Джин Реник - Обещания

Трели жаворонков и пересвист малиновок и кардиналов сообщали ей, что пришла весна. Воздух наполнялся ароматом цветов кизила и яблонь, благоуханием сирени, пионов и роз. Когда солнце особенно припекало, Линна знала, что очень скоро поспеет земляника, растущая вдоль заборов и проселочных дорог. Осенью хруст под ногами говорил, что за ночь на траве замерзла трава. Особенная глухая тишина зимним утром нашептывала, что выпал снег. Иногда она чувствовала, как у нее на лице тают снежинки. Если было слишком холодно и она шла .быстро, пар ее дыхания, застыв, повисал в воздухе.

В Уолден-Сити она стала ездить на Большухе, обходясь тем самым без тонкой палки, которая, как Линна знала, была белого цвета с красным наконечником. Она ненавидела ходить с палкой и дома, ее ужасно раздражали монотонные глухие постукивания о деревянные полы дома, о гравий двора и бетонную дорожку, ведущую в конюшню. После того как сдохла Сули, она отказалась от собаки-поводыря и пользовалась палкой только до тех пор, пока не запомнила каждую тропинку и каждый камешек на пути. Постепенно она нарисовала себе подробную картину окружавшего мира. На это ушли годы. Если они с Куртом не останутся жить в доме ее отца после свадьбы, ей придется начать все сначала и заново построить свой мир, но на этот раз она не сможет опереться на память. Эта мысль подавляла невыносимо. Мучило Линну и пугало и другое: стать женою

Курта означало вступить с ним в близкие отношения. Она не была с ним близка. Ни с ним, ни с кем-либо еще. И это вселяло в нее неуверенность. Она не могла призвать на помощь опыт, которого не было. А ведь для слепой женщины, считала Линна, именно этот аспект брака очень важен. Ей предоставлялась возможность стать матерью, дать жизнь детям, которые смогут увидеть свет.

Была еще одна проблема. Она хотела стать хорошей женой Курту, женой, которой бы он мог гордиться. Линна не знала, как сейчас выглядит. В ее памяти она сама и все домашние остались такими, какими она в последний раз их видела. Себя Линна представляла все той же худенькой, как тростинка, угловатой девочкой с огромными зеленовато-серыми глазами. Нет, они не были такими удивительно голубыми, как у Паркера, что сделало бы цвет ее волос более привлекательным, не было в них и живости карих глаз Джолин Лоуэлл. Глаза Линны были цвета ярь-медянка: что-то между тускло-зеленым и защитным цветом. Цвета шалфея. Кошачьи глаза. С носом у нее было все в порядке, но вот рот был совершенно ничем не примечательным, да вдобавок к этому половина зубов была закована в скобы из металлической проволоки. Скобы, слава Богу, давно сняли. У нее выросла грудь, но она была небольшая, и Линна часто ходила без лифчика. Несмотря на уверения отца, что его дочь красива, не шедшие в счет и даже, скорее, добавлявшие Линне неуверенности, она так и осталась все тем же подростком в своем представлении о себе.

В картинной галерее памяти ее собственный портрет относился к периоду под названием «раньше», и все бесконечные попытки составить свой настоящий портрет не приносили чувства удовлетворения, и Линне никак не удавалось объяснить, почему Куртис Байлор смог влюбиться в нее.

Она не интересовалась мальчишками до того, как с ней произошел несчастный случай, и поэтому оказалась совершенно беспомощной в этом отношении и после выздоровления. Интерес молодых людей к себе она объясняла привлекательностью богатства отца, и не более. Разумеется, это убеждение основывалось на мнении Алис Файе, тон голоса которой и не слишком корректные замечания по этому поводу не оставлялисомнений.

Линна не была глупа, она понимала, что если она не была красивой до больницы, то не могла стать красавицей и после. Но ведь она понравилась Курту еще до того, как он узнал, что она слепа. Линна стала вспоминать, как они познакомились, и то, как он вел себя тогда. Она не могла видеть его лица, не могла глазами удостовериться, насколько он умен или глуп, застенчив или развязен. Ей пришлось полностью положиться на его голос и готовность открыть свою душу.

