Дверь открылась. Перед ним возникло лицо его жены. Губы у нее тут же побелели.

За время долгой разлуки ее образ заметно поблек в памяти Бада, и ему приходилось искать фотографии, чтобы представить, как она выглядит. Но на фотографиях она выходила плохо. Очарование Амелии шло прежде всего от живости ее лица, оно заключалось в светящейся коже, искорках в глазах и в цвете ее волос. Вначале ему показалось, что лицо у нее стало более ухоженным, что она похорошела и выглядела еще более беззащитной. Она поменяла прическу. Он решил, что она причесана по-французски. На ней были блузка и юбка отличного покроя, и она выглядела элегантно. Про себя Бад вновь отметил ее французский стиль. «Она теперь окончательно утратила связь со всем калифорнийским», — подумал он.

В ее глазах он тоже изменился. Похудел лицом, и нос, доставшийся Баду от отца, выдавался еще сильнее. Голубые глаза выделялись на фоне загара, приобретенного за время работы на буровой платформе. Новые морщины избороздили лоб Бада, и мешки под глазами стали заметнее. В перламутрово-сером летнем костюме и туфлях с узкими носками он был похож на удачливого хищника. Но было заметно, что эти полтора года дались ему нелегко.

— Бад! — прошептала она.

Он заготовил речь, но от смущения позабыл ее.

— Здравствуй, — сказал он.

— Как ты меня нашел?

— Я нанял детективов в Париже и Нью-Йорке. — Сказав это, он понял, что ссылка на детективов неуместна. — Коллис П. Хантингтон сказал мне.

— Мистер Хантингтон? А он откуда узнал?

— Он знает почти все на этом свете, — ответил Бад. — Амелия, почему ты пряталась от меня?

— Бад... Это действительно ты! — проговорила она, словно хотела удостовериться в этом.

В отдалении вновь проехал поезд, а потом послышался сонный тоненький голосок:

— Мама!

Нежность, которую излучало лицо Бада, исчезла. Амелия выпрямилась.

— Уходи, — сказала она.

— Когда я смогу вернуться?

— Никогда.

— Боже, Амелия!

— Если ты уйдешь сейчас, мы найдем в себе силы забыть все. Так будет легче.

— Мне легче не будет.

— Да... Бад, ты знаешь, почему я пряталась от тебя. Прошу тебя, уходи.

— Мама!

Они взглянули друг на друга и замерли, словно время остановилось. Между ними завязалась молчаливая борьба, в которой проигрывает тот, у кого сдают нервы, кто робеет, колеблется или просто дает волю своей доброте. Бад ощущал исходивший от нее цветочный аромат, до него доносились голоса птиц с эвкалипта, скрип далекой телеги... Тепло ее тела взволновало его, и он почувствовал проснувшееся желание. Бад не отводил взгляда от ее карих глаз.

— Я совсем забыла, — проговорила Амелия. — Тебе же всегда нужно побеждать.

— Не всегда, Амелия.

— Мама! — опять позвал ребенок.

— Она спала, — сказала Амелия. — Подожди вон там, в гостиной. — С этими словами она убежала — так легко, будто улетела — по узкому темному коридору и исчезла за какой-то дверью.

Он вошел в дом и осмотрелся. Маленькая спальня с комодом из крашеного дерева, книжный шкаф, забитый потрепанными томиками. «Наверно, купила на распродаже». Дешевая железная кровать, накрытая ажурной шалью. Он исподтишка изучал ее нищету и ничего не мог с собой поделать. Ему хотелось знать о ней абсолютно все. До него донеслись приглушенные голоса из детской. В ванной на полу лежала кучка нижнего белья, и он вспомнил, что Амелия хоть и была привередлива, но иногда допускала легкий беспорядок. Они часто занимались любовью днем. Он складывал свою одежду на стул, а она просто все сбрасывала на пол. На кухне лежал недоеденный кусочек хлеба и кругляш сыра. «У нее нет прислуги». Это, на взгляд Бада, было самым убедительным и окончательным доказательством ее нищеты. Даже в те времена, когда Ван Влиты были на грани банкротства, донья Эсперанца никогда не занималась домашней работой. Бад не знал ни одной «приличной» женщины, у которой не было бы по крайней мере одной служанки.

Комнаты дальше по коридору все выходили окнами на север и оттого имели мрачный вид. И только незашторенные окна задней гостиной смотрели на северо-запад. В ней было повеселее: яркие акварели, некоторые в рамках, а некоторые и без, окрашенная в белое плетеная мебель из ротанга с разноцветными подушками. Книжный шкаф, такой же, как и виденный Бадом в первой комнате. В нем лежали поломанные игрушки. В комнате, несмотря на ее простоту, чувствовался вкус Амелии. Ей никогда не нравилась резная мебель и темные, писанные маслом картины, развешанные по обшитым деревом стенам.

