— Угу. — Инна отпила шампанского. — Люди, вступающие в брак, должны любить друг друга. И у любящих не всегда складывается, а уж без чувства или когда оно кончается — полный мрак.

— Ну?

— Загну! Борька, перестать терзать уши. Они у тебя уже красные.

— Инка, ты что, слепая, глухая и тупая? Мы давно любим друг друга. По-настоящему. Так редко кому везет. Как у…

— Только без сравнений с животными, — предостерегающе подняла руку Инна — Скажи еще, мы с детства влюблены.

— Не надо ехидства Светлое детство и бурную юность оставим без анализа. — Борис перестал нервничать, говорил свободно.

«А уши у него по-прежнему пунцовые, — отметила Инна, — и волосы на макушке дыбом. Неужели на ответственных заседаниях-совещаниях также терзает свою голову? Нехорошо, мое упущение. Надо с ним тренинг специальный провести».

— Ты совершенно права, — продолжал Борис, — брак удался, если супруги, когда страсти улеглись, обнаруживают, что стали большими друзьями, что живут интересами друг друга. Мы оба, на примерах своих браков, знаем, как тошно и противно существовать рядом с источником раздражения, как постылые жена или муж способны затоптать лучшее в твоей душе и выковырнуть со дна негаданную дрянь, спровоцировать на слова и поступки, которых от себя не ожидаешь.

— И я о том!

— Нет, ты о противоположном. Не перебивай, слушай умного человека. Я пытаюсь тебе втолковать, что у нас уникально, потому что в обратном порядке: сначала дружба, потом любовь.

— Да какая любовь?

— Нормальная, физиологическая. Инка, если скажешь, что тебе не приходила в голову мысль: потеряй меня и Ксюху — отчаяние задавит, я тебе не поверю. Задавит?

Инна отпила из фужера, скрывая смущение.

— Видишь ли, Борис, — заговорила она с академической сухостью, — когда двое взрослых людей проводят много времени вместе, когда они связаны заботами о беспомощных детях, невольно возникает привязанность, которую можно принять…

— Без психологии, пожалуйста! — Теперь Борис загораживающе поднял руку. — Я молчу об этологии, а ты не привлекаешь свою психологию. Какие чужие люди, вынужденные проводить время вместе? Мы с тобой знаем друг друга с пеленок, как облупленных. В этом и счастье, и уверенность в будущем. Чего ты скуксилась, когда радоваться надо? Что тебе не нравится?

— Мне все нравится, поэтому не хочу перемен. А на будущее дам совет: когда объясняешься в любви, поменьше логики задействуй, побольше о чувствах распространяйся.

«Девушке не хватает романтики, — мысленно отметил Борис. — Имеет право, критика справедлива».

— Тебе рыцарские безумства подавай? — спросил он. — Что я могу в данных условиях? Повесить на дверях подъездов нашего дома объявление о свадьбе и всех соседей вусмерть напоить? Или заклеить все дороги области твоим фото с любовным стишком?

— Бескультурные забавы нуворишей.

— Согласен. Ладно, прыгаю с балкона, отрезаю палец, секу ножом по пузу… Любые варианты доказательства моей страсти принимаются к исполнению. Предлагай! — вскочил Борис и по-обезьяньи забил кулаками по своей груди. — Хочешь, займемся грумингом?

— Чем-чем?

— Груминг — это особая форма контакта у обезьян, когда одна макака чистит шерсть другой. Пардон, опять животные.

Борис за шуткой пытался скрыть смущение. Объясняться в любви строптивой барышне — испытание, по эмоциональным затратам сравнимое со всеми жизненными экзаменами вместе взятыми.

У него горели глаза. И раньше, уже несколько месяцев, когда Борис смотрел на Инну, глаза его поблескивали тем светом, который ни с чем не спутаешь. Так смотрят только на обожаемого человека. Сейчас же он с мальчишечьим задором, с готовностью, которую не сыграть, рвался к подвигу. Ему проще с балкона сигануть, чем терпеть пытку ее отказов.

— Сядь, — попросила Инна. — Налей мне шампанского. Сколько я уже выпила? А, ладно! Где наша не пропадала.

— Инулечка, выйдешь за меня? — приблизил к ней свой фужер Борис.

— Не-мо-гу! — по слогам, с прорвавшейся тоской произнесла Инна.

Залпом выпила шампанское. Поставила фужер на столик. И стала говорить, выдавать свою горькую тайну, которой только бывший муж владел, делая из беды Инны средство управления. Иначе, как алкогольным дурманом, объяснить такие откровения нельзя. И ей отчаянно хотелось смягчить удар по самолюбию Бориса.

