— Одна?! В суде! — ошарашенно повторяла Лайя. — Я и рта раскрыть там не смогу!

— Что? И это после уроков Падрейка Хорти? — воскликнул Кингдон. — Не волнуйся, Лайя, справишься.

— Нет, нет, нет... — дрожа всем телом, тараторила она.

Отгородившись от шофера стеклянной перегородкой, они ехали по Лос-Анджелесу в белом «роллс-ройсе», направляясь во Дворец правосудия. Ярость Кингдона трехдневной давности уже улеглась. Разве можно злиться на эту жалкую, дрожащую женщину?

На Лайе была модная черная шляпка-колокол, спускавшаяся до подведенных карандашом бровей. Черный вязаный воротник доходил ей до подбородка. Простенькое платье должно было произвести впечатление на окружающих и подчеркнуть тревогу, написанную на бледненьком личике.

— Я тоже даю показания, — сказал Кингдон. — Ну и что такого? Мы ответим на несколько вопросов, на которые отвечали уже сто раз. Только теперь не будет репортеров и фотовспышек. Это же еще не суд. Присяжным требуется проанализировать факты.

— Ты не понимаешь, — ныла она. — Они мои враги! Я останусь один на один со своими врагами!

— Твои друзья будут ждать в коридоре. Я, Джулиус Редпат, Римини, Эдди Стоун и его ребята из рекламного отдела. Мой дядя.

— Нет, я не могу!

— А ты представь, что это твой единственный шанс. Ты играешь роль страдающей красавицы южанки! Подведи глаза посильнее!

— Там их будет двадцать человек!

— Поверь мне, после толпы, которая околачивалась возле нашего дома, они покажутся тебе приятной тесной компанией!

Он улыбался, пытаясь прогнать дикий страх из ее глаз, но внутренне сам был взволнован. Он тоже боялся допроса, предчувствуя, что на него обрушатся инсинуации, намеки, что кто-то разбередит его рану, попытается унизить его мужское достоинство...

— Ты пойдешь со мной?

— Ты же знаешь, что я не могу. — Помолчав, он добавил: — Это ведь как исповедь.

Они доехали до бульвара Уилшир, где начинался бурый от грязи овал гоночной трассы. Шофер резко повернул, и машину занесло. Лайя вскрикнула. Кингдон взял ее за руку, и она до боли крепко вцепилась в него так, что он поморщился.

Страх Лайи расстраивал его планы. Конечно, назойливое внимание толпы и газетные публикации действовали ей на нервы. Она волновалась, не в силах остановиться, без конца что-то говорила. Но не теряла контроля над собой с того самого утра, когда пришла в дом Тессы. Временами казалось, что наконец-то осуществилась ее жажда звездной карьеры. В полиции и перед прессой она устраивала настоящие представления.

— Ты не бросишь меня?

— Господи, Лайя, а кто тебя всюду поддерживает, обнадеживает и преданно улыбается тебе? Но ты тоже помоги мне. Я провожу тебя до самой двери суда. Но пойми: они не впустят меня вместе с тобой! Это будет нарушением закона! — Он произнес эти слова раздельно, подчеркивая каждый слог. — Чего ты боишься? Ну хорошо, ты спала с Фултоном и записывала свои ощущения в дневнике. Ну и что? Знаешь, сколько в Голливуде таких, как ты? У многих есть все основания ненавидеть этого костлявого мерзавца. С какой стати вдруг присяжным придет в голову именно тебя объявить его убийцей?

При слове «убийца» Лайя нервно посмотрела на стеклянную перегородку, которая отделяла их от шофера. Кажется, его звали Кальвином, и он служил у них только три дня. Слуги — находка для репортеров. Порой язык у них развязывается так, что не остановить. Кингдон даже представил себе газетный заголовок: ГОВОРИТ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ВСЕГДА НАХОДИТСЯ РЯДОМ С ЛАЙЕЙ БЭЛЛ!

Вдруг Лайя часто и прерывисто задышала и произнесла:

— Это сделала я.

Кингдон пораженно уставился на нее. Ее накрашенные губы скривились.

— Что-что?

Она молчала.

У него заныла нога. Вдруг стало зябко.

— Я правильно тебя понял? — спросил он. — Я сказал, что у присяжных нет причин предъявлять тебе обвинение, а ты сказала: «Это сделала я». Верно?

Она молчала.

Кингдон стал растирать занывшую ляжку. Он ни разу серьезно не задумывался над тем, что Лайя могла убить Дэвида Манли Фултона. Зачем? Она не любила его и не испытывала к нему ненависти. Ну и что? Ненависть и любовь — не единственные причины для убийства. «Она кривляется перед камерой, — подумал он. — Страсти переполняют ее. Будь она мужчиной, я сразу решил бы, что она его убила. Мужчины убивают из честолюбия. Цезарь был честолюбив, и Лайя Бэлл такая же. Какой же я дурак! Идиот! Такого другого идиота, как я, в мире больше не найти!»

