Соня взглянула за окно. Вот уже и небо сереет. Значит, рассвет скоро. Но какая длинная ночь, какая мучительная! И какая нужная ночь. Наверное, такая случается раз в жизни у каждого. Ночь-откровение, ночь-перерождение, ночь-правда. Спасибо тебе, ночь…

И снова – шаги от стены к стене. Надо прилечь на минутку, сил нет. Заставить себя уснуть хоть на полчаса… Завтра силы понадобятся.

Проснулась она от легкого звука. Подняла голову от подушки, оглянулась. Ага, ключ в двери поворачивается… Вскинулась пружиной, оправляя на себе майку, ладонью пригладила волосы.

Марк появился в дверях улыбающийся, ловко держал растопыренной пятерней поднос с чашкой кофе. Всем своим видом изображал нарочитую лакейскую галантность – я к вашим услугам, мадам… Только явный перебор был с нарочитостью. И с галантностью тоже. Смешно выглядело. Жалко. Неуклюже. Вон, и ручонки дрожат, из чашки на поднос кофе выплеснулся.

Не глядя на нее, прошел в комнату, поставил поднос на низкий журнальный столик. Обернулся…

Соня смотрела на него в упор. Молчала. Видимо, было что-то в ее взгляде, отчего улыбка медленно сползла с его лица, обнажив глубокие невротические складки-морщины, бегущие от крыльев носа к уголкам губ. Надо же, еще вчера этих складок не было… Неужели тоже не спал всю ночь? И лицо серое, осунувшееся.

Так и стояли они в молчании, разглядывая друг друга. Наконец появилась на лице Марка привычная маска насмешливости, теперь уже с примесью печального разочарования.

– Да, ты действительно другая. Теперь вижу… Ты не моя Соня, нет, не моя. И совсем, совсем на нее не похожа. Ошибся я, можешь идти, свободна.

Вздохнул, как ей показалось, тоже нарочито, озабоченно глянул на часы, быстро шагнул к двери. Уже выходя, бросил через плечо:

– Жаль, жаль… Моей Соней ты была бы лучше… Иди, сама посмотри на себя в зеркало! Что ты с собой сделала, глупая женщина. Жаль.

Он ушел, оставив дверь широко открытой. Соня пожала плечами: о чем это он – насчет зеркала? Надо пойти, глянуть, заодно и умыться.

Первое, что бросилось в глаза, – тонкая седая прядка в волосах. Соня осторожно дотронулась до нее пальцами, хмыкнула озадаченно, потом улыбнулась. Ужасно смешно вспомнилось, как Марк только что ее разглядывал… Да уж, действительно, что я с собой сделала? За ночь седину себе нажила. Только насчет глупой женщины – не согласна. Может, еще неделю назад и я огорчилась бы явлению этой прядки, а теперь… Ерунда какая. Да, и в глазах что-то появилось – незнакомое… Скорее радостное, чем грустное. Сила. Уверенность в себе. Счастливая смелость к жизни. Только глядит все это хозяйство из черно-страшных провалов глазниц и оттого, кажется, поблескивает сумасшедшинкой. Здравствуй, новая Соня Панкратова! Ну и рожа у тебя, Шарапов!

Надо и впрямь умыться, припудриться слегка, замазать круги под глазами. Чего людей пугать! Только быстро, пора бежать отсюда.

Быстро – вниз по лестнице, быстро – через веранду. В спину голос Тины, как выстрел:

– Соня! Соня, вы что, уезжаете, да?

Она обернулась, бросила на ходу:

– Да, Тина, уезжаю. Прощайте, всего вам доброго.

– Да постойте, куда ж вы так бежите… Вот, Марк Анатольевич для вас оставил, велел передать… Он буквально минуту назад от ворот отъехал!

– Ну что там еще… Простите, я тороплюсь!

– Да тут ваш паспорт и телефон!

– Ах, да… Спасибо, Тина! Давайте сюда… Вы не подскажете, по какому номеру такси вызвать?

