Анне и в голову не приходило, что три послушницы, оказавшиеся рядом после смерти тетушки, давно подкуплены Завидой и своими разговорами да намеками стараются убедить Анну в ее ущербности и непригодности к мирской жизни. Девушек мачеха выбрала удачно: они по натуре были так завистливы, что и без подкупа охотно бы сбавляли цену боярышне.

И вот теперь, вспомнив слова Федосьи и сравнив их со своими собственными впечатлениями, Анна поняла, что купец Дмитрий-Ратибор по-мужски очень красив. И даже чернота глаз и волос, смуглая кожа, выдававшая в нем половецкую кровь, ее не пугали и не отталкивали, хотя в детстве Анна наслушалась страшных сказок «про черных людей».

Еще Федосья говорила, что он пылкий, как огонь. Анна вспомнила сверкающие глаза и горячие, сильные руки Дмитрия, в плену которых довелось побывать ее собственным рукам. Воспоминание об этом было до сладости приятным, и Анна, опустив голову, улыбнулась и стиснула пальцами тонкие запястья. Ей хотелось, чтоб молебен продолжался бесконечно, ибо, стоя в церкви среди прихожан, она чувствовала себя отделенной от толпы и могла без помех предаваться своим мыслям и грезам.

Но служба закончилась, и Анна, по-прежнему никого вокруг не замечая, побрела к выходу. Из отрешенного состояния ее вывел пронзительный окрик Бериславы:

— Вот она, голубушка! Опозорила наш дом, а после пошла в божий храм молиться!

Анна вздрогнула и едва не упала со ступеней паперти, по которым в этот момент спускалась. Прямо перед ней стояла с разъяренным видом сводная сестра, которую Тимофей и Завида с трудом уговаривали помолчать. Рядом пританцовывал Иванко, выкрикивая насмешки в адрес обеих сестер. Мгновенно вокруг домочадцев боярина Раменского стали собираться прихожане — те, что еще не успели далеко отойти от церкви. Назревала перепалка, которую только самый нелюбопытный мог бы пропустить. Берислава, рванувшись из рук матери и отчима, снова выкрикнула:

— Не буду я молчать, пусть все знают! Эта сумасшедшая выпустила из темницы ослушника, которого сам князь туда засадил! Пусть ответит перед народом, куда она его увела!

Анна едва ли не кожей ощущала, сколько любопытных взглядов на нее устремлено. Ей хотелось спрятаться, укрыться где-нибудь от толпы, в которой еще минуту назад она чувствовала себя свободно и почти уютно. Тогда никто на нее не обращал внимания, и она могла думать, о чем хотела, теперь же оказалась на виду, не защищенная от любопытства и злых языков. Нечаянно Анна отпустила угол платка, позволив ветру откинуть темную ткань с ее головы. На мгновение все вокруг ахнули и тут же словно онемели, не зная, что и подумать о внезапно открывшейся красоте. Берислава сообразила, что, поддавшись порыву, испортила очень многое для себя. Теперь не только Дмитрий, но и, возможно, Глеб будет для нее потерян. Из-за собственной несдержанности Берислава невольно показала людям истинную Анну, и кто знает, как поведет себя тщеславный княжич, открыв такую странную правду.

Дочка Завиды была достаточно хитра, чтобы уметь быстро и ловко выйти из неудобного положения. Она давно поняла, что лучший способ превзойти противника — это превратить его достоинства в недостатки. И тут же, не давая Анне опомниться, она воскликнула:

— Видите, уже стала и лицо открывать, и краситься, а ведь еще вчера хотела постричься в монахини! И не стыдно ей так бегать за мужчиной, который при всех от нее отказался!

Анна вздрогнула от такого оскорбления и, не сдержавшись, тоже перешла на крик:

— Ты лжешь, Берислава, я ни за кем не бегаю и не крашусь! И не нужен мне этот купец! Никто не нужен!

— Отчего же тогда ты помогла ему бежать? — спросила Берислава, заслоняя ей путь.

Анна хотела отстранить сводную сестру, но та вцепилась ей в волосы, порываясь оцарапать лицо. Анна попыталась защититься от разъяренной противницы, и девушки могли бы подраться на потеху толпы, если бы Тимофей и Завида их не разняли.

— Что это?! Какой позор, стыд! — сурово выговаривал боярин. — Не хватало еще, чтобы знатные боярышни подрались, как простые девки. Ты, Берислава, первая начала.

— А ты всегда будешь свою дочь защищать, сударь! — с обидой выкрикнула Берислава. — Но пусть она не уходит от ответа! Пусть при всех скажет, где сейчас купец.

