У него детская привычка говорить: я больше не буду! Кокнет дорогую вазу и хлопает глазами:

— Прости, больше не буду.

— Точно не будешь? Это уже пятая ваза!

— Конечно, не буду, коль вазы кончились.

Утюжил брюки от нового костюма и спалил.

— Какая неприятность! Но я больше не буду.

Купили еще один костюм, Макс опять прожег брюки.

— Ты же обещал, что больше не будешь!

— Про первые брюки обещал, а не про эти.

Я взрываюсь:

— Ты специально вредительствуешь! Если моешь вазу после цветов, или кувшин после сока, или блюдо после заливного, обязательно разобьешь. Потому что не любишь мыть крупные стеклянные предметы. У тебя пунктик, — кручу пальцем у виска. — Также ненавидишь гладить брюки. Ходил бы тогда в юбках! Думаешь, не понимаю, чего добиваешься? Чтобы домашнюю работу, которая тебе претит, делала я. Но если так дальше пойдет? Завтра тебе разонравится мусор выносить, послезавтра — гвозди прибивать или люстры вешать. Я должна буду взять молоток и полезть на стремянку?

В отличие от меня Макс — само шкодливое благодушие.

Мечтательно тянет:

— О! Увидеть тебя с гвоздями во рту, с молотком в руках, карабкающейся по стремянке, желательно — в мини-юбке… Как, наверное, эротично…

— Макс! Первым делом молоток приземлится на твою башку!

— Очень испугался, — притворно округлил глаза. — Но что, милая, я могу поделать?

— Хотя бы пообещай… — начала и тут же заткнулась.

— Легко! Обещаю: я больше не буду.


Отвлекаясь на воспоминания, елозя под одеялом, я в пух и прах разбила нелепые домыслы мужа. При этом, чего греха таить, думы о Назаре не исчезли. Он тоже присутствовал в моем полусне-полубреде. Стоял в сторонке, сочувственно улыбался. С великим сожалением разводил руками: что же поделать, Ледок? Люблю тебя больше жизни. Но моя жизнь принадлежит не мне. Я восхищалась его благородством и честью. Разве не достоин восхищения мужчина, который жертвует своими чувствами ради семейного долга? При этом мне хотелось, чтобы Назар меня утешил, приголубил, обнял, поцеловал… пусть не по-настоящему…

А какие варианты «не настоящего»? Мы ведь не школьники, укрывшиеся за матами в спортзале, чтобы впервые познать прелесть поцелуйчиков. Об этом я думать не буду — не хочется, не время, незачем. Одно бесспорно: Назар — воплощение мужественности, Максим был абсолютным воплощением, а теперь подпортился.

К утру меня пронзила, как иглой в мозг вошла, мысль: а если Максима, как Назара, увлечет другая женщина? Что там «если»? Он мне прямым текстом сказал!

Меня бросило в жар, рывком села на кровати. Нет, нет и нет! Глупости! Во-первых, глупо Максиму отвлекаться на сторону, когда рядом прекрасная жена. (А кто поначалу мучился, что недостойна его?) Во-вторых… читай «во-первых». И далее только «во-первых»? Не годится. Думай! Перечень можно продолжить? Вполне. Макс хоть и обещает по поводу бытового ущерба — «не буду» — регулярно нарушает. Но мой муж человек слова, каких поискать. Если серьезно дал слово, то не нарушит на дыбе, под пытками. Мне все его друзья говорили: «От Макса трудно добиться клятвы. Но если поклялся — скала!»


Перед свадьбой Максим мне сказал.

— Знала бы ты, как мне брачные вериги напяливать не хочется.

— Так не женись, — обиделась я.

— Не ценишь жертвы. Только ради тебя. Пред алтарем, который, правда, выглядит письменным столом, а священник — сладкоречивая тетка, — я дам слово, которое не нарушу никогда Сяду в клетку и проведу в ней оставшуюся жизнь.

— Никто не неволит, — продолжала дуться я.

— Неволит чувство, — щелкнул меня по носу.

— Любви ко мне? — оттаяла я.

— И любви тоже.

— А чего же еще? — снова насупилась.

— Что такую смешную девчонку заграбастает другой проходимец.

— Обращаю внимание: ты назвал себя проходимцем. И насчет клетки мне не нравится. Вовсе не собираюсь тебя держать как льва в зоопарке.

— Да и не получилось бы. Забудь про зоопарк. Клетка не снаружи, а внутри меня. И она желанна.

— Тогда почему рефлексируешь?

