Адалин Черно - Обещаю быть твоей

Он попросил меня уйти, сказал, что сам останется с ребенком и даже не спросил хочу ли я остаться. Просто поставил перед фактом. И смотрел при этом так, что…

По ошибке налетаю на кого-то, ойкаю, извиняюсь, хотя настроение такое гадкое, только сесть и заплакать.

— О, это вы, решили поехать домой все-таки?

Я поднимаю голову и встречаюсь взглядом с доктором, который осматривал Ромку. Он снимает очки и трет переносицу.

— Вашему мужу я не говорил, но ребенку особенно нужна материнская поддержка.

Я не сразу понимаю, что он воспринимает меня той самой матерью, чья поддержка так нужна Ромчику.

— Состояние Ромы сильно плохое?

Голос почему-то срывается. Я так сильно хотела детей, что у меня попросту не было шанса не привязаться к Роме. Я прикипела к нему за каких-то полдня, проведенных вместе. Он такой чудный ребенок! Немного капризный, но нежный, ласковый, и пахнет материнским молоком.

— А разве муж вам не рассказал? Все с вашим сыном будет в порядке. Он обязательно поправиться. Просто ему уход и поддержка нужны. Материнская в том числе.

— Да-да, конечно.

Я киваю и иду туда, откуда вышла. Не хочу я никуда уходить. Остаться с ними хочу. Помогать с малышом, хотя в моем случае логичнее и менее травмоопасно будет пойти домой. Я ведь привяжусь к его ребенку так, что клещами потом не оттащишь. И это плохо в первую очередь для меня. Так быть не должно. Ни при каких обстоятельствах. У него есть мама, которая я уверена, любит его, пусть Богдан ничего и не рассказывает, да и приехал злой, как черт. Что бы Анжелика не сделала, я уверена, она безумно любит сына и не желает ему зла. Разве можно его не любить?

В палату я захожу тихо, хотя прекрасно понимаю, что Богдан еще не спит, а Ромка, измученный температурой и болезнью, не проснется, даже если посреди комнаты промчится поезд.

— Лера? — Богдан удивленно смотрит на меня.

— Я никуда не пойду.

Предполагалось, что я скажу это максимально решительно, но что-то пошло не так. Голос срывается. Что, если он откажет?

Странно, что я так думала, потому что этого не происходит. Богдан лишь подходит ко мне и крепко обнимает, пряча в своих объятиях. Я прижимаюсь к нему в ответ, кладу голову на плечо и улыбаюсь. Глупо было предполагать, что он может отправить меня домой.

— Я хотел, чтобы ты сама приняла решение остаться, — признается, когда я спрашиваю, почему он решил отправить меня домой.

После его слов я понимаю, насколько наши отношения шатки и не проверены. Я сомневаюсь в нем, а он — во мне. Я боюсь проявить настойчивость, а Богдан переживает, что проблемы с его ребенком совсем не то, что мне нужно. Я не понимаю, как нас вообще угораздило сойтись. Встретиться тогда в клубе, да и потом. У нас ведь столько возможностей было навсегда разойтись по разным сторонам. Наверняка, если бы мы тогда не столкнулись в клубе, то так никогда и не пересеклись. Сферы нашей работы слишком разные для того, чтобы случайно увидеться и заговорить. Разве что мы могли бы столкнуться на улице, я пролила бы на него кофе, он бы меня обматерил.

— О чем думаешь? — спрашивает Богдан, когда мы лежим бок о бок, крепко обнявшись.

В палате, куда определили Рому, есть двуспальная кровать, видимо, случаи, когда в больнице остаются оба родителя, не единичные.

— О том, что могла пролить на тебя кофе.

— Многообещающе.

— Представляю, при каких обстоятельствах мы могли бы встретиться, если не та ночь в клубе.

— Пролей ты на меня кофе, я бы тебя заметил, — совершенно серьезно говорит Богдан.

Я вдруг вспоминаю ночь нашей встречи, его решительный напор и мое пьяное выступление у него в постели. У Богдана попросту не было шансов не обратить на меня внимание. Становится стыдно за свое поведение тогда. Как меня вообще угораздило так вляпаться?

* * *

Ночь проходит спокойно. У Ромы не поднимается температура, хотя я сплю беспокойно. Просыпаюсь почти каждый час, чтобы проверить, не горячий ли он. Мне кажется, что стоит мне крепко уснуть, как у него поднимется температура и придется снова делать укол, потому что обычные жаропонижающие не подействуют.

— Поспи немного, — говорит Богдан под утро. — Я покараулю.

