Когда Три-Вэ выходил из дома, на него с любопытством взглянули через забор две дородные матроны. Он попытался не обращать на них внимания, но его походка невольно стала ходульной, и он услышал, как скрипит под его туфлями гравий дорожки. Когда он открыл боковую калитку, женщины, тяжело переваливаясь, перешли на другую сторону улицы. «Четверг, — подумал он. — Что-то будет в четверг?»

В душе каждого человека есть загадочная пропасть, через которую он не в состоянии перешагнуть. Амелия как раз приближалась к краю такой опасной пропасти.

4

Бад прогуливался по Спринг-стрит с Люсеттой Вудс.

Отец Люсетты переехал сюда из Балтиморы в надежде поправить здоровье. Южно-Тихоокеанская железная дорога в рекламных целях представляла Южную Калифорнию сплошным огромным курортом. Пожилые люди стремились сюда, уверовав в то, что благодаря местному климату они омолодятся, страдающие артритом и ревматизмом приезжали подставить солнцу свои ноющие конечности, астматики радовались действительно мгновенному излечению. Что же до больных чахоткой, их осело так много на уступах холмов к востоку от Лос-Анджелеса, где и вправду воздух был чист, что его уже прозвали «городом с одним легким». Мистер Вудс унаследовал от отца слабые легкие и много денег, так что Люсетта была очень выгодной невестой. У нее был протяжный говор южанки, она не боялась смелых слов, и ее темные ресницы постоянно трепетали. Она была красавицей. Несколько минут назад, встретив Бада в Торгово-фермерском банке, она подумала зайти в магазин Ван Влита, чтобы купить по поручению матери несколько стаканов, из которых пьют чай со льдом.

Люсетта и Бад приближались к кварталу Ван Влита, когда поблизости у тротуара остановилась коляска Динов. Бад приподнял свое соломенное канотье с яркой лентой, приветствуя мадемуазель Кеслер и Амелию, которые вышли из коляски. Прохожие останавливались поглазеть на них.

— Амелия Дин! Привет! — поздоровался он, улыбаясь Амелии.

«Так, милая! О, так, милая, так!..»

— Мистер Ван Влит, — проговорила Амелия, присев в своем детском реверансе.

«Бад, Бад, Бад, Бад, Бад!..»

Он представил их мисс Люсетте Вудс. Густые ресницы Люсетты перестали трепетать. Она откровенно уставилась на Амелию. Амелия не опустилась перед ней в реверансе. Она стояла, опустив руки по швам, ее лицо ничего не выражало. Мадемуазель Кеслер торопливо взяла ее за руку.

— Пойдемте, Амелия, — произнесла она гортанно, как все уроженки Эльзаса. Она повернулась к Баду. — Просим извинить нас. Мы опаздываем на прием.

— С кем я только что познакомилась? — протянула Люсетта. — С той самой незаконнорожденной дочерью?

— Дорогая, да что ты вообще можешь об этом знать? — возразил Бад как можно мягче, но по его глазам было видно, что он рассержен.

— Ну... Весь Лос-Анджелес только об этом и говорит. А она настоящий сухарь, правда? Ты, наверно, все о ней знаешь, вы ведь соседи. Ну, расскажи же! Я хочу знать все!

— Меня работа ждет, — ответил Бад.

Он оставил ее на улице перед магазином, даже не попрощавшись, даже не приподняв своей шляпы-канотье.

5

На следующий день, в среду, Бад приехал в Паловерде первым. Смахнув черепичную пыль и крошку от обвалившейся с края галереи крыши, он присел в ожидании, не спуская глаз с тропинки через погибший фруктовый сад. Его левая нога непроизвольно выписывала круги на земле, поднимая целые облачка пыли. Терпение не было одним из его достоинств. «Скорее, — думал он. — Скорее же, Амелия Дин!»

Иногда, дразня, он называл ее полным именем. Но смысл этой фамилии — «Дин» — ускользал от него. Он почему-то не вспоминал о том, что она была дочерью того самого рыжебородого чиновника железной дороги, не думал о том, что вокруг нее сейчас разворачивается самый громкий на всем западе страны скандал. Он никак не связывал ее с лос-анджелесским цирковым представлением под громким названием «дело Дина».

Если это и была всего лишь уловка практичного человека, она далась ему легко. Для Бада полуразрушенная гасиенда стала целым миром, где живут, правда, только двое. Амелия господствовала в этом мире, и ему просто было трудно представить, что она существует где-то еще. Как и положено, у мира под названием Паловерде была своя история, язык, шутки, битвы, дружба, обряды и праздники. Он научил ее испанским танцам: jota и fandango. Она коверкала его любимые словечки, и он смеялся до упаду. Рассказав о Розе, он постепенно ей поведал всю свою жизнь, а она серьезно внимала ему. Когда же они занимались любовью, он наслаждался вкусом ее кожи, впитывал исходящий от нее острый утонченный аромат, походивший на запах цветущего сахарного тростника.

