– Да, Екатерина Васильевна! Входите, я не сплю!

Свекровь вошла круглой тенью, села на краешек кровати. В темноте лица не было видно. Только глаза блестели слезами – тоже плакала, наверное.

– Я вот что подумала сейчас, Сонечка… Может, вам с Олегом в отпуск съездить? На море куда-нибудь.

– Да что вы, какой отпуск, Екатерина Васильевна? Кто ж меня отпустит? Рассмотрения дел в судах назначены… Да и у Олега, по-моему, квартальный отчет на носу.

– Да? Жалко. Ну, хорошо, отдыхай…

– А что это вы опять за сердце держитесь? Болит?

– Да… Болит немного.

– Ну, вот… Это вам отдыхать-то надо, по большому счету! А вы все о нас с Олегом печетесь!

– Да, пекусь… Пока время есть. Пока в силах, пока жива. Ладно, ладно, не говори ничего. Не бойся, не помру я. Нельзя мне. Все, пошла, спокойной ночи тебе.

– И вам…

Екатерина Васильевна ушла. А неловкость от разговора словно бы осталась. Та самая неловкость, из которой вырастают стыд и презрение к самой себе, как грибы-поганки после дождя. А за ними – еще и виноватые слезы. Конечно, корила себя Соня, свалила на бедную женщину свое трудное материнство и рада… А у нее сердце болит! Она устала – целыми днями одна с Николенькой! И чем тогда она, Соня, лучше Олега? Да ничем, по сути… Только и заслуг, что возвращается сюда каждый вечер.

Но что, что же делать-то, если все так сложилось? Разорвать этот замкнутый круг, взять Николеньку, уехать куда-нибудь? Пусть мама с сыном живут счастливо? Но куда, куда уехать? К тетке? Ну, это уж точно не выход. Можно подумать, тетка с новым мужем только и ждут, когда они с Николенькой к ним в крохотную однокомнатную квартиренку заявятся. И потом, на что они будут жить? Чтобы на что-то жить, работать надо. И няньке платить… Нет уж, пусть будет все, как есть. Без помощи Екатерины Васильевны ей и впрямь пропадать. Спасибо, что на работу отпустила. Все-таки – хоть какая-то жизнь…

И хватит, хватит под одеялом рыдать! Душно, жарко, задохнуться можно. Глаза завтра будут опухшие. А завтра – в процесс… Хороша же будет адвокатесса – с припухшими красными глазками, как запойная пьянчужка! «Все, хватит… – приказала себе Соня. – Спать, спать…»

* * *

Чуть защекотало под ложечкой, когда судья добралась наконец до сакраментального:

– …На основании изложенного, руководствуясь статьями…

Нет, чего она так волнуется? Ясно же, что решение будет в пользу истицы! А все равно – не по себе как-то… Наверное, это со временем пройдет, и уверенность в себе появится.

– …Взыскать с Иванова Сергея Владимировича неустойку за несвоевременную уплату алиментов в пользу Ивановой Людмилы Борисовны на содержание несовершеннолетней Ивановой Ларисы Сергеевны в сумме четырехсот сорока двух тысяч восьмисот десяти рублей пятидесяти копеек…

Уф-ф… Все. Можно расслабиться. И по лицу истицы видно – довольна. Вообще могла бы и сама справиться. Наверное, ей присутствие адвоката «для понтов» нужно было, чтобы ответчика приструнить, довольно нехилого дядечку явно торгашеского вида. Сидит, бедный, трясет жирными щечками. Ясно же, что денег безумно жалко.

Когда вышли в коридор, истица с благодарностью сжала Сонин локоть:

– Спасибо вам, Софья Андреевна… Прямо как по маслу все прошло, надо же! И все благодаря вам!

– Ну, не преувеличивайте моих скромных заслуг, Людмила Борисовна. Вы бы и сами прекрасно справились.

– Скажите, а я вам еще что-то должна?

– Нет. Вы все оплатили согласно договору. Решение получите через десять дней. До свидания, всего вам доброго…

– Постойте! Постойте, не уходите… А может, мы с вами посидим где-нибудь? Отметим, так сказать, мою маленькую победу?

– Ну, судя по сумме неустойки, не такую и маленькую…

– Ой, да что вы! Знаете, сколько у этого козла денег? Это для него и не сумма вовсе! Так что, отметим?

– Нет, спасибо. Я занята.

– Что ж, жаль… А может, все-таки?..

– Нет, спасибо.

– Ну, Софья Андреевна, прошу вас. Я же просто так не отстану. Здесь недалеко такое шикарное кафе есть! Да и время как раз обеденное…

«Вот привязалась! – с досадой подумала Соня. – Что ей, отметить не с кем? И хамить не хочется, репутацию себе портить».

Хорошая репутация для адвоката – важная составляющая его хлеба насущного. Это уж драгоценный Самуил Яковлевич давно Соне втолковал. Вежливость, вежливость и еще раз вежливость! Не панибратское общение, но теплая вежливость! Умей кожей чувствовать грань, умей распрощаться с клиентом так, чтобы в трудную минуту он снова про тебя вспомнил!

