Воскресенья она, как правило, начинала с разбора своей личной корреспонденции. Потом Марион просматривала хозяйственные книги, которые вели повар и экономка, составляла списки мелких работ по дому, планировала необходимые приобретения для пополнения гардероба и утверждала меню на неделю. Это была скучная и утомительная работа, но Марион занималась ею уже на протяжении многих лет. Домашнее хозяйство входило в ее обязанности еще до того, как она занялась бизнесом. Когда умер муж Марион, ей самой пришлось возглавить корпорацию, однако она продолжала посвящать домашним делам все воскресенья, проверяя и организуя работу слуг и воспитывая Майкла, когда няня брала выходной.

Воспоминание об этом заставило Марион улыбнуться. Прикрыв глаза, она подумала, как мало было у нее этих драгоценных часов, когда она могла побыть с сыном. Увы, уже давно воскресенья Марион не напоминали собой те, давно прошедшие дни. Едва достигнув подросткового возраста, Майкл так и норовил исчезнуть из дома на весь уик-энд, и она оставалась одна…

Одинокая слеза задрожала на ее длинных ресницах, но Марион даже не пошевелилась, словно боясь спугнуть воспоминания. Она ясно видела перед собой Майкла, каким он был восемнадцать лет назад. Тогда этот очаровательный шестилетний мальчик целиком принадлежал ей, и Марион любила его всей душой. Она готова была сделать для него все, что только было в ее силах, — и делала. Марион сумела сохранить для него империю Коттеров и Хиллардов, сумела передать дело от поколения к поколению. Могущественная, жизнеспособная корпорация и была ее главным даром единственному сыну.

Стремясь приумножить те богатства, которые должны были достаться Майклу, Марион незаметно для себя сама полюбила бизнес. Он стал ей почти так же дорог, как и Майкл.

— Привет, мам. Ты прекрасно выглядишь. Вздрогнув от неожиданности, Марион открыла глаза и увидела сына. Майкл стоял на пороге гостиной и улыбался, а Марион едва не заплакала по-настоящему. Больше всего на свете ей хотелось броситься к нему навстречу, обнять и прижать к себе, как когда-то, но увы — она не могла этого себе позволить. Вместо этого она только слегка улыбнулась в ответ на приветствие сына.

— Я не слышала, как ты вошел.

В этих словах не было приглашения подойти поближе, как не было никакого намека на то, что Марион на самом деле чувствовала. Разобраться, что творится у нее в душе, всегда было трудно, порой просто невозможно.

— Я открыл дверь своим ключом, — объяснил Майкл. — Так можно мне войти?

— Конечно. Может, ты хочешь перекусить? Майкл медленно вошел в комнату и огляделся по сторонам с таким видом, словно он впервые видит роскошную обстановку и обшитые темными дубовыми панелями стены. На губах его играла неуверенная улыбка. Потом он вдруг посмотрел на стоявшую перед матерью тарелку и облизнулся, словно мальчишка.

— Гм-м… что это у тебя такое? Шоколадные, да? Марион усмехнулась и покачала головой. Похоже, в некоторых отношениях Майкл все еще оставался ребенком.

— Это профитроли. Хочешь?.. Я думаю, Мэтти еще здесь. Она убирается в кладовке, и…

— …И доедает, что еще осталось, — закончил Майкл, и они оба рассмеялись шутке, в которой, как было прекрасно известно обоим, было достаточно много правды. Потом Марион взяла со стола колокольчик и позвонила.

Мэтти появилась в гостиной через считанные мгновения. На ней было строгое черное платье, отороченное кружевами, и белая кружевная наколка в волосах. Всю жизнь Мэтти только тем и занималась, что подавала, готовила и убирала за другими, и лишь изредка ей выдавалось свободное воскресенье, чтобы заняться своими делами. Впрочем, получив долгожданный выходной, она зачастую просто не знала, что с ним делать.

— Что прикажете, мэм? — спросила она и, искоса посмотрев на Майкла, не сдержала приветливой улыбки. Майкл всегда был ее любимцем.

— Принеси чашку кофе мистеру Хилларду, Мэтти. Как насчет десерта, дорогой? — обратилась Марион к сыну и, когда он отрицательно покачал головой, закончила решительно:

— Значит, один кофе, Мэтти.

— Хорошо, мэм.

На мгновение — и уже не в первый раз — Майкл задумался, почему мать никогда не говорит слугам ни «спасибо», ни «пожалуйста». Она держалась с ними так, словно все они были рождены для того, чтобы исполнять любые ее желания. Впрочем, он знал, что Марион именно так и думает. Всю жизнь она прожила в окружении слуг: гувернанток, секретарей, помощников, референтов и прочих.

