— Не знаю. Вот эту я сделала в стиле хохломы, эту — в обобщенно народном, скажем так. А эту — сама придумала орнамент, она несколько оригинальная.

— Понятно. Сколько оно стоит?

— Я не знаю…

— Зинаида, мне некогда антимонии разводить, тороплюсь. Клади их ко мне в портфель и говори цену.

— Если за хохломскую и народную по триста рублей, а за оригинальную пятьсот, я была бы довольна.

— Понятно. Пока Вечером заскочу. — Петров дружески подмигнул и пошел к лифту.

Вечером он не пришел. И машины его под окнами не было допоздна. Рано утром Зина вставала к детям — машина появилась, но, когда малыши проснулись окончательно, снова исчезла Каждую свободную минуту Зина подходила к окну, бросалась на телефонные звонки — все напрасно. Петров о ней забыл.

Он пришел поздно вечером, когда она почти убедила себя не ждать и не питать глупых надежд. В руках Павел держал пластиковый пакет с деревянными заготовками.

— Все в порядке, Зинаида. За народный стиль сторговался по пять сотен, — Петров потряс пакетом, — за авторскую работу — по тысяче.

Зина хлопнула в ладоши от радости, издала боевой клич, подпрыгнула на месте и исполнила вращение вроде балетного фуэте. Затем подскочила к Петрову, чмокнула его в щеку, выхватила заготовки и прошлась с ними по комнате сначала в лезгинке, а потом перешла на танец с кастаньетами.

Улыбающийся Петров наблюдал за ней, думая о том, что не ошибся. Хороший работодатель по сравнению со щедрым благодетелем — как заработок и милостыня, как радостный вопль и низкий поклон. Петров бы не возражал, если бы следующим номером танцевальной программы стал танец живота.

Но Зина ударила несколько раз ложками, прислушалась, еще постучала Подошла к столу, включила лампу и стала внимательно рассматривать заготовки.

— Павел, ничего не понимаю. Твой Григорий назначил очень высокую цену. За пятьсот рублей раскрашенные ложки можно купить в любом магазине.

— Он теперь отправляет товар за границу. В каждой стране я видел в аэропорту киоски с нашими ложками, матрешками, самоварами и платками. Цены аховые. Его рук дело.

— Хорошо. Но почему он прислал такой материал? Сырое дерево! И береза! Через полгода они высохнут и растрескаются.

— Да? Бородатый обманщик! Я тебе говорил, Гришка по натуре аферист. Хлебом не корми — дай кого-нибудь надуть.

— Значит, он может потом не выплатить деньги? — расстроилась Зина.

— Вот на этот счет можешь не волноваться. Меня он не проведет.

— Тогда мы сделаем вот что, — снова воодушевилась Зина — Я попрошу завтра Валю посидеть с детьми, а сама съезжу на рынок и выберу хороший товар.

— Я тебя отвезу.

— Что ты! Зачем?

— Не спорь. Но не раньше двенадцати — часу дня. Пошел отсыпаться. Если начнется атомная война — передай, что я заранее сдаюсь.

* * *

Зина плохо разбиралась в автомобилях. Обычно, едва захлопывалась дверца, Зине казалось, что ее усадили в жестяную банку на колесах, шумную, дребезжащую и опасную. В машине Петрова ощущения были совсем иные. Удобные сиденья, обтянутые велюром и кожей, стильная приборная доска с дисплеем маленького компьютера, ковер на полу и под цвет ему ткань, которой затянут потолок, — уют и комфорт. Машина двигалась без подпрыгиваний, словно скользила по гладкой поверхности, легко набирала скорость и мягко ее гасила, при обгонах описывала плавные полуокружности.

— Чудная машина, — сказала Зина, — автомобиль двадцать первого века.

— Всего лишь прошлого года, — ответил Петров, — но мне она тоже нравится. Я люблю водить.

— Но почему мы так возвышаемся над всеми? — спросила Зина. — Павел, у тебя комплекс начальника, нравится смотреть сверху вниз?

— Это не самый ужасный из моих недостатков. Машина называется джип. У нее повышенная проходимость, дорожный просвет большой, поэтому подвеска высокая.

Зина не стала уточнять, где в Москве труднопроходимые участки.