— Уж и поныть брачующемуся нельзя? — сменил серьезный тон на дурашливый. — Кто жениха пожалеет? Все почему-то только поздравляют. Включая тех, для кого брак хуже геенны огненной.


Что могло заставить Макса нарушить данное слово? Ничего не могло… Кроме… кроме глупого подозрения в моей измене. Точно! И он решил действовать по схеме: бей первым, Фреди!

Рухнув на подушку, найдя правильный, как мне казалось, ответ, я успокоилась. Да и устала от ночных диалогов.

Только задремала, как друг-враг будильник заставил подниматься.

Бессонная ночь никого не красит.

— Видок у тебя, — сказала тетя Даша, которая уже сидела на кухне и прихлебывала чай.

«На себя посмотрите, — хотелось ответить, — престарелая помпадурша в бигудях».

Но я только поздоровалась:

— Доброе утро!

— Доброе! Садись, ешь кашу. — Она пододвинула мне тарелку с овсянкой.

— Спасибо, но я ее с детства не перевариваю. И утром только кофе пью.

— Язву хочешь заработать? Ну давай, — взяла ложку, зачерпнула кашу и стала тыкать мне в рот: — За папу, за маму, за мужа…

Отшатнувшись, я замотала головой:

— И не пытайтесь! В меня даже любимые бабушки не могли втолкнуть овсянку.

— Ладно, — неожиданно быстро смирилась с поражением тетя Даша. — У меня к тебе дело. Свяжись с троллейбусным парком и узнай, по какой цене водителям троллейбусов выдают проездные билеты.

— Каких троллейбусов? — не поняла я.

— Обычных, рогатых, номер маршрута значения, думаю, не имеет, но мы ехали на четырнадцатом.

— Зачем вам?

Тетя Даша покачала головой, вздохнула тяжело, словно я была тупой ученицей, которой приходится все разжевывать.

— Вчера мы с Виктором Петровичем ехали на троллейбусе. Он, как пенсионер и москвич, бесплатно. А мне не положено, потому что питерская пенсионерка. Безобразие! Российский пенсионер и в Африке пенсионер. Это безобразие номер один. Мне пришлось покупать билет у водителя. За двадцать пять рублей! В киоске на остановке билет стоит семнадцать. Это безобразие номер два. Едем-едем, вдруг он тормозит, выскакивает, подбегает к киоску…

— Кто?

— Да водитель же! Купил целую стопку билетов. Безобразие номер три.

Я таращила на тетушку глаза в бессильной попытке понять действия водителя и, главное, при чем здесь я.

— Не догоняешь, как говорит мой внук Вася. Хороший мальчик, упитанный. Водитель почем купил проездные? По семнадцать. За сколько продал? За двадцать пять. С каждого пассажира восемь рублей навара.

— И вы хотите, чтобы я…

— Связалась с парком, выяснила порядок выдачи водителям билетов.

— А дальше?

— Наверняка вскроются нарушения.

— И?..

— Будем разоблачать.

— Тетя Даша! — заикалась я от возмущения. — Вы… что… думаете? Мне… делать… больше… нечего? Кроме как выводить на чистую воду прощелыг-водителей троллейбусов? Я, по-вашему, глупостями занимаюсь?

Резко поднялась и пошла из кухни. Возможно, тетя Даша услышала мои последние слова, хотя я процедила их сквозь зубы:

— Сон на бигудях вызывает тягу к подвигам.

Тетушка обиделась. Сидела, надувшись, пока я собиралась на работу, сновала из ванной в комнату. Но у стариков, как у детей, память на обиды короткая.

Выползла в прихожую, где я надевала пальто.

— Только узнай факты, — попросила тетушка, — а потом я напишу в газету или позвоню на радио. Я часто на радио звоню.

— Ваша гражданская позиция, — чмокнула я ее в щеку, — достойна восхищения. Не закрывайте, пожалуйста, вечером дверь на засов.


На юбилей фирмы хозтоваров «Ларчик» я не пошла бы, если бы не возможность увидеть там Назара. «Ларчик» был дохлой лошадью. Менеджерскую байку о дохлой лошади мне рассказал Максим.

Любой индеец знает: если вы обнаружили, что скачете на дохлой лошади, то следует с нее спрыгнуть. В бизнесе подчас другие стратегии. Умные головы предлагают выход из кризиса, а «наездник» следует их советам. Покупает более суровую плеть, создает комитет по изучению лошади, организует посещение других организаций, чтобы перенять опыт скачек на дохлых лошадях, нанимает специалистов по диете для дохлых лошадей, приобретает других дохлых лошадей для упряжки и так далее. Специалисты по дохлым лошадям получают неплохие деньги, пока скелет кобылы не рассыплется на кости.