— Ты прав. Мы в последнее время, хотя раньше… Как инцест, только дозволенный и справедливый. Но я не могу быть женой в силу физиологических причин, — пробормотала Инна, которой показалось, что прокричала.

— Как-как? — не понял Борис. — Причин чего?

— Моей врожденной инвалидности по женской части. Ой, неужели сейчас скажу? Была не была Боря! Перед тобой сидит фригидная женщина.

— Какая?

— Терминами не владеешь? В интимном плане я холоднее айсберга. Мне нельзя выходить замуж, потому что мужчине я принесу только разочарование, неудовлетворение естественных потребностей. Без этой важной составляющей брака, — мямлила Инна, — семья неполноценна. Что вывели психологи только в начале прошлого века. А раньше как-то люди жили…

Если бы Борька посочувствовал, даже струсил, отступил, извинился за поспешное предложение руки и сердца, Инна поняла бы. Вместе поплакали бы (Инне уже хотелось пустить слезу) и разошлись с миром. Но Боря ничуть не испугался, более того — заинтересовался. Точно увидел перед собой симпатичного и прежде неведомого зверька.

— Борь? — с надеждой спросила Инна. — А ты случайно не импотент?

— Ни-ни. В полном расцвете. Но если на заводе еще два перекрытия рухнут или фундамент под новыми станками поведет, я за себя не отвечаю. Шутка. Допьем? — разлил он остатки шампанского.

Инна уже не чувствовала вкуса. Вино было не хмельней воды. Голова кружилась, мысли отсутствовали. Еще бы, после таких признаний. Хотелось плакать, а более хотелось — запретной нежности любимого человека.

Борис, естествоиспытатель доморощенный, пытал:

— Значит, фригидная? Тебя воротит от мужских прикосновений, объятий, поцелуев?

Коль тайна Инны, вытащенная на свет, не получила должного сострадания и требуются уточнения, придется их дать.

— Все элементы прелюдии: объятия, поцелуи — мне очень приятны. Тепло растекается и что-то вибрирующее! Но потом! Господи, спасибо, что избавилась! Нет у меня терпения чувствовать себя биологической дыркой, в которую ритмично бьется потный сопящий самец.

— Животных договорились оставить в покое. Они, кстати, редко вступают в половой контакт ради удовольствия. У них инстинкт продолжения рода прочно связан с бурными ощущениями сакрального момента.

— А фригидные собаки, волчицы, слонихи, жирафихи, ослицы, львицы существуют?

— Никогда не задавался вопросом. Инка, у тебя сколько мужиков было?

— Где?

— Ну… — слегка растерялся Борис, — там, сама знаешь… Инночка, кроме мужа, суслика, или… как его… луговой собачки, у тебя других не было?

— Чтобы понять, что перец горек, не обязательно съесть много штук, — произнесла Инна, как ей казалось, авторитетным тоном.

Но Борис улыбнулся и тихо пробормотал:

— Перебор шампанского. Хватило бы и стакана. Чудна жизнь: бывший супружник ей лапши навешал, но для моего же удовольствия.

— Что ты бормочешь?

— Инночка! — повысил голос Борис, навалился на стол и взял ее руки в свои ладони. — Я люблю тебя! Безумно! Навсегда! Твои тревоги, комплексы, заморочки не имеют никакого значения. Главное, чтобы мы были вместе.

Не отпуская рук Инны, Борис поднялся и, огибая столик, двигался к дивану, на котором она сидела.

— Ты изумительная, неповторимая, парадоксальная, чертовски привлекательная…

— Перебарщиваешь.

— Ничуть. Последние полчаса я с трудом заставляю себя не пялиться на твою обнаженную грудь.

Инна выдернула руки. О, ужас! В самом деле: полы халата разъехались, грудь нараспашку. И при этом Инна рассказывает о своей фригидности! Напрашивается на сочувствие.

Халат — одежда примитивная, запахивающаяся. Одна пола заходит на другую. Левая на правую или правая на левую? Инна яростно сражалась с халатом, пока Борис не пресек ее трепыхания, не обнял.

— Спокойно! Все хорошо. Тебе не противны мои руки?

— Да. Нет, — поправилась Инна. — Не противны… совершенно… даже напротив…

— Отлично.

— Я не хотела тебя соблазнять!

— О! Подобное удовольствие даже в мечтах не виделось. Тебе приятно, тепло?

— Тепло. Уф, как глупо получилось!

