Тесса остановилась перед ним, положив тонкую руку на перила лестницы.

— Дядя! — тихо произнесла она.

— Ты, кажется, хотела сбежать, Тесса? — сказал он, изобразив дружелюбную улыбку. — Я помешал?

— Сбежать?

— Ты под каким-то предлогом захотела уйти с вечеринки, не так ли?

— Я просто собиралась подняться наверх и принять аспирин.

— От бедных родственников уже разболелась голова? — спросил он, пытаясь шутить.

Она как-то отчужденно посмотрела на него.

— Что ж, не буду тебя задерживать, — сказал он.

Она не двинулась с места.

Помолчав, он продолжил:

— Тебе, наверно, уже говорили, что ты похожа на свою бабку по отцу?

— Да. Дедушка Хендрик говорил мне... часто... — Ее голос перешел на грудной шепот. «Наверно, это модно сейчас у девушек из богатых семей», — подумал Три-Вэ.

После некоторой заминки Тесса заметила:

— Вы тоже на нее похожи... У меня есть фотографии...

— Мы Пошли в Гарсия.

Она кивнула. У нее были синие глаза, как у Бада. Но у Бада глаза были либо злые, либо веселые, а глаза Тессы, как показалось Три-Вэ, таили в себе что-то магическое, бездонное. Впрочем, решил он, это, наверно, обман зрения.

Из одного угла внутреннего дворика раздался приглушенный женский смех, из другого доносились мужские голоса. Три-Вэ скрестил руки на груди. Он чувствовал себя последним дураком, не зная, о чем говорить с этой элегантной незнакомкой, своей дочерью.

Тесса сказала:

— Что случилось, дядя?

— Где?

— В городе. — Голос у нее дрогнул, но он отнес это за счет ее любопытства.

— Очередной скандал в семье Вэнсов, — ответил он.

Хотя Кингдон с юмором описывал идиотское положение, в котором оказался, Три-Вэ не одобрял этого юмора. Он полагал, что в таких серьезных вещах шутки неуместны.

— Скандал?

— Лайя вела дневник. Полиция обнаружила его в доме Дэвида Манли Фултона.

Ее глаза сверкнули. Она подошла к стулу и взялась за его спинку. После некоторого колебания она села.

— Тесса, ты в порядке?

— Голова болит... Жар. Я болела дифтерией, и теперь у меня часто вдруг поднимается температура. Но этот приступ что-то затянулся.

Она говорила, глядя в сторону.

Он сел рядом.

Только сейчас Три-Вэ начал понимать, что вся ее неуверенность, запинки и опущенные глаза следствие ее застенчивости. Она, как и он, была интровертом. Встречи с незнакомыми людьми давались ей так же нелегко, как и ему. Возможно, даже труднее. Она рассказала ему о своей болезни. А Три-Вэ сейчас казалось, что он был с ней безжалостен — хотя в действительно этого не было, — и этим чуть было не довел ее до слез. Ему стало невыносимо стыдно, захотелось попросить прощения у своей тайной дочери, обнять, утешить ее. И в то же время он предпочел бы, чтобы их сходство было не таким очевидным. «Окажись она именно такой, какой я себе ее представлял, похожей на Амелию, может быть, мне было бы легче? Или на Ван Влитов? Светловолосая, уверенная в себе, напористая, со знаменитым носом Хендрика Старшего...»

После некоторой заминки он мягко произнес:

— Кингдон кое-что о тебе рассказывал. Например, что ты пишешь роман. О чем?

— О Франции... — Она прерывисто вздохнула, почти всхлипнула. — Не знаю только, кому это нужно.

— Но тебе это нужно?

Она кивнула.

— О Франции? О семье твоей матери?

Она отрицательно качнула головой.

— О сиротском приюте в Руане, где я работала.

— Долго работала?

— Три года...

— Во время войны?

— Да. И потом. — Помолчав, она продолжала: — Мне трудно рассказывать об этом, дядя.

— Извини, я прицепился...

— Да нет, не в этом дело. Просто я плохая рассказчица. Поэтому и взялась писать.

«Я хочу узнать о ней побольше», — подумал Три-Вэ.

Но каким образом? Стоит ему проявить к ней хоть каплю интереса, Юта такое устроит!

До них доносился ровный плеск воды в фонтане.

— Хочешь как-нибудь побывать в Сан-Педро? — спросил Три-Вэ.

Она вопросительно взглянула на него.