Они встретились возле маленького магазинчика «Соки-воды» в Уолден-Сити. Все улицы городка были вручную вымощены во времена Великой Депрессии. Линна знала наизусть все выбоины этих обшарпанных каменных тротуаров, которые помогали ей ориентироваться, не пользуясь предательской палкой. В тот день она оставила Большуху у магазинчика, привязав ее к ограде, и зашла внутрь, чтобы купить порцию клубничного мороженого. Курт остановил ее, когда она выходила из дверей, сказав, что он тоже верхом. Он представился студентом химического факультета Траксовского университета, в который недавно перевелся из Техаса. Он помог ей отвязать лошадь и попросил — разрешения проводить до дома, чтобы лучше познакомиться по дороге. Они ехали рядом и все время болтали. Их разговор становился то шутливым, то вдруг серьезным. Уже почти подъехав к дому, Курт вдруг сказал, что хочет сходить с ней куда-нибудь вечером. Она не дала ему определенного ответа, пытаясь хоть немножко продлить радость, которую ей доставляло его внимание.

Наконец, они приблизились к дому, где встретили Алис Файе, резко сказавшей Курту, что вести Линну в кино не имеет смысла, потому что она слепая. У нее внутри все съежилось от ужаса, от страха: какой будет его реакция? Он был очень удивлен, но от своего предложения не отказался. В тот раз они сходили на концерт. И он снова назначил ей свидание. С тех пор Линна стала встречаться с ним, и все остальные поклонники перестали звонить. Курт дарил ей подарки, выбранные с особой тщательностью. Они вместе плавали в бассейне. Он терпеливо пересказывал ей содержание фильмов и телевизионных передач. Они никогда не ссорились. Между ними никогда не возникало недопонимания. Он был тактичен, и ей никогда не приходилось чувствовать себя неловко из-за слепоты. Линна ощущала его силу и уверенность и чувствовала себя защищенной его присутствии — он всегда был готов придти на помощь. За это лето ее чувства к нему стали какими-то непонятно сложными. Иногда расплывшаяся чернота жизни становилась почти невыносимой: никогда не видеть, улыбается он или его лицо задумчиво, никогда не иметь возможности понять, о чем он думает и что чувствует. Если бы только она могла взглянуть на его лицо, она бы так много узнала о нем! Линна перебирала пальцами резное бриллиантовое кольцо и пыталась справиться с нахлынувшей на нее волной неуверенности. Правильный ли она сделала выбор?

Курт утверждал, что ее слепота не имеет для него никакого значения. Как только она начинала сомневаться, он, уверяя ее в обратном, неизменно давал ей один и тот же ответ: «Если бы ты могла видеть, как несовершенен этот мир, ты бы сразу поняла, что лучше не смотреть на все это». Его отношение к ней никогда не менялось, и постепенно она перестала чувствовать себя напряженно рядом с ним. Если Курт уверен, что она может стать хорошей женой, значит, это действительно так. И, в конце концов, он, в отличие от нее, видит и может сам принимать ответственные решения.

Он предложил ей свою руку. Не было ли это доказательством того, что он верит в нее? Ведь брак означает взять на себя взаимные обязательства любить и уважать друг друга и заботиться друг о друге. Ее отец дал их союзу свое благословение, и его ответ был важен для нее. Если кто и хотел ей добра в жизни, так это отец. И он был рад за нее. Алис Файе никогда не относилась к Курту с доверием, но все подозрения мачехи перевесила реакция отца. Паркер же, когда она сообщила ему о своем решении, обнял ее и искренне пожелал счастья. Он был тоже нескрываемо рад за сестру.

Может быть, все дело только в предстоящей близости, в том, что эта сторона жизни ей совершенно незнакома? Если бы только она могла иметь хоть какое-то доказательство, хоть какую-то уверенность, что ее слепота не станет препятствием, что она способна быть нежной и страстной, как другие женщины.

Его странная фраза снова и снова не давала Линне покоя. «Давай не будем давать друг другу лишних обещаний». Что подразумевал Курт под лишними обещаниями?

Анни в водворенном на место парике суетилась на кухне, довольно напевая что-то вместе с Полом Саймоном. Слава Богу, что есть станции, по которым передают старые песни! В громыхании рэпа нет никакой мелодии. Энергично вбив полдюжины яиц в налитое в миску молоко и всыпав туда гречишной муки, она повернулась к газовой плите, чтобы увеличить огонь под чугунной сковородкой, потом взяла за длинную ручку кастрюльку с сосисками и встряхнула ее. Теперь она мурлыкала вместе с Хулио «Мама Пахама». Все будет хорошо. Джей вернулся домой.

Кофейник пропустил последнюю порцию кипятка через только что смолотый кофе и закончил свою утреннюю работу долгим вздохом, выпустив струю пара. Томми Спренгстен легонько постучал в заднюю дверь и вошел в кухню под скрипучий аккомпанемент кухонной двери. Анни звучно поцеловала его в щеку. Он принялся наблюдать за ее хлопотами.