Мать Марион погибла в автомобильной катастрофе, когда ей было всего три года. Вместе с ней погиб и старший брат Марион, который должен был унаследовать финансовую империю Хиллардов, но она оказалась ему достойной заменой.

— Как дела в университете?

— Отлично. И, слава богу, через две недели уже конец.

— Я знаю. И очень горжусь тобой, Майкл. Докторская степень — это не шутка, особенно — в архитектурном бизнесе. — «О, мама!..» — как в детстве захотелось воскликнуть Майклу, но он сдержался. — Кстати, насчет работы для этого твоего Эйвери… Мы свяжемся с ним на следующей неделе и все ему сообщим. Надеюсь, ты не проговорился ему?

По ее взгляду и голосу Майкл понял, что на самом деле Марион Хиллард совершенно безразлично, сказал он другу о том, что его ожидает, или нет. Устроить Бену сюрприз — это была целиком его идея; Марион же смотрела на эту затею как на мальчишество.

— Нет, я не проговорился. Он будет очень доволен.

— Еще бы! Это отличное место.

— Бен его заслуживает.

— Надеюсь, что так… — Если бы Марион считала иначе, ничто бы не могло ее убедить, и Майкл отлично это знал. — Ну а ты? Готов взяться за дело? Твой кабинет закончат на следующей неделе.

При этих ее словах глаза Майкла невольно сверкнули. Его кабинет должен был быть таким же, как отцовский, — с богатой деревянной отделкой, с гравюрами на стенах, с роскошными кожаными креслами и диванами, с антикварным столом и книжными шкафами, которые Марион приобрела в Лондоне в прошлые выходные.

— Уверена, что тебе он понравится, — добавила Марион, и Майкл улыбнулся ей.

— Так оно и будет, мама. Я планировал повесить кое-что на стены, но, пожалуй, я подожду, пока не увижу весь кабинет в целом.

Ему показалось, что в глазах матери мелькнула тревога.

— Тебе не нужно ни о чем беспокоиться, — сказала она поспешно. — У меня есть что-то, что должно тебе понравиться.

Она имела в виду, конечно, гравюры — старинные и очень дорогие гравюры, которые принадлежали еще ее деду, но у Майкла было на этот счет свое мнение. Он хотел повесить у себя в кабинете картины Нэнси.

В его глазах вспыхнул упрямый огонек, и это не укрылось от внимательного взгляда Марион.

— Мама… — Майкл сел рядом с ней и вытянул под столом ноги. — Спасибо большое, Мэтти, — сказал он служанке, которая принесла кофе.

— Не за что, мистер Хиллард. — Мэтти снова улыбнулась ему. Майкл всегда был очень вежлив с ней и другими слугами и держался так, словно ему было неудобно беспокоить их по пустякам. В отличие от… — Что-нибудь еще, мэм?

— Нет, хотя… Может быть, мы перейдем в библиотеку, Майкл?

— Хорошо, идем. — Майкл кивнул, ибо ему пришло в голову, что в библиотеке разговаривать будет легче. Огромная гостиная матери всегда напоминала ему просторный бальный зал, который он видел в одном из загородных имений Хиллардов. Никакой откровенный разговор здесь был попросту невозможен.

Майкл поднялся и вышел из гостиной вслед за матерью. Библиотека была совсем рядом; чтобы попасть туда, нужно было лишь пройти под аркой, повернуть налево и подняться на три невысокие ступеньки, застеленные толстым зеленым ковром.

Из окон библиотеки открывался прекрасный вид на Пятую авеню и Центральный парк. В камине горели настоящие кедровые поленья, и по всей комнате плыл их душистый смолистый запах. Две стены были сплошь заняты книжными полками, третья была свободна, и на ней висел портрет отца Майкла. Это был, пожалуй, самый удачный его снимок. На нем, во всяком случае, он выглядел нежным, внимательным и добрым — человеком, с которым каждому, кто глядел на портрет, хотелось познакомиться поближе.

В детстве Майкл часто приходил сюда, чтобы «поговорить» с отцом; сначала он беседовал с ним вслух, но Марион, однажды застав его за этим занятием, попыталась внушить сыну, насколько это глупо. С тех пор Майкл беседовал с отцом только про себя, но он знал, что мать сама часто приходит сюда и плачет, глядя на портрет.

