— Но, мисс, нам ведь еще надо собирать вещи!

— После обеда, — строго заметила я, после чего повернулась к миссис Полгрей.

— Да. Мистер Тре-Меллин желает, чтобы я привезла Элвин.

Она кивнула. Я видела, что миссис Полгрей находит это очень странным. Видимо, он впервые проявил подобную заинтересованность в дочери.

— Вы едете завтра?

— Да, Билли Трехэю надо передать распоряжение отвезти нас на станцию завтра к половине третьего.

Она опять кивнула, после чего направилась к двери с выражением крайнего недоумения на лице. После ее ухода я еще некоторое время сидела неподвижно, приводя в порядок мысли. Мне это удавалось не лучше, чем Элвин. Прошло еще некоторое время, прежде чем я вспомнила о Джилли. Она смотрела на меня, и в ее глазах вновь появилось то выражение безразличия, которое, как я надеялась, мне удалось изгнать из них навсегда.

Джилли понимала больше, чем можно было предположить. Мы уезжаем, а она остается.

* * *

Мне не терпелось поскорее приступить к сбору вещей. Ленч нам с Элвин подали в классную комнату, но ни ее, ни меня еда сегодня не интересовала. Сразу же после ленча мы начали укладывать вещи.

У меня было совсем немного дорожной поклажи. К счастью, мои серое и лиловое платья были чистыми. В дорогу я намеревалась надеть серое шерстяное. Оно мне явно не к лицу, но его было слишком сложно упаковывать.

Я извлекла из шкафа зеленое шелковое платье, которое надевала на рождественский бал. Почему бы не взять его? У меня еще никогда не было такого красивого платья, и, кто знает, быть может, там представится случай его надеть.

Я достала из ящика шаль и гребень, воткнула его в волосы, а шаль небрежно накинула на плечи.

И тут же вспомнила бал, а именно тот момент, когда Питер взял меня за руку и увлек танцевать ферри-данс. Я хорошо помнила мотив и начала танцевать. Казалось, будто я перенеслась в ту рождественскую ночь, в незабываемую атмосферу волшебного праздника…

Я не услышала, как в комнату вошла Джилли, и вздрогнула, увидев ее. Она стояла и наблюдала за мной. В самом деле, эта девочка чересчур тихо перемещается по дому, подумалось мне.

Я перестала танцевать, чувствуя себя ужасно глупо и неловко. Джилли не сводила с меня серьезного взгляда.

Затем она посмотрела на кровать, на мои сложенные вещи рядом с ней, и моя радость вмиг улетучилась, потому что я поняла: Джилли будет глубоко несчастна, если мы уедем.

Я наклонилась и обняла ее.

— Мы скоро вернемся, Джилли.

Она зажмурилась и отвернулась.

— Джилли, — повторила я, — послушай… Мы очень скоро вернемся.

Она затрясла головой, и я увидела, что из-под ее плотно закрытых век потекли слезы.

— И тогда, — продолжала я, — мы снова будем заниматься. Ты будешь рисовать буквы и скоро научишься писать свое имя…

Но видно было, что она отказывается принимать эти утешения. Джилли вырвалась из моих рук, подбежала к кровати и начала вытаскивать вещи из лежащей там дорожной сумки.

— Нет, Джилли, нет!

Я снова обняла ее и негромко проговорила:

— Я вернусь, Джилли. Ты даже не заметишь, как пройдет время и я вернусь. Тебе покажется, что я совсем не уезжала.

И тут она сказала;

— Ты не вернешься. Она… она…

— Что, Джилли, что ты хочешь сказать?

— Она… ушла.

На мгновение я даже забыла о поездке к Коннану, так как вдруг осознала: Джилли знает нечто особое, ей известно то, что может пролить свет на загадку смерти Элис.

— Джилли, — осторожно начала я, — она попрощалась с тобой перед тем, как уйти?

Она яростно замотала головой, и мне показалось, девочка вот-вот разрыдается.

— Джилли, — взмолилась я, наклонившись к ней, — попробуй со мной поговорить, рассказать… Ты видела, как она ушла?

Джилли обняла меня и прижалась лицом к моей груди. Я с нежностью гладила ее по голове. Вдруг она снова бросилась к кровати и начала вытаскивать вещи из сумки.

— Нет! — кричала она. — Нет! Нет!

— Послушай, Джилли, я вернусь. Вернусь, вот увидишь…

— Она не вернулась!

Я поняла, что сейчас мне больше ничего не удастся от нее добиться.