— Блины, — одобрительно сказал он. — Очевидно, я сделал что-то полезное, раз заслужил блинов. И что бы это ни было, обещаю, что сделаю это еще раз.

Он бросил на кухонный стол «Боумонт Херальд».

— Ты что, готовишь сироп?

— А я думала, твои сектанты-баптисты не едят сладкого, — поддразнила она его. — Ты что же, уже не питаешься пустой водой и сырой морковкой?

Анни подлила в миску еще немного молока и стала взбалтывать содержимое деревянной ложкой.

— Воду я пью. Но меня можно подкупить блинами, — с хитро-обаятельной улыбкой сказал похожий на отца светловолосый шестнадцатилетний Томми. — Ты же хочешь меня подкупить, ведь так? Хочешь подлизаться ко мне, чтобы я сделал для тебя какую-нибудь не очень-то приятную работу? Знаешь, у меня есть братишка, которому просто нетерпится выполнить твое поручение.

Оставив на минуту взбитое тесто, Анни достала из ящика буфета горсть ножей и вилок и сняла с полки горку тарелок.

— Вот. Не стой, как декорация, сделай-ка хоть что-либо полезное. Ты уже получил сегодняшние газеты Сэма Боумонта?

Тина Тернер завела «Гордячку Мэри», и Анни снова замурлыкала.

— Да, вот «Уолл-Стрит Джорнал», — он взял две тарелки и поставил их на стол. — Ты что, хочешь, чтобы я расставил все?

— Да, все, — на лице Анни не появилось даже намека, почему сегодня требуется расставить так много тарелок.

— А вот «Нью-Йорк Таймс», — растягивая слова, произнес Томми. — Посмотрим, что здесь пишут.

Он сел на стул и, открыв одну из газет, пробежал пальцами по строчкам.

— Смотри-ка!

Заглянув в газету, чтобы прочесть объявление, Анни увидела через плечо Томми, что в кухню, неслышно ступая босыми ногами, вошел Джей.

— А у меня для тебя сюрприз, дружок!

— Ты что-то узнала у старика Хартфорда? — с надеждой спросил Томми.

Джей, как ни в чем не бывало, подошел к Анни и чмокнул ее в щеку.

— Что там со стариком Хартфордом?

Томми вскочил со стула и бросился обнимать брата, похлопывая его по спине.

— Теперь я понимаю, почему она печет блины! Еще бы! Стала бы она стараться ради меня!

Он увернулся от шлепка Анни, возмущенной такой неслыханной ложью, и улыбнулся старшему брату.

— Ну что же, надо организовать вечеринку! Джей налил себе чашечку кофе.

— Мы не можем себе этого позволить.

— Ну тогда мы устроим совсем маленькую вечеринку.

В кухню вошла заспанная Чарли, за которой следовал Стефен. Зевнув, Чарли пожелала всем доброго утра, не сводя глаз с Джея, затем направилась к столу, чтобы налить себе молока из бумажного пакета.

Пораженный видом своей сестры, Томми перевел взгляд на Стефена, усиленно подававшего ему знаки с просьбой не обращать внимания на прическу Чарли. Все это было как-то подозрительно.

— Эй, ребята, похоже, вы уже побывали на вечеринке! Выходит, я узнал последним?

Анни налила на раскаленную сковородку столовую ложку масла и, когда оно растеклось, стала печь блины. Стефен машинально принялся поджаривать сосиски. Чарли налила молока в кофе Джея и, взглянув на него, поинтересовалась:

— Ты уже звонил Данни? У нее сегодня в семь тридцать занятия. Она идет на балет. Томми схватил телефонную трубку.

— Давайте-ка, вытащим Данни из постели.

Когда зазвонил телефон, Джессика Спренгстен почувствовала раздражение. Такой ранний звонок мог означать только одно — что-то случилось. Скорее всего, с Чарли. Девочки не было дома уже тридцать шесть часов, и Данни была крайне расстроена.

— Привет, Томми, — сухо сказала Джессика.

Данни оставила свою кашу и тоже подбежала к телефону, что еще больше рассердило Джессику: ребенок должен спокойно съесть свой завтрак. Малышка смотрела на нее снизу вверх в ожиДанни продолжения разговора.

— Данни уже встала? — голос Томми ничего не выражал.

— Зачем она тебе? — Джессика не была расположена играть в прятки, и если это Чарли попросила его позвонить, то прежде всего ей бы следовало извиниться и объяснить, почему она сбежала.