Он перешагнул через тряпичную куклу и присел на накрытый шалью диван. Он слышал ее смех и детский голос. Когда они появились в комнате, его прошиб пот. Амелия была миниатюрной, и оттого девочка, которую она держала на руках, казалась большой. Баду тут же бросились в глаза черные кудряшки, розовые щечки, свисавшие пухленькие ножки в чулочках. У него сжалось горло, и он отвернулся.

Амелия, от которой не укрылась его реакция, чуть повернулась, словно заслоняя собой ребенка.

— Это Тесса, — сказала она.

— Тесса?

Малышка, услышав свое имя, вытянула шею и взглянула на него. У нее были темные глаза и овальное личико с пухлым подбородком. Глядя на девочку, Бад видел перед собой лицо младшего брата. «Враг», — промелькнуло у него в голове. И это относилось уже не к Три-Вэ, а к этой малышке.

Девочка завозилась на руках у матери, и Амелия неохотно спустила ее на пол, застланный линолеумом. Тесса замерла, расставив ножки, и принялась разглядывать Бада. Только тут он увидел, что глаза у нее вовсе не темные. Просто они затенялись густыми ресничками. Глаза у нее были голубые, как у него.

— Привет, малыш, — сказал он, чуть подаваясь к ребенку. — Меня зовут Бад.

— Ба...

— Бад, — поправила ее Амелия.

— Ба! — На этот раз девочка выговорила свою версию его имени с упрямой решительностью. Или «ба», или ничего.

«Дядя Ба?» — пришло ему в голову. Губы у него сжались, и он вновь откинулся на спинку дивана. Повернувшись к Амелии, он спросил:

— Как ты жила все это время?

Ему сейчас меньше всего хотелось говорить об этом, но он чувствовал, что не готов к общению с ребенком и к разговору с ним.

— Я ведь взяла бриллиантовый гарнитур. Ну... продала. Даю уроки игры на фортепьяно.

В ее голосе звенели гордые нотки. Эта гордость в неуютной комнате со спартанской обстановкой казалась особенно беззащитной. Но от Бада не укрылось, что ее блузка и юбка, несмотря на их простоту, стоили отнюдь не дешево. За годы брака он научился в этом разбираться. Одними уроками музыки на такую одежду не заработаешь...

— А ты? — спросила она. — Ты хорошо живешь? Я читала о «Паловерде ойл» в газетах.

— Я продаю акции, и это создает видимость богатства, — сказал он и усмехнулся. — На самом деле я по уши в долгах. Но это строго между нами.

— Поэтому ты и виделся с мистером Хантингтоном? Хотел взять у него взаймы?

— Нет. Я пытался заинтересовать его идеей локомотива, работающего на нефти, — сказал Бад и тут же умолк. Каким-то образом присутствие ребенка напомнило ему о том, что это изобретение тоже принадлежит не ему. Как и Тесса, оно также творение Три-Вэ.

Девочка протягивала ему тряпичную куклу. «Черт возьми, почему она не смеется?! — подумал Бад. — Три-Вэ всегда был угрюмым пареньком».

— Очень мила, — машинально сказал он и вновь повернулся к Амелии. — Похоже, мистер Хантингтон высокого мнения о ней...

— Додо, — сказал ребенок.

— Куклу зовут Додо, — объяснила Амелия.

Тесса все еще протягивала ему куклу без одной руки, со смятой бесформенной головой.

— Поиграешь с Додо? — спросила она.

— Додо — твоя кукла, малыш, — сказал он.

— Ладно, Тесса, — сказала Амелия. — Пойдем. Я отнесу ее к соседям, — холодно добавила она.

— К соседям? Зачем?

— Когда я ухожу давать уроки, Тесса сидит у миссис Фарнеси.

Малышка вновь протянула ему куклу, и на этот раз он ее взял.

— Спасибо, малыш.

Амелия уже стояла в дверях.

— Пойдем, Тесса. Пора идти к миссис Фарнеси.

— Мама, я играю с Ба.

— Ты поиграешь у миссис Фарнеси. Там съешь печенье.

— А Ба?

— Миссис Фарнеси хочет попробовать твоего печенья.

После этого девочка убежала на кухню, и Амелия последовала за ней. И снова Бад услышал детский голос и смех Амелии. Ревность сдавила ему грудь. Когда они вернулись, на Тессе уже были ботиночки и свободное красное пальтишко. В каждой руке у нее было по печенью.