Но с каждым днем ему все труднее было обходиться только тем замкнутым мирком, в Паловерде. Мысли о ней преследовали его повсюду: и в магазине, и ночью в постели. А вчера эти мысли настигли его на улицах города. На какое-то мгновение он увидел, как она беззащитна под откровенным взглядом Люсетты и других прохожих. Перед ним стояла ничем не защищенная девочка в темно-сером платье. «Они пялятся на Амелию, — подумал он тогда. — На Амелию. На мою Амелию!» Инстинктивно он уже потянулся к ней, чтобы взять ее за руку, укрыть от этих взглядов. Но старая гувернантка вовремя увела ее. Люсетта сказала что-то, он ответил, все потонуло в словах, и, обернувшись, он увидел только ее ноги под коротким траурным платьем, стройные ноги, которые он часто целовал в Паловерде, стягивая с них черные шелковые чулки.

И в ту минуту, когда открылась дверца коляски Динов и они вышли, два мира в душе Бада Ван Влита окончательно слились в единое целое. И Амелия господствовала повсюду.

Рогатая жаба выпрыгнула из тени, и Бад услышал приближающийся топот конских копыт. Он бросился к фасаду дома. На щеках Амелии виднелись грязные разводы. Значит, она плакала! Он снял ее с седла. Его мучил стыд. Как он посмел до сих пор не замечать, закрывать глаза на ее переживания?

Амелия поначалу сдерживалась, но, когда он ее обнял, она вдруг ослабела и зарыдала. Ему тоже захотелось заплакать. Он до сих пор не понимал, насколько умело эта смелая, гордая, веселая и по временам раздражающая его девочка скрывала от него, даже от него, свою скорбь. Эта девочка, которая три раза в неделю в течение одного часа сорока пяти минут владела им полностью. Такого во взрослой жизни опытного Бада еще не случалось. Только Амелии он отдавался всем своим существом.

Он стреножил кобылку, обнял Амелию за плечи, и они вошли в sala. Закрыв дверь, он сел на кучу одеял и притянул ее к себе на колени. Она всхлипывала. Он вытащил платок с вышитыми инициалами и стал вытирать грязь на ее щеках.

— Вот так. Так-то лучше, — приговаривал он. — Что случилось, милая?

— Завтра...

— Завтра?

— Я буду на представлении.

— На суде, — сказал он.

Ожидались показания женщины, объявившей себя миссис Софи Бэлл Дин, вдовой полковника.

— Как будто им мало того, что они уже и так вывернули наизнанку всю папину жизнь. Даже его болезнь.

— Я только сейчас начинаю понимать, как тяжело все это для тебя.

— Факты не лгут. Даже если им невыносима мысль о том, что мама может унаследовать эти акции, зачем выдумывать всяческую ложь?

Бад знал, что такие люди, как полковник, довольно часто заводили семьи на стороне. Но он промолчал.

Амелия продолжала:

— Что им нужно?

Бад не ответил.

— Бад?!

— Думаю, — наконец сказал он, — что тут та же ситуация, что и с письмами, которые ты мне дала почитать. Обнародовав их на суде, ты хочешь очернить владельцев компании. А они хотят облить грязью полковника.

— Но они уже это сделали! Дальше некуда. Если им неймется, пусть копаются в бухгалтерских книгах. По крайней мере это будет честно. Но они подыскали лжесвидетелей, эту женщину и ее дочерей. Для чего? Чтобы отнять у нас с мамой то немногое, что осталось? — Она сделала паузу. — Он всегда говорил мне, что я — его единственный ребенок. Он никогда не лгал мне. В крайнем случае промолчал бы. Он никогда не лгал! У нас с ним были отношения намного доверительнее, чем обычно бывают между отцом и дочерью. Он говорил мне, что я его единственный ребенок, потому что так и было на самом деле! Глупо... Бад, мне так его не хватает!

Он прижался щекой к ее щеке.

— Нам следовало поговорить об этом уже давно.

Она покачала головой.

— Я ведь рассказывал тебе о моей жизни. Почему же ты не делилась со мной своими переживаниями?

— Да, но... — Она вздохнула. — Это единственное место, где я могла о них забыть хотя бы на время. Мне трудно объяснить. Просто, когда я поднимаюсь сюда по склону холма, мне кажется, что папа жив. В Паловерде я чувствую себя в безопасности.