– А я уже вызвала вам такси, Марк Анатольевич велел… Через десять минут будет.

– Да? Спасибо! Это было очень любезно с его стороны!

Улыбаясь и щурясь на утреннее солнце, Соня взмахнула сумкой, легко зашагала к воротам. Едва сдерживала себя, чтобы бегом не бежать. Прочь, прочь из этой проклятой обители!

– Соня, погодите… Да погодите вы, ради бога… Я еще хотела сказать…

Задыхающийся от быстрой ходьбы голос Тины за спиной. Нет, чего это с ней сегодня, откуда такие порывы к болтливости? То слова клещами не вытащишь, а то вдруг…

– Что? – обернулась она резко. – Марк Анатольевич еще что-то просил передать?

– Нет, нет… Я не то… Я просто спросить хотела… Ведь вы уже не вернетесь, Соня?

– Нет. Никогда.

– Тогда вот что… Вы умница, Сонечка. Я очень рада за вас, честное слово. Да-да, не смотрите на меня так… Бегите от него, бегите! Это он Сонечку погубил… Я знаю… Такая славная была девушка! Я любила ее! Никогда, никогда ему не прощу…

– А чего ж тогда не уходите?

– Не знаю. Он платит хорошо, а у меня дети, внуки… Моя дочка с Сонечкой в одном классе училась. Нет, никогда ему не прощу Сонечку, никогда!

– Что ж… Мне жаль вас, Тина. Знаете, как ваше поведение можно назвать?

– Как?

– Сердился лакей, да барин не знал… Не обижайтесь на меня, Тина.

– Что вы, какие обиды… Вы можете обижать меня, как хотите, но только сами… Бегите от него, Соня, бегите!

– Хм… Да я вовсе не от него бегу… Я просто к себе возвращаюсь. О, а вот и такси… Прощайте, Тина, прощайте! И смотрите, не отравите, часом, своего хозяина! Не вздумайте ему в бокал с французским вином какой-нибудь гадости подсыпать, не берите грех на душу! Прощайте!

* * *

Поезд тащился медленно, кое-как. По крайней мере, Соне так казалось. Солнце лезло в глаза, в вагоне пахло курицей и вареными яйцами – соседка-попутчица основательно расположилась обедать.

– Угощайтесь, пожалуйста… – жалостливо глянула ей в лицо.

Наверное, ее потрепанный вид жалость вызвал. Соня улыбнулась, мотнула головой – нет, не хочу, спасибо…

И впрямь – ничего не хочется. Ни есть, ни пить. Скорей бы приехать!

Забралась на верхнюю полку, попыталась уснуть… Черта с два. А еще целый день в пути, и вечер, и ночь! Она соскочила вниз, гонимая беспокойством, пошла в туалет, плеснула в лицо воды. Потом постояла у открытого в коридоре окна, вдыхая в себя плотный упругий ветер. Вернувшись в купе, зачем-то глянула на дисплей телефона. Чего в него глядеть-то? Зарядка давно кончилась…

– Вам плохо, что ль? – участливо спросила соседка. – Гляжу, мечетесь по вагону…

– Нет. Мне не плохо. Мне очень хорошо, очень… Вы не обращайте на меня внимания, пожалуйста.

К вечеру наконец сморило ее сном. Канула беспокойная голова в забытье, как в омут. Соня всю ночь проспала крепко. Разбудил ее голос проводницы, заглянувшей в купе:

– Через сорок минут прибываем, сдавайте белье!

Соня подскочила, засуетилась, одеваясь-собираясь. Успела быстро умыться, провести расческой по волосам. Выражение глаз было немного испуганным – как-то еще Олег ее встретит?.. А вдруг и на порог не пустит?