Джилли подняла ко мне свое маленькое личико, с которого ушло безразличное выражение. Взгляд ее синих глаз был трагичен.

В это мгновение я поняла, как много для нее значит моя забота и мне никак не удастся объяснить ей, что я уезжаю всего лишь на неделю. Элис была к ней добра, и вот Элис ушла… Опыт научил ее тому, что именно так и происходит в жизни.

Несколько дней… неделя в жизни Джилли означает для нее то же самое, что для большинства из нас целый год. Нет, я не могу ее оставить. Не могу!

А что скажет Коннан, если я привезу обеих девочек?

Наверное, я смогу мотивировать свое решение. Как бы то ни было, но Джилли поедет с нами. Можно дать понять миссис Полгрей, что хозяин ждет моего приезда с обоими детьми. Ее это только обрадует. Она ведь первой признала, что с тех пор, как я начала заниматься с ее внучкой, в поведении Джилли наметились существенные изменения к лучшему…

— Джилли, — обратилась я к девочке, — я уезжаю на несколько дней. Вы с Элвин поедете со мной. — Я поцеловала ее заплаканное личико. И повторила: — Ты едешь со мной. Тебе ведь этого хотелось, не правда ли?

Прошло еще несколько секунд, прежде чем она поняла, а затем закрыла глаза и опустила голову. Джилли улыбалась, и это тронуло меня больше слов самой горячей благодарности.

Я была готова рискнуть вызвать неудовольствие Коннана ради того, чтобы осчастливить это бедное дитя.

* * *

Утром следующего дня мы были готовы тронуться в путь, и все домочадцы вышли нас провожать. Я расположилась в экипаже между девочками, а Билли Трехэй в ливрее Тре-Меллинов щегольски восседал на козлах, задушевно беседуя с лошадьми.

Миссис Полгрей стояла, скрестив на груди руки и не сводя глаз с Джилли. Было очевидно, что ее приводит в восторг вид маленькой внучки, сидящей в коляске вместе со мной и Элвин. Тапперти стоял рядом со своими дочерьми. Их блестящие и такие одинаковые глаза внимательно наблюдали за нами, и было ясно, что это трио погружено в глубокие раздумья.

А меня переполняла такая радость, что, когда мы отъехали от дома, мне стоило немалых усилий заставить себя сдержаться и не запеть вслух.

Стояло ясное солнечное утро, легкий морозец украсил инеем деревья, а пруды и ручьи затянул тонкой ледяной корочкой.

Наш экипаж развил довольно хорошую скорость на неровных сельских дорогах. Дети были в прекрасном настроении. Элвин беспрестанно болтала, а Джилли сидела рядом со мной молчаливая, но, по всему видать, бесконечно довольная жизнью. Я заметила, что она сжимает в кулачке подол моей юбки, и это вызвало в моей душе новый прилив нежности.

Билли был весьма словоохотлив, и, когда мы проезжали мимо могильного холмика у очередного перекрестка, он произнес молитву за упокой несчастной души.

— Хотя вряд ли эта душа может упокоиться, мои милые. Человек, которого постигла такая смерть, никогда не найдет покоя. То же самое при любой насильственной смерти… все равно как его убьют. Такие мертвецы не могут лежать спокойно в могиле. Они ходят.

— Что за вздор! — возмутилась я.

— Лишь тот, кто ничего не знает, может назвать мудрость вздором, — обиделся Билли.

— Думается, некоторые люди обладают слишком богатым воображением.

Я заметила, что глаза детей прикованы к моему лицу.

— Смотрите, — я попыталась сменить тему разговора, когда мы поравнялись с обмазанным глиной домиком, окруженным пчелиными ульями. — Посмотрите вон на те ульи! Что это на них?

— Черный креп, — сказал Билли. — Он означает смерть кого-то из членов семьи. Если пчелам не сообщить о смерти и не разделить с ними свое горе, они будут очень переживать и могут даже обидеться…

Я вздохнула с облегчением, когда мы наконец-то прибыли на станцию.

В Пензансе ждал экипаж, которому предстояло доставить нас в усадьбу. Уже темнело, когда мы свернули на подъездную дорогу и вдали показалась темная громада дома. На крыльце стоял человек с фонарем в руках. Увидев подъезжающий экипаж, он закричал:

— Они приехали, бегите, скажите хозяину! Он велел сообщить ему, как только они появятся!