Спасением заверещал телефон в нагрудном кармане пиджака. Ага, Ленка звонит, любимая подруга. Но прилипчивой истице совсем не обязательно знать, что это подруга. Можно сделать страшно деловое лицо, нахмурить бровки и быстренько пойти вперед по коридору, бросая в трубку короткие сухие фразы:

– Да, буду! Через полчаса! Непременно! Я успею, ждите!

– Соньк… Ты чего там, рехнулась, что ли? – прорвался в ухо удивленный Ленкин хохоток. – Это ты с кем сейчас разговариваешь?

– Да с тобой, с тобой… Ты вовремя позвонила, дала мне повод вежливо удрать.

– А, понятно. Ну что ж, с тебя тогда причитается. Может, пообедаем где-нибудь? Ты как, на ближайший часок свободна?

– Да с удовольствием! Ты где сейчас?

– По Воздвиженке еду, со стороны парка.

– Ну, тогда удачно пересечемся! Я тоже недалеко, в Октябрьском суде. Может, в той кафешке посидим, что на углу Первомайской, помнишь? Там у них рыба всегда обалденная.

– Ага, давай… Я через десять минут туда подрулю.

– Бегу, Ленка, бегу!

Встретились, обнялись, прижались щечками, вытянув губы. Всегда смешно со стороны смотрится эта имитация женского поцелуя. Главное – помадой дружескую щеку не обмазать. Сели за столик. Выражение Ленкиного лица моментально трансформировалось из приветливого в несчастно-капризное.

– У меня сегодня день сурка, Сонь… С утра не задался! Вроде и число – не тридцать первое…

– Хм… А день сурка бывает исключительно тридцать первого числа?

– Конечно! А ты разве не замечала? Я вообще считаю, что тридцать первое – это лишний день в месяце, как несуразный атавизм.

– Не знаю. Мне в последнее время все дни одинаковыми кажутся.

Соня вздохнула и уставилась в меню. Потом подняла глаза, улыбнулась подруге и произнесла виновато:

– Лен, только мы долго сидеть не будем, ладно? Поедим-пообщаемся в ускоренном темпе.

– А чего так?

– Да я хотела пораньше домой прийти. У Екатерины Васильевны который день сердце прихватывает, надо бы ей отдых дать.

– Вот не пойму, Сонька, хоть убей меня… Как ты это все терпишь?

– В смысле? Чего я терплю? – Соня откинулась на спинку стула, напряженно глядя Ленке в глаза.

– Да свекровку свою терпишь! Она тебя с мужем практически развела, а ты скачешь перед ней, как егоза! Да окажись я в твоей ситуации…

Хорошо, что подошла официантка. Вовремя. Потому что вовсе не хотелось слушать, как повела бы себя Ленка в ее ситуации. Видно, и она тоже почуяла, что сказала лишнего, протянула через стол руку, поскребла ноготками по ее ладони:

– Прости, Соньк… Что-то меня опять не туда понесло. Это все день сурка…

– Да ладно. Проехали. Что заказывать будем? Вроде рыбки хотели?

– Есть семга под зеленым соусом, – беспристрастно-вежливо отчеканила официантка, – есть лосось по-староанглийски.

– Сонь, у тебя настроение чему больше соответствует? – хмыкнув, насмешливо глянула на Соню Ленка. – Зеленому соусу или местным понтам по-староанглийски? Это ж надо придумать – по-староанглийски! Лосося-то в Темзе поймали, что ли?

– Лен, не заводись. Неудобно.

– А чего я? Ничуть я не завожусь! Просто выбор делаю… Так чего ты будешь?

– Мне все равно.

– Тогда давайте нам семгу! – подняла Ленка глаза к беспристрастно-вежливой официантке. – Мы девушки простые, на берегах Темзы не бывали, мы к вам просто покушать зашли. Ну, и еще два салатика овощных. И бутылку белого вина, пожалуйста.

– Ленк, ты ж за рулем… Чего разошлась-то? Какое вино?

– А, да ладно, все на день сурка спишем! Чему быть, того не миновать! Какое у вас вино, девушка?

– Рислинг, мускат, итальянское «Орвието»… Посмотрите в меню, там винная карта есть.

– Ладно, давайте «Орвието». Только прямо сейчас.

