлой всего несколько часов назад, но у меня закипает кровь, едва в голове возникает картина, как я неожиданно появляюсь у нее дома, захватив ее врасплох, прижимаю к входной двери, не давая времени опомниться, не спрашивая, рада ли она видеть меня вновь или нет и есть ли между нами что-то и как это что-то называется… Вот так это происходит, дорогой Лео.

Вернувшись сегодня в мастерскую, я испытывал усталость, но несколько глотков алкоголя подкрепили меня. Чтобы не выглядеть уж слишком официально, я набрасываю первый попавшийся старый пиджак прямо на выходные брюки и рубашку, в каких я был на свадьбе, и выхожу на охоту, как ночной волк.

Глава 6

– В каком смысле я здесь внизу? – Голос Мануэлы в домофоне кажется чужим и неприязненным.

– Я шел из мастерской домой и подумал, не зайти ли навестить тебя.

– Луис, уже час ночи!

– Ну и что с того? Вчера, как мне помнится, мы занимались кое-чем намного позже.

– Да, но вчера была суббота… А завтра не воскресенье, а понедельник!

Парень с девушкой, обходя меня, спускаются с тротуара. Мне кажется, я читаю сочувствие в их взглядах. Внезапно до меня доходит, что я выгляжу полным идиотом, стоя столбом посреди ночи и беседуя с домофоном.

– Значит, ты мне не откроешь?

– Луис, ну я… я уже в постели, выгляжу непрезентабельно. Давай увидимся завтра, а? Хотя это уже сегодня. Сегодня вечером, да?.. Луис?.. Луис!..

Вот так всегда, думаю я с досадой, как только проходит момент страсти, они мгновенно озабочены кучей мелких глупостей. Смазанный грим. Целлюлит. Комната в беспорядке.

Последние слова теряются в тишине темной улицы, вскрик домофона, с которым никто не общается. Я уже далеко и едва слышу, как мое имя эхом прокатывается вслед за мной. Быстро сворачиваю за угол.

Непрезентабельно. По-моему, ее не очень волновало, как она выглядела сегодня утром, когда раздвигала ноги в душе, умоляла меня прекратить изводить ее ласками и наконец трахнуть. Предстать передо мной непрезентабельной и даже порочной ничего не значило для нее сегодня утром. Вот так всегда, думаю я с досадой, как только проходит момент страсти, они мгновенно озабочены кучей мелких глупостей. Смазанный грим. Целлюлит. Комната в беспорядке. То, что о них могут подумать. Такое впечатление, что они готовятся к визиту министерского инспектора, а вовсе не любовника.

Живя в Италии много лет, я так часто сталкиваюсь с подобным отношением даже к визитам друзей, что, думал, уже привык к этому. Но, видимо, не совсем. Дело в том, что и сейчас на Кубе простые нравы, а были и еще проще. Когда я был мальчишкой, не было ни мобильников, ни электронной почты, ни WhatsApp и всего прочего, лишь немногие имели в доме обыкновенный телефон, и это считалось большой роскошью.

Не знаю почему, то ли Лео заразил-таки меня своим печальным пьянством, то ли отказ Мануэлы увидеться со мной так огорчил, но я внезапно чувствую себя взвинченным и потерянным.

Поэтому, если ты хотел навестить приятеля, ты просто отрывал задницу от стула и шел к нему, вот и все. Без всякого предварительного оповещения ты появлялся у его двери и звонил в колокольчик. Если был колокольчик. Если его не было, стучал или просто входил в дом или во двор. Если друг, к которому ты явился, был там, хорошо, если он отсутствовал, всегда кто-нибудь из родственников или соседей мог подсказать, где он может обретаться. И его всегда можно было найти в одном из привычных мест: в баре, на пляже, на баскетбольной площадке, куда мы ходили играть в пелоту[8]. Интересно, тогдашняя жизнь кажется мне сейчас такой простой только потому, что я был совсем юным, а она такой далекой?

Не знаю почему, то ли Лео заразил-таки меня своим печальным пьянством, то ли отказ Мануэлы увидеться со мной так огорчил, но я внезапно чувствую себя взвинченным и потерянным. Набережные канала полны народу: группки шумных самцов, группки самок с начищенными перьями, парочки, целующиеся на мосту с таким жаром, каким бывают наполнены только весенние поцелуи. Все действует мне на нервы: голоса, свет, запахи. Чтобы миновать толпу, я сворачиваю в боковую улочку.

Здесь я чувствую себя намного спокойнее. Замедляю шаг, – я и не заметил, что почти бежал. Останавливаюсь перед витриной небольшого магазинчика, чтобы привести в порядок мысли и решить, что делать дальше. Можно было бы пойти потанцевать в какой-нибудь ночной клуб или же просто выпить пива в баре. Спать не хочется, возвращаться домой одному – тоже. Правда, эта проблема решается быстро, а после часа ночи и очень быстро: девушки, потерявшие надежду на интересную встречу, откликаются с большей готовностью, а меланхолия последних часов уик-энда довершает остальное.