— Если приедешь, поможешь мне сразу убить двух зайцев. Во-первых, хочется познакомиться с тобой поближе. И во-вторых, там, на Сигнал-хилл, есть кусок земли, который принадлежит мне. Ты когда-нибудь бывала в тех местах?

Она кивнула.

— Да. С одной стороны там открывается вид на гавань и океан, а с другой — на долину реки, которая тянется до самых гор. Кажется, что стоишь на островке. — Тесса, судя по всему, успокоилась. Сцепив длинные тонкие пальцы, она подалась к нему, все еще немного робея.

— Папа там бурил нефть. Правда, очень давно. Я была маленькая, а «Паловерде ойл» еще не разрослась, как сейчас. Папа, бывало, брал меня на участки. — Она пожала плечами. — Неперспективные скважины. На Сигнал-хилл только неперспективные скважины. Он продал участки.

— Бад умен. Я начал там бурить еще до него. Не забил ни один нефтяной фонтан. Но я не продавал свою землю, потому что на ней есть пирамида из камней — геодезический знак, — на которой я люблю сиживать.

— Я взбиралась на нее.

— Когда я сижу там, мне кажется, что оживает древняя легенда о том, что Калифорния — остров, лежащий справа от Индии.

— И там живут храбрые сильные амазонки, приручившие белоголовых грифов.

— Да! Совсем близко от земного рая, — сказал он, и на его губах мелькнула робкая юношеская улыбка, спрятавшаяся в бороде. — Теперь, Тесса, ты поняла, почему Бад богач, а я неудачник.

Она изумленно взглянула на него. Он уже понял, что девушка не привыкла мыслить категориями процветания и нищеты. Три-Вэ догадался, почему у него поначалу сложилось о ней неверное впечатление. Тесса была исключительно добрым человеком. А истинная доброта встречается гораздо реже красоты, таланта или необыкновенного интеллекта. Она так редка, что обычно ее принимают за нечто иное: за глупость, слабость, браваду, отчужденность.

— Я позвоню тебе, когда выберусь туда, — сказал он. — У тебя неважный вид, милая. Может, пойдешь приляжешь?

Она отрицательно покачала головой и коснулась рукой его рукава.

— Дядя, я рада, что мы подружились, — сказала она.

Она медленно поднималась по лестнице. Дойдя до верха, обернулась и помахала ему рукой, а затем скрылась в коридоре. Три-Вэ смотрел вверх до тех пор, пока не услышал звук закрываемой двери. Душевного смятения как не бывало, и он подумал: «Общение с ней подобно отдыху в спокойной гавани».

Улыбнувшись про себя этой возвышенно-поэтической мысли, он вернулся в столовую, где все еще шел разговор о дневнике Лайи.

5

НЕУЖЕЛИ ЛАЙЯ УБИЛА ДЭВИДА?

Под давлением улик, собранных по делу об убийстве Дэвида Манли Фултона, мы, сотрудники «Геральд америкэн», убеждены, что происходит массовое сокрытие улик по этому делу. Наша газета служит общественности, а общественности отказано в праве узнать правду. К делу причастны многие «шишки» из мира кино, и лос-анджелесский департамент полиции попросту боится правды. Эту правду, как пресловутую картофелину из костра, каждый стремится перекинуть в другие руки. Нарушается 1-я поправка к Конституции Соединенных Штатов!

Мы, сотрудники «Геральд америкэн», обещаем восстановить попранную свободу печати! Выполняя данные обещания, мы начинаем публиковать дневник Лайи Бэлл, жены героя эскадрильи «Лафайет» капитана Кингдона Вэнса. Дневник мисс Бэлл был обнаружен полицией в доме убитого английского кинорежиссера Дэвида Манли Фултона.

«... О, как меняется всякий раз Дэвид, как только снимает очки! О, что он за +++! Как радостно и волнующе приходить в его постель. О, как я люблю +++ на протяжении всей вдохновенной ночи! Как он быстро восстанавливает каждый раз свои силы! Просто невероятно! Раньше я и представить себе не могла, что бывают такие мужчины, как Дэвид.

Бедняжка Кингдон! Я ни в чем не виню его.

Да и как иначе? Я обвиняю войну, которая беспощадно обманула нас. Из-за войны наш брак стал похож на пустую раковину. О, как жестоко она провела нас! Проблемы Кингдона с +++ не его вина. Я все равно люблю его как брата.