— Ты убила этого извращенца, — хрипло проговорил он, — а потом послала меня в его дом забрать твои трусики и лживый дневник?

Она и бровью не повела, словно не слышала его слов. Однажды во время войны аэроплан «Спадж» стал планировать над аэродромом, на котором он базировался. «Спадж» прост в управлении, и даже раненый летчик вполне способен посадить его. Но когда «Спадж» приземлился, из него никто не вышел. Кингдон бросился к самолету. Оба летчика были мертвы... Аэроплан сел на землю, никем не управляемый...

Глядя сейчас на Лайю, Кингдон испытал то же чувство, что овладело им тогда при виде двух мертвых летчиков, пристегнутых ремнями к сиденьям. «Она мертва, — подумал он. — По инерции продолжает двигаться, но внутри умерла».

Его злость уменьшилась.

— Как это случилось? — спросил он.

— Ты же знаешь, — каким-то бесцветным голосом ответила она. — Его застрелили.

— Ты никогда не держала в руках оружия! У тебя его отродясь не было!

— Мы с мистером Хорти отрабатывали сцены убийства. А Дэвид хранил в спальне пистолет с перламутровой рукояткой.

— Он же был твоей главной надеждой!

— Когда я пришла к нему в то утро, он сказал, что его секретарь передумал и решил не устраивать скандала. Поэтому, как он выразился, во мне отпала необходимость. Я спросила о фильме про Павлову, а он рассмеялся. Дэвид рассмеялся! Он сказал, что я похожа не на умирающего лебедя, а скорее на курицу. Сказал, что если вдруг начнет снимать комедию «Умирающая курица», то пригласит меня на роль. Он был так жесток, так жесток... Лежал на кровати и смеялся. Я не помню, как схватила пистолет и выстрелила. Помню только, как стояла над ним. Рядом висело облачко дыма. Это удивило меня. И пахло серой. Когда я позвонила тебе, облачко еще не рассеялось.

— Полиция не нашла пистолета.

— По дороге к Тессе я выбросила его в лужу нефтяной смолы.

«Орудие убийства валяется среди останков мамонтов и доисторических волков! — подумал он. — Это же надо!»

— Кингдон, помоги мне. Ты должен помочь!

— А что от меня требуется? Чудо воскрешения?

— Я буду там совсем одна. Ни одного дружеского лица! Если кто-нибудь из них на меня хоть чуть-чуть надавит, я знаю, что произойдет. Из меня все выплеснется...

На какое-то мгновение Кингдону показалось, что это наилучший выход: отделаться от Лайи с помощью электрического стула будет легче, чем получить развод. Но он тут же вздохнул, устыдившись своих мыслей. Он понял, чего боится Лайя. Вспомнил собственное состояние, которое испытывал, обходя «Дженни» перед полетом: безотчетная дрожь во всем теле, тиски неосознанного ужаса. Не будь там Тессы и не смотри она на него с такой любовью, он ни за что не сел бы в самолет. Страх поглотил бы, уничтожил его.

— Твой дядя... он всех знает. Он мог бы устроить...

— Нет, Лайя, вот как раз «это» он устроить не сможет. Он не может отвести от человека обвинения в убийстве!

— В суде присяжных заседают лишь важные шишки. Он наверняка многих из них знает лично. Мог бы попросить их не давить на меня.

— Подкуп членов суда — вот как это называется!

— Я исчезну! Разведусь с тобой, сделаю все, что ты ни попросишь!

Ярко накрашенные губы дрожали мелкой дрожью на бледном личике Лайи.

— Успокойся, — сказал он. — Мы не на съемочной площадке.

— Если твой дядя поговорит хотя бы с кем-нибудь из них... Если я увижу там хоть одно дружеское лицо, это будет уже большая поддержка.

— Лайя, ты же меня знаешь. Я не люблю ни у кого просить об одолжении. И не умею. Ты серьезно думаешь, что мне удастся уговорить Хендрика Ван Влита Младшего подкупить...

— Не подкупить! Только попросить кого-нибудь из своих друзей удержать других присяжных от предвзятого отношения ко мне, Кингдон! Милый, я так боюсь!

Кингдон отвернулся и посмотрел в окно.

— И тогда я тихо, без шума дам тебе развод, — сказала Лайя. — Даю тебе слово!

Кингдон глянул на нее.

— Ну, хорошо, — бесцветным голосом произнес он. — Поедем, а там видно будет.

