Александра Девиль - Оберег волхвов

— Да, я пришел позвать вас на помолвку. Мы спешим, чтобы успеть обручиться до Великого поста.

— Поздравляю, друг, — сказал Дмитрий, обнимая Никифора. — Не обижайся, что я вспылил, не подумав. А твоя Кассия в самом деле оказала мне услугу.

— Ну, ладно, прощаю, — улыбнулся Никифор. — Помолвка будет скромной, но веселой, уж я постараюсь. Готовься, друг Калистрат, блеснуть своими талантами: я достану тебе настоящие гусли. Кстати, где Рашид? Я непременно хочу показать гостям нашего мудрого старца.

— Наш мудрый старец куда-то незаметно исчез, — сказал Калистрат. — Но если появится, обещаем его привести.

Никифор спешил уладить еще множество дел и, перекрутившись на одной ноге, тут же исчез за дверью.

Калистрат с усмешкой посмотрел ему вслед и заторопился к сапожнику, которому несколько дней назад заказал новые сапоги из цветного сафьяна. Теперь нарядная обувь была новгородцу очень кстати, чтобы щегольнуть на помолвке друга.

Вскоре после ухода счастливого Никифора и веселого Ка- листрата вернулся печальный Рашид.

— Что с тобой, учитель? — кинулся к нему Дмитрий, который давно уже стал так уважительно обращаться к наставнику. — Где ты был, чем занимался?

Рашид ответил с присущей ему загадочностью:

— Я смотрел в глаза своей судьбе.

— Не понимаю…

— Ты должен знать правду. Садись, мой друг, послушай. Я хотел бы всегда оберегать тебя от зла, учить великой науке. Но дни мои сочтены. Болезнь внутри меня разрастается очень быстро. Да, я овладел многими знаниями, но ведь даже наимудрейшие люди умирают. Эликсир бессмертия пока еще не найден.

— Что ты говоришь, учитель? — растерялся Клинец. — Почему ты решил, что скоро умрешь?

— Я говорил с богами, и они поведали мне правду. Да, я скоро умру, но не хочу уйти из жизни как жалкий больной старик. Я должен умереть в борьбе.

— Откуда ты знаешь, что болен? Ты был у врача?

— Зачем простые врачи тому, кто знал великих? — грустно улыбнулся Рашид. — А еще я наизусть помню трактат древнего медика Хуа-то. Я сам обнаружил у себя признаки неизлечимой болезни. Но ты не бойся, она не заразна. Через несколько месяцев я могу умереть в муках, но надеюсь до этого не дожить. Я приму смерть в бою, как подобает воину.

— Ты говоришь страшные вещи…

— Для меня в смерти нет ничего страшного. Мои учителя объясняли мне, что одно земное существование — это всего лишь звено в вечной цепи жизни духа.

— Неужели кончину нельзя предотвратить? — Дмитрий быстро заходил по комнате, потом сел рядом с наставником, накрыл своими ладонями его холодные, сухие руки. — Неужели ты оставишь меня, учитель? Я так много потерял в этой жизни!.. В тебе я нашел духовную опору, и вот…

— Ты сам достаточно силен, тебе не нужна опора, — ласково сказал Рашид. — У тебя было много потерь, это верно. Но главного ты не потерял. Я вижу твою судьбу. В ней не все предопределено, а многое зависит от тебя самого. Помни то, чему я учил и еще успею научить. А счастье придет как награда сильному и совершенному. А если и не придет, то сильный и совершенный все равно сумеет сохранить гармонию своего духа.

«Я не совершенный и не могу жить только духовными радостями», — подумал Дмитрий, но не стал ничего говорить вслух, дабы не огорчать наставника.

В предместье у монастыря Св. Маманта месяц назад друзья познакомились с двумя купцами из Новгорода, которых Никифор также пригласил на помолвку. Купцы принесли с собой настоящие новгородские гусли, предназначенные для Шумилы-Калистрата. Дмитрий и раньше несколько раз замечал, как Шумило, вздыхая и задумываясь, расспрашивает земляков о родном Новгороде. Теперь же, в день помолвки Никифора, Клинец вдруг ясно ощутил, что скоро останется один, расставшись со своими друзьями. Грек нашел счастье на своей первой родине. Новгородец, скорей всего, уедет на север, в родной город на Волхове. Рашид покинет этот мир, чтобы, согласно его вере, вступить в новую цепь перерождений, — но в другой жизни он будет чужим человеком.

Грядущее одиночество не пугало бы Дмитрия, если бы он знал, что на далекой родине его любят и ждут. Но там ничего не было обещано. Надежда на взаимность казалась слишком зыбкой, а ожидание все еще отдаленной встречи тревожило, изматывало душу.