Хозяин «Ларчика» когда-то начинал очень хорошо, а нынче уже пять магазинов закрыл, его региональная сеть не сегодня завтра рухнет. Из последних сил владелец «Ларчика» не дает себя поглотить конкурентам, и напрасно, потеряет оставшееся. Для создания бизнеса, первого рывка требуются одни навыки, способности, умения, талант, для длительного процветания бизнеса — другие. Владелец «Ларчика» первыми обладал, а вторых не имел. Свою дохлую лошадь принимал за резвого скакуна, который чуть захромал.

По тому, сколько народу пришло и бродило у скудно по нынешним купеческим временам накрытых столов, можно было судить, что на «Ларчике» поставили крест. Из журналистов — второстепенные, ни строчки не напишут, заявились поесть и выпить на дармовщину. Из первых лиц отрасли, чиновников — никого. Мелкие сошки снуют в полупустом зале. На серьезных мероприятиях они — только фон для солидных персон. И «среднего класса», вроде меня, негусто. Те, кто пришел, имеют конкретную цель, никак не связанную с желанием выразить почтение Ларчику (прозвище хозяина «Ларчика»). Перекинуться сплетнями с коллегами, прощупать почву под ногами у конкурентов, разведать, не хотят ли кого из специалистов переманить на бoльшую зарплату и высокую должность — мало ли поводов. Только у меня он не имел ничего общего с работой. Мне хотелось увидеть Назара. Он начинал в «Ларчике».

Вовремя учуял, что «конь» подает признаки дохлости, и перепрыгнул в другую компанию. «Ларчик слишком просто открывается», — говорил мне Назар. Но по-человечески был признателен первому учителю и благодетелю от бизнеса. Не прийти Назар не мог.

Он вошел в банкетный зал, троекратно облобызался с Ларчиком и его домочадцами, пожимал руки, хлопал по плечам оставшихся верными менеджеров, широко улыбался. И его улыбка, далекая и не мне адресованная, заставила мое сердце колотиться часто-часто.

Какой мужчина! Только появился и… Забыты ночные тревоги, дневные дела… К чему суетиться, если тебе хорошо только от вида этого человека?

С бокалом белого вина в руке я находилась в стратегически правильной позиции: в кружке коллег по бизнесу, но и слегка в отдалении. Как бы слушала парня, который рассказывал очередную менеджерскую байку, полуулыбалась, что можно было принять за мою реакцию на анекдот. И заставляла себя не таращиться на Назара. Посмотрела на него пять секунд, перевела взгляд на рассказчика, на других гостей… Теперь можно… можно опять посмотреть на него, почувствовать очередные сладостные толчки крови.

Назар отыскал меня глазами. И хотя был плотно окружен людьми, умудрился послать взглядом привет любви, двинуть губами, точно целуя воздух. Кого ему хотелось поцеловать, я отлично знала. И подобное знание кружит голову лучше шампанского.

— Флажок, привет!

Лиля Белая, моя однокашница по университету, подошла незамеченной, обняла, обдала запахом каких-то редких, незнакомых мне духов.

— Привет, Флажок! — искренне обрадовалась я.

Лиля, Паша Синий и я были теми самыми Флажками, о которых уже упоминала.

С Лилей мы тесно дружили до моего замужества и недолго после. Лиля и ее муж, как вы догадываетесь, Паша Синий, представляли собой удивительную пару. Остроумные, веселые, заводные, бесшабашные, бездетные — они были способны любое скучное застолье превратить в нескончаемый хохот. Народ не уставал каламбурить по поводу того, как Белая стала Синей. Узнав, что Лиля фамилию не сменила, образованный народ вспоминал Стендаля, который не успел написать роман про синее и белое. У самих Лили и Павла имелось множество потешных историй, связанных с их фамилиями. Чего стоил только первый случай, когда заведующая загсом спросила Лилю: «Товарищ, простите, госпожа Белая, вы будете Синей или не будете?»

Мне нравилась история про командировку.

Лиля и Павел (она по керамике и кафелю специалист, он — по сантехнике) приехали в провинциальный городок, поселились в гостинице, законно, как муж и жена. Среди ночи — милицейская облава, отлавливают проституток, которые совершенно замучили постояльцев.

Барабанят в дверь, Лиля и Паша выскакивают в чем мать родила, прикрывшись, как экраном, одной простынкой на двоих. За порогом стоит усталый капитан. Потребовал документы. Флажки в коконе простыни допрыгали до комнаты, принесли паспорта. До штампа регистрации брака капитан недолистнул.