Мы с трудом выбрались из экипажа, полусонные дети едва держались на ногах. Я помогла им спуститься на землю, а когда обернулась, передо мной стоял Коннан. Уже сгустились сумерки, и я не могла детально рассмотреть его лицо, но точно знала, что он очень рад меня видеть. Хотя бы потому, что он взял мою руку и ласково ее сжал.

И тут Коннан произнес нечто странное:

— Я беспокоился, мне мерещились всевозможные несчастья. И уже жалел, что сам не поехал за вами.

Конечно же, он имеет в виду Элвин, подумала я. Не может быть, чтобы речь шла обо мне…

Но он в упор смотрел на меня, а я чувствовала, что еще никогда в жизни не была так счастлива.

— Дети… — начала было я.

Он посмотрел на Элвин и широко улыбнулся.

— Привет, папа, — сказала она. — Я так рада, что приехала к тебе!

Коннан положил руку ей на плечо, а она почти умоляюще посмотрела на него снизу вверх, как будто просила его поцеловать ее. Но это, похоже, было выше его сил.

Он лишь произнес:

— Я рад твоему приезду, Элвин. Тебе здесь понравится.

Тут я выдвинула из-за своей спины Джилли.

— Что… — начал он.

— Мы не могли оставить Джилли дома, — не дала ему договорить я. — Вы ведь не забыли, что дали свое разрешение на то, чтобы я ее учила?

Какое-то мгновение Коннан колебался. Затем посмотрел на меня и расхохотался. И в этот момент я поняла, что он так рад видеть меня, именно меня, что ему нет дела до того, кого я с собой привезла. Главное, что я приехала.

* * *

В течение двух последующих недель мне казалось, что мир жестокой реальности остался где-то далеко позади, а я поселилась в ином, новом мире, изобретенном мною самой, — добром, уютном и справедливом.

С момента моего приезда в усадьбу «Пенландстоу» со мной здесь обращались не как с гувернанткой, а как с очень дорогой гостьей.

Это способствовало тому, что с моей души будто сползла какая-то липкая пелена, и я вдруг опять стала веселой и жизнерадостной девушкой, какой была, когда жила в доме своего отца, приходского священника.

Мне предоставили очень милую комнату рядом с комнатой Элвин, и когда я попросила, чтобы Джилли тоже поселили по соседству со мной, это было немедленно исполнено.

«Пенландстоу» — очаровательный старый особняк, построенный еще в елизаветинский период. Он почти так же велик, как «Маунт Меллин», и в нем так же легко заблудиться.

Моя комната была просторной и светлой, под каждым окном стоял обитый красным бархатом диванчик, шторы также были бархатными и красного цвета. Большая кровать пряталась под шелковым пологом на четырех опорах. Ковер был того же насыщенного красного цвета, что и шторы, и это согревало бы комнату, даже если бы в ней не было открытого камина, в котором постоянно пылали дрова.

Когда мои дорожные сумки принесли в эту комнату, одна из служанок тут же принялась распаковывать вещи, пока я стояла у камина, наблюдая за пляшущими языками пламени.

Разложив вещи на кровати, служанка присела в реверансе и спросила, следует ли ей убрать их в шкаф. Так с гувернантками не обращаются, подумала я. Несмотря на все дружелюбие, которое выказывали по отношению ко мне Дэйзи и Китти, они ни за что не стали бы делать ничего подобного.

Я сказала, что сама уберу вещи в шкаф, но сначала хочу помыться и мне нужна горячая вода.

— В конце коридора есть ванная комната, мисс, — сообщила служанка. — Я вам ее покажу и принесу туда горячую воду.

Она проводила меня в просторную комнату, где стояла большая ванна, а также маленькая сидячая.

— Мисс Элис приказала устроить здесь ванную комнату еще до того, как вышла замуж и уехала, — услышала я и с легким испугом вспомнила, что нахожусь в родном доме Элис.

Помывшись и переодевшись, я решила посмотреть, как устроилась Элвин. Она уже уснула, и я не стала ее беспокоить. Джилли тоже спала в своей комнате. Когда я вернулась к себе, вошла служанка с сообщением о том, что мистер Тре-Меллин ожидает меня в библиотеке, как только я буду готова.

Я сказала, что уже готова, и она проводила меня к нему.

— Я очень рад тому, что вы здесь, мисс Ли, — произнес Коннан.

— Разумеется, приезд дочери — очень приятное событие…

Он с улыбкой перебил меня:

— Я сказал, что рад вашему приезду, мисс Ли. Я имел в виду именно вас.

Я покраснела.