В библиотеке Марион уселась в свое любимое кресло эпохи Людовика XV, обитое затканным золотыми розами светло-бежевым плюшем и стоящее перед самым камином. Ее платье было почти такого же песочно-желтого оттенка, и, когда на него упал оранжевый отсвет пламени, Майкл невольно подумал, что она прекрасна. Вернее, почти…

Когда-то Марион действительно была очень хороша собой, но сейчас ей уже исполнилось пятьдесят семь, и время не пощадило ее. Светлые, цвета спелого меда, волосы начали седеть, вокруг глаз залегли глубокие морщины, а в лице, где некогда буйствовали яркие краски лета и ранней осени, теперь царило холодное предзимье. Живость и непосредственность, когда-то сквозившие в каждой ее черточке, были вытеснены теперь другими заботами — главным образом заботами делового свойства, — и васильковые глаза Марион все чаще и чаще казались серо-стальными.

— Мне почему-то кажется, ты приехал, чтобы сказать мне нечто важное, Майкл. Что-нибудь случилось?

Ее голос казался спокойным, но в уме Марион лихорадочно перебирала все возможные неприятности. Майкл разбил чужую машину. Сделал ребенка понравившейся девчонке. Подрался в баре. Все это, разумеется, ничего не стоило уладить, лишь бы только Майкл ничего не скрывал. «Хорошо, что он приехал…» — подумалось ей.

— Да нет, ничего не случилось, просто мне хотелось кое-что обсудить с тобой…

«Обсудить…» — Майкл поморщился. Похоже, он выбрал не самое удачное слово, но поправить было уже ничего нельзя. Ему следовало сказать матери, что он приехал сюда, чтобы сообщить ей нечто, поставить ее в известность о своих намерениях, ибо обсуждать здесь было нечего.

— Мне кажется, нам пора поговорить откровенно, — добавил он решительно.

— Можно подумать, что обычно мы с тобой не откровенны, — парировала Марион.

— Не во всем. — Теперь во всей его позе читалось напряжение. Чтобы избавиться от него, Майкл даже наклонился вперед в своем кресле, однако это не помогло. Спиной он чувствовал устремленный на него взгляд отца, и это заставляло Майкла нервничать еще больше.

— Мы никогда не говорили с тобой откровенно о Нэнси, мама.

— О ком? — Голос и взгляд Марион выражали такое равнодушие, словно она впервые слышала это имя, и в какое-то мгновение Майклу даже захотелось ударить мать по щеке, чтобы с нее слетела эта маска притворства.

— О Нэнси Макаллистер. О моей девушке.

— Ах да… — Последовала непродолжительная пауза. Марион рассеянно тронула кончиком пальца лежащую на блюдце серебряную эмалевую ложечку, и та негромко звякнула. — И в каком смысле мы не говорим о ней откровенно?

Глаза Марион словно бы подернулись тонкой ледяной коркой, но Майкл не собирался отступать.

— Ты делаешь вид, будто ее не существует. И я, в свою очередь, старался не напоминать тебе о ней, чтобы не расстраивать лишний раз, но… Видишь ли, я собираюсь на ней жениться. — Он перевел дух и откинулся на спинку кресла. — Через две недели, мама.

— Понятно. — На лице Марион Хиллард не дрогнул ни один мускул. — Могу я узнать, к чему такая спешка? Она что, беременна?

— Разумеется, нет.

— Тогда зачем, позволь спросить, тебе понадобилось на ней жениться? — Марион в недоумении вскинула брови. — И почему именно через две недели?

— Потому что через две недели я заканчиваю учебу, потому что через две недели я переезжаю в Нью-Йорк; потому что через две недели я начинаю работать у тебя. В конце концов, просто потому, что это имеет смысл.

— Для кого?

Лед в глазах Марион сделался толще, и Майклу стало очень не по себе под этим пристальным взглядом. Ни на мгновение она не отвела глаз от его лица, и он невольно вздрогнул, когда его слуха достиг негромкий шелест шелка — это Марион положила одну ногу на другую. В бизнесе она была безжалостна — порой одного ее взгляда хватало, чтобы заставить человека сдаться и пойти на любые уступки. И в своих отношениях с сыном Марион хоть и редко, но прибегала к подобному приему.

— Это имеет смысл для нас, мама.

— Для вас — может быть, но не для меня. Наша компания только что получила крупный заказ. Мы должны построить в Сан-Франциско новый медицинский центр. У тебя не будет ни одной свободной минутки ни для жены и ни для кого. Я… я очень рассчитывала на тебя, Майкл. В ближайшие два-три года тебе придется очень много работать, чтобы с тобой начали считаться в деловом мире. И потом… Откровенно говоря, дорогой, мне очень не хотелось бы, чтобы ты спешил с женитьбой.

Последняя ее фраза прозвучала намного мягче, чем все предыдущие, и в душе Майкла проснулась надежда.