Напрасно Дмитрий уговаривал себя, что на Руси кроме Анны у него есть и другие цели: поиски брата, месть за убийство отца предателю Биндюку, обустройство своего дома, торговые дела. Разум отрезвлял, а сердце упорно подсказывало, что другие дела и цели ничего не стоят без любви…

Шумило-Калистрат взял гусли, тронул пальцами струны, звонко заиграл и запел раздольную песню своей родины. Греки не понимали слов, но слушали со вниманием, завороженные певучей мелодией.

Когда новгородец замолчал, Тарасий Флегонт предложил Дмитрию тоже что-нибудь сыграть и спеть. Вначале Клинец отказывался, так как держал гусли лишь несколько раз в своей жизни, да и певцом себя не считал. Но Рашид тронул его за плечо и сказал:

— Пой. Песня облегчит тебе душу.

И вдруг Дмитрий ощутил, что все его разрозненные мысли и чувства собираются воедино, сжимаются в слова и обретают мелодию. Он заиграл на гуслях не хуже, чем Шумило, и, прикрыв глаза, запел то, что само ложилось на душу:

Где ты, мечта золотая?

Глаз твоих ясных лучи,

Душу мою согревая,

Путь озаряют в ночи.

Видно, звездой путеводной

Ты предназначена мне,

Чтоб, оставаясь свободной,

В дальней сиять вышине.

Где тот якорь, где тот парус,

Что обещан в жизни каждой?

Где та сладостная гавань,

Что мелькает лишь однажды?

Дмитрий на минуту замолчал, перебирая струны. Шумило, изумленный неожиданным мастерством друга, растерянно хлопал глазами. Никифор подошел к Дмитрию, положил руку ему на плечо и тихо сказал:

— Прости, друг, что я не еду с тобой. Любовь — такая сила, с которой ничто не сравнится. Ты ведь и сам это знаешь…

Дмитрий кивнул и, глядя куда-то вдаль невидящим взором, снова запел:

Самая злая преграда

Мне бы казалась смешной,

Если б я знал, что ты рада

Встретиться будешь со мной.

Битвы, пучины, пороги

Преодолел я в пути,

Но, видно, и сердцу дороги

Не угадать, не найти…

Где тот якорь, где тот парус,

Что обещан в жизни каждой?

Где та сладостная гавань,

Что мелькает лишь однажды?..

Почти месяц миновал со дня смерти боярина Тимофея, и Анна каждый день подолгу молилась в церкви за упокой его души. В доме она старалась не бывать, чтобы не видеть мачехи и не обмениваться с ней упреками, обвиняя друг друга в случившемся горе.

И в этот день, как во все предыдущие, Анна медленно брела по киевским улицам, не желая возвращаться в отцовский дом, хоть ей и надо было решать там множество вопросов, связанных с наследством и домашним имуществом. Впрочем, девушка знала, что мачеха и так приберет к рукам все, что было можно, да еще и постарается выселить падчерицу из родного дома. Многие судейские и ростовщики были добрыми знакомыми Завиды, которых она сумела обворожить или подкупить. Бороться же с мачехой в открытую было невозможно, ибо Завида делала свои дела тайно, а вслух заявляла, что желает падчерице добра и старается как можно лучше устроить ее судьбу. Да Анне и не хотелось бороться; после смерти отца она чувствовала тяжкую душевную усталость. Девушка знала, что по-настоящему ее защитить от мачехи может только монастырь, либо достаточно умный и влиятельный муж. Но Анна все еще не решалась выбрать тот или иной путь, а тем временем мачеха поспешно и ловко лишала падчерицу отцовского имущества. Только наследство Елены было покуда неизвестно и неподвластно Завиде.

Анна посмотрела вдаль, на чистое холодное небо и сияющие маковки церквей. Зима выдалась затяжной, и сейчас, в последние дни марта, улицы Киева все еще были в снегу. Остановившись на перекрестке, девушка задумалась, куда повернуть: к отцовскому дому или, по привычной дороге, — в монастырь? Редкие прохожие поглядывали на нее, некоторые узнавали. Анна рассеянно смотрела по сторонам и никого не замечала.

И вдруг словно из-под земли возникла рядом с ней массивная фигура в широкой медвежьей шубе. Анна вздрогнула, отступив в сторону, и столкнулась взглядом с незнакомцем, в облике которого было что-то звериное. Глаза его из-под косматых бровей сверкнули хищным блеском, тупое лицо скривилось в плотоядной улыбке. Страшноватый детина чем-то напомнил Анне виденного когда-то из окна разбойника Быкодера.