После его слов я забываюсь сном, правда, когда просыпаюсь, понимаю, что ненадолго. На улице едва заметно светает, а это означает, что проспала я не более пары часов. Чувствую себя при этом выспавшейся и отдохнувшей. Богдан уже не спит, сидит со стаканчиком кофе и желает мне доброго утра.

— Как Ромка?

— В порядке всё. Просыпался, чтобы поесть. И я сменил ему памперс. Он снова уснул.

— Температура не поднималась?

— Нет. Кофе будешь? Тут в автомате неплохой.

— Да, латте если можно.

Богдан уходит, а я встаю с кровати и подхожу к Ромке. Это ненормально, но я жалею, что совсем скоро сюда приедет его мать и заменит меня. В мыслях появляются картины того, как Богдан ночует в обнимку со своей бывшей женой. Кровать здесь одна — двуспальная. Что, если он тоже захочет остаться вместе с сыном?

Отгоняю эти глупые мысли и подтягиваю кресло к кроватке Ромы. Я прикипела к нему за это время, теперь хочется быть рядом, наблюдать, как будет проходить выздоровление. Я понимаю, что поступаю неправильно, что выпив кофе, должна уехать. Оставить заботу о малыше его матери, которая уже наверняка едет сюда.

— Твой латте.

За мыслями я не замечаю, как в палату входит Богдан и протягивает мне напиток. Я беру стаканчик с его рук, подношу носик ко рту и отпиваю глоток. Горячий напиток немного обжигает и приводит в чувство. Я отворачиваюсь от Ромы, отрезвляю себя и задавливаю проснувшиеся внезапно материнские чувства.

— Скоро будет обход, — сообщает Богдан. — Медсестра вот-вот должна прийти, укол поставят и дадут другие лекарства.

Я киваю. Нужно, наверное, сказать, что мне пора. Спросить, когда приедет мама Ромы, чтобы не пересечься с ней. Будь я на ее месте, мне бы не хотелось, чтобы моим ребенком занималась посторонняя женщина. Тем более та, которую выбрал бывший муж.

— Я могу попросить тебя об одолжении? — спрашивает Богдан.

— Конечно.

— Сможешь остаться сегодня здесь с Ромой? Мне нужно уладить несколько вопросов. Зам позвонил, у них там проблемы, и без моего присутствия никак.

Куча слов застревают где-то в горле. Почему я? Где его мать? Что мне делать, если она приедет сюда?

— Анжелика до сих пор не выходит на связь. Мои люди пока ничего не выяснили, но я жду информацию. Соседка звонила — она до сих пор не вернулась, хотя обычно в это время уже дома.

— Ты думаешь, с ней что-то произошло?

Даже думать не хочу, что Рома может остаться без матери. У него, конечно, есть отец, но ведь…

— Нет, не думаю. Считаю, что она вконец охренела, — раздраженно произносит Богдан, но тут же берет себя в руки. — Если у тебя не получится, я пойму. С агентством уже связался, они готовы прислать няню.

— Не надо, — поспешно отвечаю. — Я побуду тут, конечно.

Это внутреннее чувство ликования и триумфа непередаваемо и ни с чем несравнимо. Богдан благодарит меня и отходит позвонить, я же быстро пишу своей помощнице, что сегодня на работу не приеду. Прошу ее меня подменить и проконтролировать девчонок, хотя те прекрасно справляются со своими обязанностями. Мысли о том, что все вот это неправильно и потом мне будет сложно, подавляю.

Я просто побуду с сыном человека, которого люблю.

От своих же мыслей широко распахиваю глаза и смотрю через окно на снующих внизу людей.

Люблю.

Так просто себе в этом признаюсь. Мысленно, сама себе и пока не вслух. Сказать это Богдану страшно. Боюсь отпугнуть его своими откровениями, так мало времени ведь прошло. Да и не время пока признаваться. И он, и я в стрессе. Вдруг он решит, что я это на эмоциях? Я и сама не верю, что это не так. Не могу определиться, просто понимаю, что хочу быть рядом с его сыном. И не потому, что так и не смогла родить своего. Раньше я такого дикого желания не испытывала в отношении других ребят, а тут… неконтролируемый материнский инстинкт.

Ромка замечательный ребенок. Спокойный, игривый и почти не капризный. Все здесь воспринимают меня его мамой, а я не спешу опровергать их догадки. Мне неожиданно хорошо вместе с ним. Мы играем, я тщательно слежу за его температурой и ежечасно отзваниваюсь Богдану с отчетами. В последний наш разговор он сказал, что наберет меня сам, потому что будет занят. С тех пор прошло три часа, и я начинаю волноваться, хотя у нас с Ромой все прекрасно.