4

Просторный величественный подъезд десятиэтажного здания суда был забит народом. Как мужчины, так и женщины толкались и работали локтями, чтобы пробиться в первые ряды зрителей. Это были поклонники Кингдона. Когда к крыльцу подъехал белый автомобиль, полицейские окружили его со всех сторон и, оттеснив толпу, образовали на ступенях «коридор безопасности».

Бад стоял у окна коридора на пятом этаже и с высоты смотрел на суматоху у входа. Он решил, что все это смахивает на короткометражку. «Впрочем, так оно и есть», — решил он, заметив операторов, крутивших ручки кинокамер. Толпа напирала на полицейское ограждение. Кингдона и Лайю Бад узнал по их шляпам.

Он перевел взгляд на пересечение Мэйн и Спринг-стрит, вспомнил старенькое кирпичное здание суда, которое давно снесли. Жители Лос-Анджелеса приходили к тому невзрачному дому поглазеть на высокую красивую вдову-француженку и ее миниатюрную, полную чувства собственного достоинства дочь. «На мою Амелию», — подумал Бад, барабаня пальцами по пыльному подоконнику. В те времена не было ни кинематографа, ни автомобилей, ни аэропланов, ни нефти. Лос-Анджелес был маленьким городишкой. «Тогда зевак было меньше, — подумал он. — Не то что сейчас. Вот где прогресс очевиден».

Кто-то из толпы попытался сорвать с Кингдона шляпу.

Бад нахмурился. Когда он думал о племяннике, в нем боролись два противоречивых чувства. С одной стороны, он явно симпатизировал Кингдону, восхищался его мужеством. «Не бросил жену в такой ситуации, не подвел ее, — думал Бад. — Молодец». С другой стороны, дружба Кингдона с Тессой бесила Бада. В последнее время Тесса отказывалась от всех приглашений. Из дому выходила только с родителями. Если какой-нибудь молодой человек выражал желание проводить ее, она под разными предлогами неизменно отказывалась.

— Мне надо закончить главу...

Бад говорил ей, что Кингдон женат, а она, покраснев до ушей, отвечала, что не на Луне живет и знает об этом. Отвечала с сарказмом, что было ей раньше не свойственно. Бад не мог заговорить о мужской несостоятельности Кингдона. Эта тема представлялась ему слишком деликатной. Со стороны это могло показаться старомодным, но он не понимал нынешнюю молодежь, которая откровенно обсуждала вопросы секса. Только с Амелией, — да и то лишь после долгих лет брака, — Бад мог говорить на эту тему без смущения. Вот и теперь он попросил Амелию объяснить дочери смысл ущербности Кингдона. Амелия смертельно побледнела, и он не стал настаивать.

Кингдон и Лайя наконец вошли в холл с мраморным полом, где их уже поджидала пресса. Полицейские охраняли лестницы и лифты, не допуская репортеров и любителей приключений наверх. Отойдя от окна, Бад подошел к решетчатой дверце лифта и поздоровался с лифтером в униформе.

— Сегодня большой день, мистер Ван Влит.

— Это верно, — ответил Бад.

— Я большой поклонник капитана Вэнса. Подумать только! Хороша жена, которая разбалтывает всему свету, что она вытворяет в постели!

Двери лифта открылись. Показались Кингдон и Лайя, а следом за ними Римини, Джулиус Редпат и два его помощника.

Римини встал рядом с Кингдоном, державшим Лайю за руку, как ребенка. На Джулиусе Редпате был поношенный бостоновый костюм. Вид у него был весьма значительный. Увидев Бада, Редпат подошел к нему и почтительно поздоровался.

Кингдон сказал:

— Лайя, первым делом отправляйся в дамскую комнату. Приведи себя в порядок, подкрасься и поправь шляпку.

Она молча умоляюще посмотрела на него.

— А потом мы поговорим с дядей Бадом, — сказал Кингдон, оглядываясь на дядю. — Наедине, сэр?

— Разумеется, Кингдон, — ответил Бад, испытывая в те минуты к племяннику только теплые чувства.

5

В зале суда было чисто, но почему-то сильно пахло пылью. Вокруг длинного стола из мореного дуба были расставлены крепкие жесткие стулья. Лайя привела себя в порядок, поправила шляпку. Она сидела на самом конце стола, нервно вцепившись в сумочку.

Бад и Кингдон стояли рядом. Беззаботное выражение на лице Кингдона было наигранным. То, что дядя пришел сюда, вызовет повышенный интерес к этому и без того шумному скандалу — но с его стороны это исключительно великодушно. Сознавая это, Кингдон долго не мог собраться с духом, чтобы попросить еще об одном одолжении.