— Пока, — застенчиво проговорила она, — Ба.

Амелия забрала у нее тряпичную куклу и унесла ребенка в коридор. Он услыхал, как открылась входная дверь и зашумели опавшие листья на крыльце. Голоса. Амелия вернулась одна.

— Я опаздываю, Бад, — крикнула она из спальни. Он прошел по коридору и, остановившись в дверях, увидел, как она прикалывает к волосам маленькую шляпку из итальянской соломки. Он вспомнил, как она распускала волосы, грациозно вытянувшись и изящным движением подняв руки к голове.

— Я пойду с тобой, — сказал он. — Провожу.

— Бад...

— Ради Бога, не заставляй меня умолять об этом!

— Я не хотела... Хорошо, — вздохнула она.

Они молча вышли из дома и пошли по улице, которая тянулась перпендикулярно полотну железной дороги и вела к бухте. По обеим сторонам улицы, среди сорной травы, стояли убогие домишки, вдали виднелась мрачная серая крыша, окруженная холмами Сан-Франциско.

Наконец она повернулась к нему.

— Невозможно, Бад, — сказала она.

— Что?

— Ты хочешь продолжать видеться со мной.

— А что тут такого?

— Не заставляй меня разрываться на части. Ничего другого ты не добьешься.

— О чем ты говоришь?

— Все время ты думал о... о том, кем мы однажды были друг для друга.

— Да, верно. Я хочу, чтобы ты вернулась.

— Я не могу разорваться надвое.

— Амелия, объясни, я что-то никак не пойму.

— Ты на нее даже смотреть не можешь, — тихо и горько сказала Амелия. — Тебе больно даже взглянуть на нее...

— Я просто не знаю, как нужно вести себя с маленькими. Я привыкну, дай срок. Только и всего.

— Ты никогда не лгал мне. Тесса так похожа на... Три-Вэ. И на донью Эсперанцу. — Она подняла свою тонкую руку в перчатке, словно намереваясь коснуться его плеча, но не сделала этого. — Бад, я прочла в газетах о твоей маме. Мне очень жаль.

— Для нее так лучше. Она много страдала, — хмуро произнес он.

Они еще с минуту шли молча, а потом Амелия сказала:

— Тесса похожа на Три-Вэ, но у нее также очень много от тебя. Например, глаза. И потом, она бесстрашная и щедрая, как ты... Впрочем, что это я? Критически рассматриваю ее в поисках... Раньше я этого никогда не делала. Только когда ты появился. Она — тайна, загадка. Впрочем, это неважно. Тесса — это Тесса. И я люблю ее. — Она закончила почти яростно.

— Ты все еще не можешь забыть, что я тебе тогда наговорил. Милая, ты же помнишь, как мне было больно. На самом деле я ничего такого не думал.

— По тому, как ты повел себя с Тессой, я поняла, что все как раз наоборот! Каждое слово было сказано тобой всерьез!

Он тоже разозлился.

— Я человек! Я больше года возился в грязи на нефтяных разработках! Ты уж извини! Не умею я играть с малышами! Не знаю, как с ними обращаться и как держать тряпичную куклу! — Он перевел дыхание. — Милая, мне было так худо!

— Мне... тоже.

— Значит, все еще любишь?

На них едва не наскочил мальчишка на велосипеде. Из-под колес, большого и маленького, плеснуло грязью. Амелия прижалась ближе к обочине в буйных зарослях дикого овса.

— А иначе зачем мне было скрываться от тебя, Бад?! Я боялась, что окажусь слабой. А теперь, когда я увидела тебя с ней, я не боюсь. Все стало ясно. Я не допущу, чтобы она жила с тобой под одной крышей!

— Мы и десяти минут не провели вместе! — возразил Бад. — Ну хорошо, верно, она напоминает мне Три-Вэ. А почему бы и нет? Он ведь ее дядя.

— Ты в это не веришь, — сказала Амелия неумолимо.

— Я пытаюсь вызвать в себе симпатию к ней.

— Тесса не щенок! — надменно воскликнула Амелия. — Ей не требуется завоевывать твое расположение!

— Не придирайся к словам. Я неверно выразился. Дай мне срок. Я привыкну к ней.

— Как?

Он уже хотел предложить, чтобы она с ребенком вернулась к нему в Лос-Анджелес, но вместо этого осторожно сказал:

— Я пока улаживаю здесь финансовые дела в связи с тем локомотивом. Всякий раз, как только выпадет свободная минутка, я буду переправляться сюда на пароме. Может, со временем я смогу оставаться с ребенком, пока ты бегаешь по своим урокам. Ну, как тебе это?