— Не бери в голову. Получилось замечательно.

— У тебя родинка на шее. Никогда не замечала.

— И еще одна на животе. Хочешь посмотреть?

— Не хочу. То, что мне приятно и уютно в твоих объятиях, еще ничего не значит и не меняет.

— Кто бы спорил. Инка, я поцелую твою грудь? Тихонько-тихонько. Пожалуйста! Я так давно этого хочу, а последние минуты просто умираю. Я легонько… вот так…

* * *

Инна всегда любила утренние пробуждения. Впереди был день с интересными занятиями, книгами, встречами. Выйдя замуж, Инна очень скоро поняла: встанешь раньше мужа, избежишь мучительного акта близости. Теперь же, впервые в жизни, проснувшись, она остро пожалела, что ночь короткая, что наступил день с заботами и хлопотами, с обязанностями и проблемами. Послать бы к черту все обязанности и заботы. Остаток жизни провести с мужчиной, с которым переплелась руками и ногами, чьи ровные удары сердца слышишь, и они заставляют твое сердце биться в унисон. Не сходить бы с этого кожаного дивана, хотя голое тело, много раз за ночь покрывавшееся испариной, липнет к обивке, а единственным постельным бельем служит ее, Инны, банный халат.

Можно прочитать в десятках книг про сладость шоколада или красоту Венеции. Спокойно встретить последний час, не отведав шоколада и не поплавав по каналам Венеции. Можно внушить себе, что ты врожденно холодная женщина, что у тебя какой-то ген дефектный, что ты обязана наполнить свое бытие другими ценностями, найти интересы, которые доставят удовольствие иного рода — интеллектуального, эмоционального. Так и прожить дура дурой. Хочешь шоколада — разбейся в лепешку, но налакомись. Мечтаешь о Венеции — продай последнее, но поезжай…

Размышления Инны прервал голос Ксюши:

— Папа, я проснулась! Папа, иду к тебе!

— Стой! — закричала Инна, вскочив. — Подожди, Ксюшенька! Борька, просыпайся!

Она потянула за свой халат с неожиданной силой, Борис свалился на пол.

— Что? Где? Во сколько? Тарифы завышены, — спросонья бормотал он.

— Быстро одеваемся! — пнула его ногой Инна. — Ксюша идет.

— Ага, сейчас! — вскочил и засуетился Борис.

— Помоги мне, — попросила Инна, которая никак не могла попасть в рукава халата, вывернувшегося за ночь невероятным образом.

Только одели Инну, как дверь стала медленно распахиваться.

— Трусы? Где мои трусы? — вновь рухнул на четвереньки Борис.

— Штаны, брюки надень, — велела Инна и загородила его спиной, — про трусы забудь. Скорее!

Ксюша зашла в комнату, следом вбежал Шустрик. В отличие от девочки, кота ничто не удивило, он привычно принялся тереться и ластиться.

— Тетя Инна? Папа? А что вы тут делали?

Инна услышала, как вскрикнул Боря, прищемив замком молнии нежный и возбужденный участок тела.

— Мы тут… — быстро заговорила Инна, — …играли. Да, играли немного, то есть мы тут… очень интересно играли…

— А мне можно с вами? — спросила девочка.

— Нет! Что ты! — воскликнула Инна.

— Видишь ли, малышка, — выступил вперед Борис. — Мы тут с тетей Инной играли-играли… всю ночь и решили пожениться. Ты не против? — Он взял дочь на руки. — Тетя Инна будет твоей мамой.

— Я буду ее мамой называть? — уточнила Ксюша.

Она и Борис повернули к Инне вопросительные лица.

— Конечно! — выдохнула Инна, у которой навернулись слезы.

— Я согласная, — сказала Ксюша, — и Ванька теперь не будет вредничать.

— Это еще вопрос, — вздохнула Инна.

— Все вопросы решаем с ходу, — бодро заявил Борис. — Сейчас идем к вам и объявляем…

— Погодите! — остановила Инна. — Приведите себя в порядок. И мне дайте время. Что за манеры в этом семействе? Свататься с нечищеными зубами.


На кухне мамы не было. Инна заглянула к ней в комнату. Анна Петровна лежала с открытыми глазами. Дочери не понять, какие чувства она пережила, наблюдая за стрелками на часах. Инна отсутствовала час, полтора, два… должно было свершиться, не в шахматы же они играют. Анна Петровна испытывала усталость и бессилие (даже завтрак детям не приготовила), которые случаются при достижении заветной цели.

— Мама, — присела на кровать Инна, — доброе утро!