После обеда я укладываю его спать. Получается не сразу, с трудом, но Ромка все же засыпает, а я позволяю себе выдохнуть. Температура все еще поднимается, но теперь легко регулируется сиропами и в уколах нет никакой необходимости. Правда, их все же делают. Антибиотики приходится колоть, чтобы подействовали быстрее. Радует одно — лечение назначили верное и он идет на поправку.

Каждый раз, когда к нам в палату приходит медсестра, чтобы поставить уколы, мое сердце сжимается. Роме больно, он плачет и выкручивается в моих руках, а я ничего не могу с этим сделать и никак не в состоянии облегчить его боль. Антибиотики помогут ему скорее пойти на поправку.

И пусть медсестра придет только вечером, нервничать я начинаю уже сейчас. Как иначе, ведь Рома снова будет плакать, а мне придется его удерживать, чтобы укол был менее болезненным и чтобы медсестра попала туда, куда нужно.

К вечеру звонит Богдан. Говорит, что задержится еще на несколько часов. Будет к восьми. Я убеждаю его, что все в порядке, что он может решать свои вопросы, а я побуду с его сыном без проблем.

— Как у вас дела? — спрашивает уставшим голосом.

— Хорошо. Ромка уже проснулся, поел, сейчас играет. Температура поднималась еще днем, пока действует лекарство.

— Уколы переносит так же трудно?

Вчера вечером Богдан не попал на уколы, зато застал их утром. Я видела, как скривилось его лицо в гримасе боли, и как он дернулся к медсестре, но вовремя себя одернул. Не представляю, насколько ему трудно, ведь Ромка его родной сын. Мне и то сложно, я так сильно привыкла к нему за это короткое время, что даже боль малыша воспринимаю почти как свою.

— Все будет в порядке, Богдан. Это ведь главное. Он сильный, как его папа, справится.

От собственных слов на глаза почему-то наворачиваются слезы. Мне ведь тоже безумно жаль малыша, вот только моему собеседнику это знать не обязательно. Ему сегодня еще работать, пускай он немного отдохнет от забот о сыне и не переживает.

— Я наберу тебя позже, ладно? Как все закончу.

— Конечно.

Я отключаюсь и еще некоторое время улыбаюсь сама себе. Голос Богдана меня успокаивает. Так я чувствую, что осталась не одна, и это радует. Ближе к шести звонит помощница, отчитывается, что у них все хорошо, девочки работают, она за ними присматривает. Спрашивает, буду ли я завтра, на что я отвечаю неопределенно и прошу ее быть готовой. Конечно, она соглашается, ведь в дни такой работы я плачу ей вдвое больше. Нагрузка в салоне, как-никак, нешуточная.

На самом деле я совсем не уверена, что останусь здесь еще и завтра. Скорее всего, Богдан уже отыщет свою бывшую жену и она займет свое законное место рядом с сыном. От этого представления мурашки покрывают все тело. Становится не по себе от одной мысли, что мне придется уйти, но я тут же себя одергиваю. Я ведь знала, на что иду.

Ближе к восьми удается успокоиться и стойко выдержать очередные процедуры. Успокоив Ромку, понимаю, что Богдан все еще не звонит, значит, снова задерживается и эту ночь я скорее всего снова проведу в больнице. Я и сама не против, но мне не помешает съездить домой за свежей одеждой и чтобы принять душ.

Когда минут через десять дверь в палату открывается, я радостно встаю, приготовившись увидеть Богдана, но на его месте стоит высокая блондинка. Я почти сразу догадываюсь, кто передо мной и сильно удивляюсь, что Богдан не предупредил о приезде матери Ромы. Может, сам не знал?

— Ромочка, — женщина бросается к сыну, совсем не обращая на меня внимания.

Берет его на руки, гладит по спинке, целует, как мне кажется, слишком усердно. Рома кривится и отталкивает ее ручкой, а потом начинает хныкать. На этом этапе я позволяю себе вмешаться, хотя понимаю, что она имеет право. Все же узнать для матери, что ее сын болен, трудно, и сейчас она просто не может сдерживать себя в руках.

— Вы делаете ему больно, — замечаю как можно аккуратнее и спокойнее. Выдавливаю улыбку.

Наконец, ее взгляд сосредотачивается на мне. Мои метр семьдесят три заметно проигрывают перед ней. Я никогда не считала себя низкорослой, но сейчас, без десятисантиметровых шпилек и в одежде, которую не меняла со вчера, чувствую себя неуверенной. Некрасивой божьей коровкой рядом с прекрасной распустившейся бабочкой.