Официантка, кивнув, ушла. Ленка подтянула к себе пустой бокал, медленно провела пальцем по краю. Очень сексуально получилось. У нее вообще движения всегда легкие, немного кошачьи. Просто смотреть – и то приятно…

Она и в детстве такой была – прелестницей-нимфеткой. Единственное дитя у родителей, избалованное и любимое. И ей, как несчастной Ленкиной подружке-сиротке, крохи той любви доставались. Жалели ее Самойловы, Ленкины родители, от души. Помнится, дневала и ночевала у них в доме… Тетка ворчала, конечно, но так, для виду, чтобы хоть как-то обозначить свое опекунство. Потому и ворчала в основном при свидетелях, чтобы кто-нибудь оценил ее праведный опекунский гнев. Например, когда соседка в гости заходила, баба Маруся, тетка начинала канючить и всплескивать полными руками – не понимаю, мол, чего Сонька у этих Самойловых ошивается? Я тут с ног для нее сбиваюсь, а она… Бессовестная, позорит меня перед людьми! Вот и расти чужое дитя, надрывайся, а оно чужого добра ищет! Медом ей там намазано, что ли? Баба Маруся вздыхала, сомкнув лепесточками губы, взглядывала осуждающе на нее, на «бессовестную». А только не чувствовала Соня никаких угрызений совести, вернее, не поддавалась этим навязанным угрызениям. Старалась изо всех сил не поддаваться. Наоборот, сидела, думала про себя – какая ж ты все-таки глупая, теть Люб… Медом намазано, главное! Нет там, у Самойловых, никакого меда. У них и без меда хорошо. Легко, весело, уютно. Да просто – тепло. И никто словами это тепло не обозначает, потому что оно просто – есть…

Вот же! Совсем соплячка была, а чужую родительскую любовь по-взрослому оценивала. И немного завидовала Ленке, что у той этого добра с избытком. Потому и не гнушалась ухватить пригоршню избытка, чтоб не пропадал зазря. Собирала объедки с чужого стола и радовалась… Да, радовалась! По крайней мере, они были вкуснее, чем вечные теткины упреки: «Я из-за тебя бабью жизнь профукала, замуж не вышла…»

А что, в этих упреках утонуть можно было запросто. Но не могла Соня себе этого позволить, не могла! Очень уж хотелось – жить… Жить по-настоящему. Пусть не сейчас – потом…

Вот и вымечтала себе это – потом. Дала себе клятву – будет у нее это «потом», будет. А чтобы было, надо стараться изо всех сил. В школе – чтоб непременно лучше всех. Морду всмятку, но чтоб в отличницах. И себя надо в форме блюсти, ни грамма лишнего жира, каждую свободную минуту – спорту до изнеможения. Гантели под кроватью держала, вставала чуть свет и – раз-два, раз-два… Тетка, просыпаясь, глядела с раздражением, почесывала рыхлый бабий живот, морщила губы в усмешке:

– Силу, что ли, девать некуда? Ну, коль некуда, так иди вон, подъезды намывай. Все хоть копейку в дом принесешь. Думаешь, легко мне тебя одной тянуть? Сегодня же пойду, договорюсь в ЖЭКе…

И действительно – договаривалась. Умела слезу пустить, чтобы приняли малолетнюю сироту «копейку себе подработать». Да и это не страшно было! Подумаешь – подъезды! Тут главное – время рассчитать правильно, организовать его так, чтобы на выполнение школьных домашних заданий хватило. А если не хватит – можно и от ночи прихватить. Но чтобы с невыученным уроком в школу прийти – это уж ни-ни… Этого Соня себе позволить никак не могла. Потому как слабинку дашь – и улетишь с мечты в проклятую жалость к себе, как в омут.

А на лето тетка ее судомойкой устраивала к себе в рабочую столовку, где сама была поваром. На целый день, с утра и до вечера. Соне до сих пор вспоминается то время как страшный сон. Тарелки, тарелки в горячем пару, запах кислой капусты, подгоревших котлет. Резиновые толстые перчатки, марлевый колпак, длинный огрузлый фартук. Ноги к вечеру гудели, пальцы взбухали внутри перчаток разваренными сосисками. А в голове все равно будто кто невидимый приказ отдает: стоять, Соня, стоять! Выстоишь – все у тебя будет! Жизнь прекрасная будет! Профессия – чтоб по душе и в удовольствие, но непременно чтобы достойная. Та профессия, которая приносит достаток. Да уж и выбрана в мечтах эта профессия… А семья, Соня, какая у тебя будет семья! И замужество будет – непременно счастливое! И чтоб никакого расчета, избави бог, ничего меркантильного! Только любовь. И в доме покой и легкое счастье, о котором и не думаешь, и за счастье не оцениваешь, как у Самойловых. И дети. Двое детей. Сначала мальчик, а потом девочка. Да можно даже и третьего ребенка – это уж как пойдет. Как профессиональные дела позволят…

И улыбалась, и вздыхала счастливо, глотая горячий вонючий пар. Позволяла себе в мыслях приблизиться к счастью. Нет, все-таки дарованная природой способность к целеполаганию – великая вещь. Поднимает над жизнью, над столовкой, над продавленной кушеткой в теткиной однокомнатной клетушке. Да и то – в детдоме-то еще бы неизвестно, как оно было. Там бы по целеполаганию-то природному прошлись плеткой-педагогикой, разрезали бы его на кусочки. Нет уж, лучше самой.