Горькая ирония судьбы заключается в том, что людям Дэвид кажется вполне заурядным, а Кингдон более мужественным, чем любой другой мужчина, настоящим +++!»

После этого отрывка была приписка от редакции, гласившая:

Все материалы по делу Дэвида Манли Фултона, включая другие записи из дневника мисс Бэлл, будут напечатаны без оглядки на кого бы то ни было.

«Геральд америкэн» так и не объяснила, как к ней попали обнаруженные полицией материалы. Просто, начиная с этого дня, целый месяц в каждом номере газеты печатался с продолжениями дневник Лайи Бэлл. Тираж газеты компании «Геральд америкэн» удвоился. Вечерние выпуски пользовались бешеным спросом.

6

На следующий день после публикации в газетах первого отрывка из дневника Лайи в «Римини продакшнз» поднялась суматоха. Пришлось даже привлечь к разбору почты несколько статистов, чтобы не утонуть в хлынувшем потоке писем. Кингдону в основном сочувствовали. И сочувствовали в большинстве женщины. Ему писали молоденькие девушки, средних лет матроны, старушки, богобоязненные почитательницы его таланта, равно как и независимо мыслящие горожанки и селянки. Ему объяснялись в святой любви и предлагали добиться излечения путем внебрачной связи. Как правило, с самими подательницами писем. Ему высылали рецепты специальных блюд, посылочки с пузырьками или пилюлями. Но почти все корреспондентки просто старались подбодрить его, восхищались его ролями. Просили выслать им фотокарточки с автографом. Секретари без устали подписывали тысячи открыток, на которых Кингдон был снят в темных очках и летном шлеме, стоящим у крыла своей «Дженни».

Репортеры постоянно караулили у «Римини продакшнз», где как раз шли съемки картины «Над облаками». Кингдон выходил к ним в перекуры между дублями. Римини и адвокат Лайи Джулиус Редпат заклинали его не комментировать записи в лживом дневнике. Джулиус говорил, что Лайя ходит по краю пропасти, и если выяснится, что она обманщица, ничто не спасет ее. Римини же повторял: публика, которая ходит на его фильмы, свято верит, что муж не должен бросать жену. Что бы ни произошло.

Но Кингдон молчал вовсе не из-за босса и дорогого адвоката жены. Причины молчания были серьезнее. Лайя как-то узнала о первых месяцах его жизни после ранения. Когда он боялся женщин и замкнулся в себе. Из этого она и состряпала свой «дневник». Ей так хотелось стать кинозвездой! Она сама ему призналась в этом, сказав, что заслуживает провалиться в яму, которую вырыла для него. Кингдон молчал из сочувствия к жене.

С сардонической улыбкой он парировал вопросы журналистов о характере полученного им ранения. А потом возвращался в гримерную и прикладывался к бутылке, купленной у бутлегера.

7

В первую пятницу памятного воссоединения семьи Ван Влитов Кингдон отказался завтракать на студии. Он сообщил режиссеру — злому, нервному и талантливому новичку, — что хочет прогуляться. Потом, укрывшись одеялом, он выехал с территории студии на машине Текса Эрджила незаметно для журналистов. Текс отвез его в Гринвуд.

Бад сидел в офисе «Паловерде ойл» на Спринг-стрит, Амелия была на концерте в лос-анджелесской филармонии, которую помогла основать за два года до этого. Тесса была дома и работала, когда к ней вошла хихикающая от волнения горничная и доложила о приезде капитана Вэнса. Вслед за ней на второй этаж поднялся и сам Кингдон. Он поблагодарил горничную, вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

Они посмотрели друг на друга так, словно единственные остались в живых после ужасной катастрофы. Они не занимались любовью с того самого дня, когда в их домишке в Беверли-Хиллс появилась заплаканная Лайя с просьбой о помощи. С тех пор многое произошло: аборт и болезнь Тессы, его публичное унижение...

— Нелегко, да? — спросил он. — Может быть, потому, что мы давно уже не проводили вместе вдохновенной... — Он трижды ткнул пальцем в пустое пространство, как бы обозначая непечатное слово.

— А зачем? — проговорила она.

— Как? Ты что же, поверила всему, что прочитала обо мне в газетах?

— О Кингдон...

— А тебе известно, как я приехал сюда? На полу машины с наброшенным на голову одеялом. — Он жестами изобразил, как ему пришлось прятаться от журналистов.

— Я вот думаю, — протянула она. — Домик никто еще не снял. Я могу снова туда переехать...