— Со мной ты будешь в полной безопасности.

Она, казалось, не расслышала его.

— Завтра мне придется столкнуться лицом к лицу с той женщиной и ее дочерьми. О, они такие злые, эти самозванки! — Она жалко, болезненно улыбнулась ему, словно извиняясь. Потом улыбка исчезла. — Бад, что, если я упаду в обморок?

— В обморок? — Бад удивился. Он подумал вдруг, что таким образом она намекает ему, что его способ предохранения дал осечку. Радость нахлынула на него такой волной, что он не мог даже вздохнуть. У него и у нее родится ребенок! Он проживет с Амелией до конца жизни! — С чего это тебе падать в обморок, дорогая?

— Я уже падала несколько раз. Потом доктор Видни сказал, что мне нужно укреплять здоровье на свежем воздухе. Он понял, что мне необходимо как-то отвлечься от косых взглядов и перешептываний. Он очень добрый человек. А ты никогда не задумывался, почему мама разрешила мне ездить одной?

— Я никогда не думал об этом, но был ей очень признателен за разрешение.

— Это вовсе не такие обмороки, какие бывают в романах. Это страшно. Если это случится там, я умру.

Он снял с ее левой руки перчатку и прижал ее ладонь к своей щеке.

— Я люблю тебя, — произнес он. Он часто говорил ей эти слова и раньше, но всегда только когда обладал ею. Она же никогда не говорила ему ничего подобного. — Амелия, я тебя так люблю! Мне необходимо быть с тобой все время. Всегда. Обещаю, что отношение к тебе в корне изменится, когда все узнают, что мы собираемся пожениться.

— Пожениться? — Она вырвала свою руку. — Пожениться?! Да я только и живу мыслью о том дне, когда смогу уехать из этого злобного города!

— Амелия...

— Говорят, я гордячка. А как же мне себя вести? Они что, хотят свести меня в могилу? Этого они добиваются? Это будет убедительным доказательством их победы. Эти люди... Они чудовища! Да мои друзья во Франции о хромой собаке никогда не стали бы говорить так, как эти люди говорят о моем отце!

Он погладил ее по волосам.

— Ты права, дорогая. Это моя ошибка. Я давно уже должен был положить этому конец, пресечь их гадкое поведение по отношению к тебе. И как я только это до сих пор допускал. Наверно, я, как и ты, жил только в мире Паловерде. Я многого в себе не понимаю. Но я так тебя люблю! Почему бы нам не пожениться?

Когда Амелия заговорила, ее звонкий голос, казалось, потускнел:

— Я немного растерянна. Здесь я — это я, но в том мире мое сознание отказывается работать. Самые простые, обычные вещи кажутся несущественными. Вчера я не могла решить, нужно ли мне делать перед мисс Вудс реверанс. У нее были такие холодные глаза. У них у всех холодные глаза. Вечером я не знала, хочется ли мне суфле. В конце концов мадемуазель Кеслер сама положила мне немного в тарелку. Если я не способна определиться в таких вещах, как суфле, как же я смогу разобраться в своих чувствах к людям?

Бада не обманул ее отказ, но он был глубоко задет. Напрягшись, он переспросил:

— К людям?

— Это не про тебя. Ты для меня очень много значишь. Но я не смогу жить в Лос-Анджелесе. Просто не смогу! — Она почти кричала. — Не надо было мне встречаться с тобой здесь. Это я во всем виновата, а не ты! Не ты! Если я сделала тебя несчастным, то я не перенесу этого. Это было бы бесчестно: так отблагодарить тебя за твою дружбу... Я все неправильно говорю, да? Бад, я не думала, что смогу сделать тебя несчастным. Правда! Я ведь думала, что... ты взрослый человек, а я еще совсем девочка... слишком маленькая... Бад, разве девочка может сделать несчастным взрослого человека? Прошу тебя, Бад, не говори про женитьбу. Я не смогу здесь жить!

Она дышала прерывисто. Глаза были пустые. Он никогда еще не видел ее в таком состоянии. Даже пять минут назад, когда она плакала. Даже в минуты страсти. Даже вчера, когда ее обдали холодом глаза Люсетты Вудс. При ней всегда оставалась ее гордость, чувство собственного достоинства. Сейчас же не было ни того, ни другого. И снова ему стало стыдно. «Боже, что я делаю? Она и так уже натерпелась. Почему я не могу сдержаться, постепенно доказать любимой девушке свою любовь и со временем уговорить ее выйти за меня замуж?»