— Конечно, Берислава слишком погорячилась, — поспешила вмешаться Завида. — Но ведь и то верно, государь мой, что Анна поступила противозаконно. Да к тому же скрывает правду.

Тимофей понял, что не избежать строгого разговора с дочерью. И сделать это придется при всех, иначе по городу поползут кривотолки о том, что Анна действительно сумасшедшая и выпустила из темницы человека, который ее во всеуслышание осмеял и отверг.

— Слышишь, дочка, в чем тебя обвиняют? — спросил он, нахмурив брови. — Отвечай же, как было дело.

Анна опустила глаза, поскольку не умела врать с уверенным видом, и тихо ответила:

— Не знаю, как ему удалось бежать, да только я здесь ни при чем. Я с этим купцом просто побеседовала, а потом позвала стражника и ушла из темницы. Что было после — не ведаю.

— А кто ему руки развязал? Кто его со двора вывел? — не унималась Берислава.

Завида подошла к падчерице и, погладив ее по плечу, ласково заговорила:

— Аннушка, ты еще дитя неразумное, этот купец-молодец мог тебя уговорить. Вины твоей в том нет, но ты должна сказать правду. Все равно ведь и привратник, и Иванко видели, как ты уводила Ратибора с боярского двора на улицу.

— Это не так! — воскликнула Анна, резко отстранившись от мачехи. — Со мной шла монахиня, а не купец.

— А может, это был купец, закутанный в монашеское покрывало? — все тем же ласковым тоном спросила Завида. — Ты назвала его сестрой Ефросиньей. Но я что-то не припомню, чтобы в Андреевском монастыре была такая высокая монахиня по имени Ефросинья. Может быть, ты нам ее покажешь? Пусть она подтвердит, что ты говоришь правду, — и мы тебе поверим. Ну? Где та монахиня, кто она?

И вдруг звучный женский голос раздался за спиной Анны:

— Вот я, перед вами. Только зовут меня Евпраксия, а не Ефросинья. Привратник ослышался.

Евпраксия Всеволодовна стала рядом с боярышней, которая так растерялась от подобного поворота событий, что снова забыла прикрыть лицо платком. Завида и Берислава не очень-то поверили словам Евпраксии, но не решались спорить с родственницей великого князя, а лишь осторожно высказали свои сомнения.

— Прости, сударыня, но это странно, — объявила Завида. — Ты никогда к нам в дом не ходила, так почему вдруг сегодня?..

— Но ведь раньше и Анна в вашем доме не бывала, — заметила Евпраксия. — Эта девушка лучше чувствует себя в монастыре, чем в отцовском доме. И, видно, тому есть причины. Я же приходила утешить ее добрым словом, как утешила бы любую из послушниц нашего монастыря.

— Прости, сударыня, но если это была ты — так почему закрывала лицо? — вкрадчиво спросила Завида.

— Я наложила на себя епитимью, которая продолжалась до сегодняшней вечерни. Мне надлежало бить поклоны, носить власяницу и прятать лицо. Тебе этого не понять, Завида, ведь ты не слишком ревностная христианка.

— А мне нет надобности молиться да каяться, поскольку я не чувствую себя грешницей, — певучим голосом заявила жена боярина.

— Не чувствовать себя грешницей — это не значит не быть грешницей, — парировала Евпраксия. — Кстати, Завида, пора бы тебе называться христианским именем… если оно у тебя есть. А если нет — я подскажу князю, чтобы распорядился окрестить жену одного из своих приближенных бояр.

Евпраксия говорила с невозмутимым видом человека, который пережил и потерял в жизни так много, что уже ко всему готов и ничего не боится. В ее словах был недвусмысленный намек на тайную связь Завиды с великим князем и одновременно напоминание о том, что сама Евпраксия принадлежит к роду киевских князей и имеет право на почтительное к себе отношение. Понимая это, Завида не решилась продолжать дальше допрос и, жестом остановив готовую броситься в спор Бериславу, ограничилась словами:

— Благодарю, сударыня, но я сама о себе позабочусь.

Не встречая больше сопротивления, Евпраксия взяла Анну за руку и пошла вместе с ней сквозь расступившуюся толпу. Никто не осмелился сказать им вслед ни единого слова.