* * *

Петров терпеть не мог магазины. Рынки с их толчеей, мельканием лиц торговцев и покупателей — вдвойне. Стоял трескучий мороз, а у Петрова не было зимней шапки. Ее вообще не было — не требовалась при перемещениях от автомобиля к зданиям, как и зимние сапоги. Он бродил за Зиной по рынку и чувствовал, что уши у него остекленели, собираются треснуть и отвалиться. Обморожение ног также гарантировано. Он купил первую попавшуюся шапку — кроликовый треух. В дорогой темно-коричневой канадской дубленке и в рыжей дешевой ушанке он выглядел так, будто раздевал народ по дороге.

Зина внимательно изучила ассортимент деревянных изделий, их рисунки, технику письма. Потом долго выбирала заготовки. Возвращалась к тем торговцам, у которых уже побывала, придирчиво перебирала каждую деревяшку, копалась в мешках. Чтобы рассмотреть ложку, она снимала тоненькие перчатки, и пальцы ее побелели от холода. Она грела их в карманах, но у следующего прилавка снова снимала перчатки. Петров не мог видеть этого издевательства над нежными конечностями и купил Зине пуховые варежки. Близнецам он подыскал деревянную игрушку: два медведя на подставке дрались, если одновременно двигать штыри под станиной. Зина резонно заметила, что в руках Вани и Сани медведи проживут не более часа. По мнению Петрова, удовольствие того стоило.

Когда они сели в машину, у Петрова ноги ломило от холода, а Зина не могла унять озноб. Петров включил печку на полную мощность.

— Как же они целый день на таком морозе? — клацала Зина зубами.

— Они водку пьют. Нам тоже пора этим заняться. Зина, я голоден как волк.

— Валя щи сварит. Вегетарианские.

— Вегетарианские, чудно. Зина, один из моих многочисленных недостатков — обжорство. Я люблю вкусно и много есть, особенно по выходным. Мы сейчас едем в ресторан. Возражения не принимаются. Должен я получить компенсацию за три часа гуляний по морозу да на рынке? Как ты относишься к китайской кухне?

— Никогда не пробовала. Правда, что они едят ласточкины гнезда?

— Не слышал, но попробуем заказать. Согрелась? Тогда перестань дрожать, не могу этого видеть. Хочется тебя… положить тебя в мотор.

* * *

Птичьих гнезд в меню «Пекина» в тот день не было, но Петров заказывал одно блюдо за другим.

Ему нравилась восточная еда, и он хотел, чтобы Зина попробовала одно, другое и третье. Он действительно обладал завидным аппетитом, с удовольствием поглощал королевские креветки в тесте, отправлял в рот кусочки свинины в красной корочке, поливал пряным соусом брокколи. Зина не могла осилить и малой доли того, что стояло на столе. Порции были такими громадными, что одного блюда с лихвой хватило бы ее семье на день пропитания.

— Перестать с жадностью смотреть на тарелки и сожалеть, что ты не верблюд, — сказал Петров. — Все, что не доедим, нам упакуют в контейнеры и отдадут с собой.

Зина оглядывалась по сторонам — ее не покидало ощущение, что она пролезла через экран в кинотеатре и оказалась в другой жизни. Веселые, хорошо одетые люди, звон бокалов и тихий стук приборов, приглушенные голоса, смех — атмосфера сытого довольства. Нет, скорее это возвращение в забытое прошлое — папа любил водить их в рестораны.

Только теперь она чувствовала себя не балованной девчонкой в нарядном платьице, а забредшим с улицы гадким утенком. Потертые джинсы, старенький свитер, потрескавшиеся сапожки с оторванной подошвой — чужая на празднике жизни.

— Зинаида, тебе говорили, что ты очень красивая женщина? Очень красивая, — заявил Павел.

Конечно, он захмелел от выпитого вина. Да что там от вина! Количество еды, которое он поглотил, должно было отогнать всю кровь от мозгов и притянуть к желудку. Но Зина благодарно улыбнулась:

— Мне говорили, чтобы я не выслушивала подобных заявлений от прожорливых мужчин.

— А как же популярная мысль о том, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок?

— Ты собираешься объясниться в любви здешнему повару? Но вдруг он мужчина?

— Чуть не совершил промашку. Пойду выясню, а ты сиди смирно.

Пока Петрова не было, принесли счет. Зина приоткрыла папку, в которой он лежал, посмотрела в нижнюю строчку длинного столбца цифр. Ей стало дурно.

Первое, что пришло в голову, — у Павла не хватит денег, и сейчас разгорится скандал. Она видела его бумажник, когда он расплачивался на рынке, нет там пухлой пачки банкнотов. Не хранит же он деньги в носках!