Господи, нашла чего бояться!.. Пустит как миленький. Отдаст Коленьку и сбежит в свою съемную хату, уж волком воет, поди…

От вокзала она взяла такси. В городе было еще раннее утро, первые лучи солнца игриво плескались в лужах на асфальте. Значит, ночью был дождь…

Наддав по большой луже и плюнув из-под колес ворохом брызг, машина въехала во двор, остановилась у знакомого подъезда. Как хорошо здесь, какой у них двор уютный! Вон сосед Иван Палыч с собакой гуляет, а из окна первого этажа всегда оладьями пахнет… Хорошо. Такое чувство, будто на родину вернулась. Домой. К сыну.

Лифт медленно притащился на этаж. Соня встала у двери, замешкалась. Покашляла в кулак, откинула назад волосы, вздернула вверх подбородок. Наконец коротко нажала на кнопку звонка. Еще раз, еще…

Тишина за дверью, сердце гулко бухает в груди. Подпрыгнуло, застряло комком в горле – шаги! Шаркающие по паркету стертыми вдрызг шлепанцами. Короткий железный всхлип замка, в проеме двери лицо Олега, заспанное, недовольное. Глянул на нее, не удивился даже. Будто Соня полчаса назад за хлебом к завтраку выскочила… Почесал голую грудь, зевнул, повернулся спиной, ушел в спальню.

Соня шагнула в прихожую, захлопнула за собой дверь. Быстро скинув кроссовки, пошла за Олегом… В дверях остановилась, прислонившись плечом к косяку, и через набежавшую пелену слез вгляделась в гнездо на кровати, устроенное из одеяла…

В гнезде, как птенец, лежал ее Коленька. Спал. Серьезное, нахмуренное личико, кулачки сжаты под подбородком. Олег сел на край кровати, убито потряс головой, произнес через короткий зевок:

– Полночи сегодня не спал, врачиха говорит, колики в животе… – И через паузу, будто брюзжа: – Не нравится мне эта массажистка, слушай. Зачем она животик-то ему массирует? Надо другую массажистку найти… – И опять зевнул. И содрогнулся от своего зевка, сильно, всем телом. Сонно хлопнув ресницами, посмотрел на Соню так, будто требовал, чтобы она немедленно его пожалела. Оглянувшись на ребенка, добавил тем же жалобным тоном: – Я ночью вдруг испугался, что он проснется и упадет… Вот, из одеяла гнездо сделал. Нормально так, ага? Он в кроватке плохо спит, со мной рядом лучше засыпает…

– Да… Да, нормально…

Дрожа и глотая слезы, Соня подошла к кровати, легла рядом с сыном. Потянула ладонь, чтобы отереть влажный лобик.

– Не, не трогай его… Он чутко спит, проснется. Говорю же, полночи не спал… Черт, голова ничего не соображает, прямо туман в глазах плывет… Спать хочу.

– Ты спи, Олег. Спи. А проснешься – иди, куда хочешь. Ну, в общем… Прости меня, ты свободен. Прости… А мы Коленькой проживем как-нибудь.

– Ага, щас… Разбежалась. Кто ж тебе его отдаст, интересно? Он мой сын…

– И мой.

– Да, Соньк. И твой. Он наш с тобой сын.

В повисшей меж ними паузе, ей показалось, зашевелился воздух. А может, это был вовсе не воздух?.. Может, это было поруганное некогда взаимное счастье – быть друг с другом, видеть друг друга, любить… Может, это была мелодия «Отель «Калифорния»? Да мало ли что могла вместить эта пауза. Много всего. Всего того, что они потеряли, поддавшись кто чему – кто мужскому страху, а кто обиженному материнскому инстинкту. Пока изнемогала в плену Любовь…

Олег лег по другую сторону Николеньки, смешно вытянул губы трубочкой, осторожно подул ему на лобик. Соня подняла руку, чтобы поправить одеяло, он поймал ее ладонь. Обе ладони сплелись в замке над спящим ребенком так крепко, что побелели костяшки пальцев.

Соне пришлось плакать тихо, в подушку, чтобы не разбудить сына Колю. Коленьку. Николашу. Коляна. Кольку…