Анна была ошеломлена всем происшедшим и особенно заступничеством Евпраксии. Ведь, живя в Билгородском монастыре под опекой тети, девушка слышала о бывшей киевской княжне только самое плохое. Монахини во главе с матушкой Евдокией, преклоняясь перед княжной Анной Всеволодовной, кривились при упоминании о ее сестре Евпраксии и шептали, что младшая дочь Всеволода — нечестивица, запятнавшая себя многими грехами и пороками. Намеки, которые доходили до слуха боярышни Анны, заставляли ее испытывать недоверие, неприязнь и одновременно жгучий интерес к этой таинственной грешнице, которая, как ей представлялось, была едва ли лучше Завиды.

Переехав из Билгорода в Киев и поселившись в монастыре, некогда основанном Анной Всеволодовной, боярышня впервые увидела Евпраксию, да и то издали. Она едва решилась посмотреть на особу, против которой была заранее предубеждена. Встречаясь в монастырском дворе с Евпраксией, Анна опускала глаза и старалась быстрее прошмыгнуть мимо.

И вот теперь она шла рука об руку с этой загадочной женщиной, испытывая к ней почти детскую благодарность. Сознание того, что они с Евпраксией только что нарушили заповедь «не лжесвидетельствуй», пугало и тревожило Анну. Но вместе с тем какое-то затаенное чувство подсказывало ей, что Бог простит этот невольный грех. Впервые она усомнилась в правоте тетушки, внушавшей беспредельное отвращение к грешникам. Впервые Анна подумала о том, что у каждого грешника есть своя история, свои чувства и, может быть, — своя правда.

Глава восьмая

Воспитание Анны

Ненависть игуменьи Евдокии к князьям Тмутараканским Олегу и Роману была так велика, что она сумела внушить ее даже юной племяннице. И не только предательские сговоры князей с хищными половцами послужили тому причиной. Недаром Дмитрий заподозрил, что были у столь ярой ненависти личные мотивы.

Это началось давно, в ранней юности, когда будущую инокиню Евдокию все называли боярышней Гордеевной — по отчеству, поскольку ее собственное имя — Евфимия — простые люди выговаривали с трудом. Отец ее, богатый боярин Гордей, был человеком набожным и рассудительным. Предвидя междоусобную смуту после гибели Изяслава под Черниговом в битве с властолюбивыми племянниками Олегом и Романом, Гордей решил спрятать свое золото в тайнике монастыря под Остерским Городцом, где настоятелем был его давний друг. Так сохранил он средства для жизни дочерям — будто предвидел свою скорую кончину.

Но чтобы никто не догадался о цели его поездки, он пробыл в Остерском Городце некоторое время, делая вид, что ухаживает за больным родственником. Старшую дочь Гордей взял с собой, и она помогала отцу сохранить тайну клада, — ибо, несмотря на юный возраст, была девицей смышленой и с твердым характером.

Однако очень скоро Евфимия перестала думать о состоянии отца и междоусобных войнах. Все ее мысли занял князь Роман Святославович, недаром прозванный Красным. Ему, известному сердцееду, нетрудно было походя покорить сердце юной боярышни, когда остановился он в Городце по пути в Чернигов. Девушка влюбилась безоглядно, со всей страстью глубокой и сильной натуры. Она верила в ответную любовь Романа и отдалась ему, не зная, что была для него лишь одной из многих. К тому же Роман и Олег недолюбливали ее отца, горячего сторонника «святоши Всеволода», как называли они своего двоюродного брата, занявшего киевский престол после гибели Изяслава.

Когда после нескольких ночей любви Роман вздумал передать Евфимию, словно гулящую девку, своему распутному брату Олегу, гордая боярышня была потрясена до глубины души. Любовь ее перешла в ненависть. Она даже порывалась убить обидчиков, но была задержана и едва не изувечена их холопами. Боярин Гордей, догадавшись, что дело неладно, выпытал у дочери правду о ее бесчестье и пошел требовать объяснений от Романа и Олега, угрожая им княжеским и церковным судом. Они постарались успокоить Гордея обещаниями загладить грех женитьбой Романа на боярышне. Но в тот же день, по странному совпадению, на несчастного боярина напали половецкие грабители и в стычке с ними он был убит.

Евфимия Гордеевна, испепелив в своей душе боль от поруганной любви, решила никогда больше не позволять земным страстям взять над ней верх. Но злоключениям ее не суждено было закончиться. По возвращении в Киев она поняла, что беременна. Юная грешница рыдала по ночам и таяла на глазах. Ее состояние заметила старая нянюшка, которая отвела боярышню к знахарке. Несколько дней Гордеевна пила отвар из каких-то горьких трав, а потом у нее случился выкидыш. Тогда она поняла, что знахарка вытравила ей плод. Один грех тянул за собой другие, и, сознавая это, девушка минутами приходила в полное отчаяние.