Петров вернулся. Он спокойно посмотрел счет, взял ручку и стал что-то писать в конце столбика цифр.

— Что ты делаешь? — напряженно спросила Зина.

— Приписываю чаевые.

— Сколько это?

— До десяти процентов.

Он вложил в папку со счетом пластиковую кредитную карточку и отдал официанту.

Значит, все правильно. Он может позволить себе спустить в ресторане за один обед больше, чем Игорь получает в месяц. Они считают копейки, ссорятся из-за денег, а кто-то, Петров например, швыряет огромные суммы на ветер.

«Почему она так надулась? — удивился Петров. — Неужели мои слова о ее красоте такая уж непозволительная вольность?»

Они подошли к гардеробу. Подавая Зине пальто, Петров углядел на подкладке протертую дырочку.

— О! — сказал он. — Узнаю тебя, Зинаида, по прорехам.

Зину его шутливое замечание обидело еще пуще.

— Не все имеют средства, чтобы менять наряды, когда захочется, и даже по мере необходимости, — тихо и зло сказала она.

— Ясно, — кивнул Петров, — в нас заговорила классовая ненависть. Пошли.

Он слегка прижал ее локоть и повел к выходу.

В машине Петров завел мотор, но с места не трогался. Какое-то время они сидели молча, потом Петров заговорил:

— Все, чего я достиг, Зина, моя материальная независимость — результат тяжкого труда. В четырнадцать лет я приехал в Москву и поступил в интернат при МГУ. С шестнадцати, с первого курса университета, мне пришлось самому зарабатывать на жизнь. Пятнадцать лет я горбачусь без продыха. У меня были периоды, когда я месяцами не видел белого света, в прямом смысле слова, не видел дня и солнца, не выходил на улицу. Правда, никто меня не неволил, и работать я люблю. Настоящий мужик вообще, на мой взгляд, должен вкалывать на полную катушку — это его половой признак. Я не наваривал деньги на биржах и пирамидах. И не потому, что такой уж чистоплюй, просто мне это не интересно. Все, что я сделал, можно потрогать руками и попробовать на зуб. И мне это приятно, черт подери! Зина, я наголодался и нануждался в юности выше крыши. Знаешь, у меня несколько лет были только одни штаны, которые я носил и в пир, и в мир, и в добрые люди.

Петров рассказал, как однажды зимой он жил на даче у знакомых. Он постирал и вывесил на улице свои единственные джинсы. И они пропали. Невероятно — в пустом строящемся дачном поселке, где, кроме него, никого не было, брюки стащили ночью с веревки. В домике у хозяев не было никакой одежды. Петров выскакивал на улицу за дровами, обмотавшись пледом. Он ждал, что в выходные приедут друзья, но выпало много снега, потом ударили морозы, электрички застряли, и никто его не навестил.

Через неделю кончилась еда. Еще три дня он топил снег, пил только чай и дописывал компьютерную программу. Кстати, одну из своих самых удачных.

Из пледа Петров выкроил штаны, скрепил швы проволокой, потому что ни ниток, ни иголок не нашел. Положил компьютер в сумку и потопал к станции. По дороге одна из проволочек потерялась, запасную он захватить не догадался В электричке и потом в метро народ пялился на его синие пролетарские ноги, торчащие из клетчатых штанов.

— Зинаида, я веду с тобой душещипательные беседы только по одной причине. Я терял в последние годы друзей лишь потому, что вырвался вперед, а они отрабатывают шаг на месте и простить мне этого не могут. Из стариков со мной остались, пожалуй, только Потапыч и его Людмила Тебя потерять мне бы не хотелось. Ты же общаешься со мной, а не с моим кошельком. Какое тебе до него дело? Я понимаю, ты трудишься от зари до зари и не получаешь за это ни копейки. Но у тебя есть другое — тебе возвращают любовь дети и муж Верно? Тоже немалого стоит. Ну так что? Будешь терзаться и пыхтеть по поводу социальной несправедливости или поедем домой?

— Поедем домой. Понимаешь, когда я увидела сумму в счете, мне дурно стало. Люди в месяц столько не проживают.

— Ай-ай-ай! — Петров тронул машину с места. — Зинаида, тебя плохо воспитали. Копаться в чужих бумагах! Чего доброго, начнешь мою почту вскрывать.

— Меня не интересует твоя любовная переписка.

— Вот это правильно! Береги свою нравственность и моральный облик, Зинаида. Судочки с едой забери, угостишь Валентину. Меня целый день дома не бывает, пропадет только.