Устремившись прочь, девушка и сама не заметила, как ноги понесли ее в сторону монастыря. Каждый раз, приближаясь к обители, Анна с тревогой думала о том, в каком состоянии найдет Евпраксию. День и ночь она молила Бога укрепить здоровье любимой наставницы, но болезнь не отступала, оставляя Евпраксии все меньше сил.

Анна застала Евпраксию лежащей в постели. Голова больной покоилась на высокой подушке, и лицо ее почти не отличалось от белой наволочки. Рядом на скамейке сидела Надежда и, перебирая четки, тихо молилась.

Увидев испуганную Анну, Евпраксия и Надежда разом вздрогнули и посмотрели на вошедшую с немым вопросом.

— Ой, какого страшного человека я только что встретила на улице, — сообщила Анна. — Прямо дикий зверь. Хорошо, что столкнулась с таким не в лесу. Ну, да шут с ним. Как ты себя чувствуешь, матушка Евпраксия? — Анна наклонилась и поцеловала больную. — Мне сегодня снился хороший сон о тебе. С приходом тепла поправится твое здоровье.

— Моя болезнь не от холода, — грустно улыбнулась Евпраксия. — А чувствую я себя лучше и, пока мне снова не стало плохо, хочу с тобой, Аннушка, серьезно поговорить. Садись и слушай. Пора тебе наконец защитить себя от мачехи. Да, ты молода и неопытна, у тебя нет тех связей, что у Завиды. Но зато ты образованная девушка и можешь разобраться в законах. Надо отстаивать свое.

— Закон-то на моей стороне, но кто его соблюдает? — вздохнула Анна. — У Завиды все княжие вирники и тиуны в друзьях.

— Знаю. Самой тебе через них не пробиться. Нужно покровительство сильного и справедливого человека. Сегодня дошли до меня вести, что брат мой Владимир вернулся в Переяславль из Суздальской земли. У него-то ты и попросишь помощи. Кто, как не Мономах, чтит законы и всегда заступается за сирот? Он поможет, нет сомнения. И я ему о тебе напишу. Так что собирайся в Переяславль, Аннушка. В провожатые возьми Никиту. Но постарайся, чтобы о твоем отъезде сразу не узнали и не выслали погони. Уедешь так, как когда-то Надежда: тайно и переодевшись юношей.

Анна вытащила из-за пояса свой довольно тощий кошелек и со вздохом сказала:

— Здесь едва хватит на дорогу в Переяславль и обратно. Мачеха спрятала все денежные сбережения отца, а говорит, что они пошли в уплату долгов. А матушкино наследство хранится в тайнике Билгородского монастыря, и тетушка взяла с меня клятву не брать эти гривны до замужества или до пострига. Она боялась, что мачеха или ростовщики могут их выманить у меня. Но, я думаю, Бог простит, если теперь я нарушу эту клятву и сначала съезжу в Билгород, а потом в Переяславль.

— Погоди, Аннушка, — возразила Евпраксия. — Опасно сейчас, до встречи с Мономахом, открывать тетушкин тайник… Все свое имущество я уже завещала монастырю, но кое-что у меня осталось при себе. Вон там в углу на дне сундука спрятан ларчик с гривнами.

— Нет-нет, матушка! — запротестовала Анна. — Я пока не дошла до такой крайности. У меня еще есть кольца и серьги.

— Гордая ты, Анна, — вздохнула Евпраксия. — Даже у меня не хочешь взять. Совсем как… — она вспомнила о Дмитрии, который некогда отказался взять у нее взаймы, предпочитая добывать деньги в опасной охоте на Быкодера.

— Твой ларчик, матушка, пригодится тебе для других добрых дел. А я заложу свои драгоценности. Ведь если князь Мономах за меня заступится, я все смогу вернуть. Только вот как незаметно сходить к ростовщику, а потом еще и купить мужское платье? Холопы Завиды мигом все разузнают и ей донесут.

— Варвара поможет! — вдруг нашлась Надежда. — Ступай к ней, она девица проворная: и деньги под залог получит, и мужское платье купит. И пусть принесет деньги и покупки сюда, к нам, чтобы Завида ни о чем не узнала.

Евпраксия одобрила это предложение. Анна, немного подумав, сказала:

— Если вдруг со мной что-то случится, я хочу, чтобы вы знали, где хранится мое наследство. Пусть эти деньги пойдут на строительство церкви или другие богоугодные дела. — Анна подробно описала место, где находится тайник.