Подняв голову, Марвик начал вертеть ею из стороны в сторону, разглядывая свое отражение в зеркале. Так, во всяком случае, казалось Оливии, потому что она все еще не решалась посмотреть прямо на него.

– Что ж, – сказал наконец герцог, – это вполне… безобразно.

Из груди Оливии вырвался смешок. Она зажала рот рукой, стыдясь этого бессмысленного звука.

– Да, – сказала, а точнее, выдохнула она, потому что ей снова хотелось рассмеяться – просто от волнения. – Боюсь, это… – Еще один смешок вырвался наружу – оскорбительный, неестественный, порожденный, безусловно, каким-то дурацким флиртом. Она наконец заставила себя встретиться с его взглядом в зеркале: ее глаза были широко распахнуты и полны изумления – это были чьи-то чужие глаза.

– Боюсь, так и есть. – Герцог был похож на обстриженную овцу.

Его губы дрогнули. А потом – чудо из чудес – он тоже начал смеяться.

– Ну, а теперь ставки растут, потому что, если бреете вы так же плохо…

– О нет… – Оливия попятилась назад. – Я не поднесу бритву к чьему-то горлу. Я никогда этого не делала, и я… – Она отвернулась.

Он схватил ее за запястье. Ее живот стал подергиваться раз за разом, как вздрагивают дети, когда икают. Оливия медленно отвернулась.

– Но как же миссис Джонсон…? – тихо спросил он.

Она с трудом сглотнула.

– Вы же знаете, что не было никакой миссис Джонсон – вы сразу это поняли.

– Да, – через мгновение промолвил он. – Но только сейчас я начинаю жалеть об этом.

Наверное, она не понимает его. Не может же он намекать на что-то неприличное…

Его палец начал медленно поглаживать ее запястье. Опять! Всхлипнув, Оливия вырвала у него руку.

– Я… Пойду позову Викерза, чтобы он все исправил, – сказала она.

– А что надо исправлять? – лениво спросил герцог. – По-моему, все вышло прекрасно.

Оливия убежала. Лишь оказавшись на середине лестницы, она поняла, что сделал Марвик. Она остановилась, чувствуя себя униженной, ей хотелось, чтобы земля разверзлась у нее под ногами.

Герцог не пытался соблазнить ее. То, что он сделал, было еще куда более низким. Потому что то, что он сделал, в конце концов, поможет выманить его из покоев. Марвик просто намекнул, а она опешила и убежала, как кролик.

Оливия заскрежетала зубами. Низкое, хитрое, грубое животное…

Он еще пожалеет о том, что так смутил ее. О да! Потому что больше она на такую уловку не поддастся.

Глава 8

Конверт был явно толстоват для рекомендаций. Сидя у окна, выходящего в сад, Аластер сжал его, а потом взвесил на ладони. В нем не меньше пяти страниц.

У двери замаячил Джонз – напряженный и трясущийся в своем черном фраке.

– Там все в порядке, ваша светлость, – пробормотал он.

– Уверен, что так и есть. – Герцог поднял глаза. Если он не ошибается, Джонз стал гораздо пухлее. Возможно, в этом кроется тайна пропавших пяти фунтов трюфелей.

Марвик улыбнулся своим размышлениям. После того, как экономка вчера убежала – если он раньше и сомневался в том, что она девственница, то теперь у него не было никаких сомнений в ее невинности, – он с минуту стоял у зеркала, глядя на свое отражение.

Стрижка действительно была ужасной. И в то же время выглядеть он стал лучше, а ведь именно за это она так отчаянно боролась.

Почему? Этого герцог понять не мог. Во всем, что касалось миссис Джонсон, не было смысла. Она слишком молода, чрезмерно добродетельна и… чувственна от природы, хотя и не знает этого. Вот уже несколько недель он ловил на себе ее долгие взгляды. И лишь вчера понял их происхождение. Экономка находит его привлекательным.

Женщины всегда восхищались его внешностью. Как странно вспоминать это и удивляться. Когда-то он знал, как очаровать любую леди. Но человек, которым он стал, почти не помнил о своей плоти. Он игнорировал или даже… наказывал ее… до того мгновения, как пальцы экономки принялись гулять по его плечам. Она положила на его руки ладони и слегка поглаживала их – как слепая может поглаживать человека, чтобы представить себе, как он выглядит. Разумеется, она сама пришла от этого в ужас.

– Если вы сочтете нужным пр… прочесть рекомендации, – запинаясь, заговорил Джонз. Он был весьма сконфужен, когда объяснял, почему ему пришло в голову нанять на высокую должность экономки горничную, – то поймете, надеюсь, почему я взял на себя смелость нанять ее. Ее светлость весьма высоко оценивает ее способности.

– Да, – кивнул Аластер, глядя на конверт. «Читай!», – твердил его внутренний голос. В конце концов он именно из-за этого и вызвал Джонза. Хорошие манеры миссис Джонсон, ее образованность, особенная наглость, необъяснимая решимость вернуть его к нормальной жизни, ее прикосновения… М-да! Все это вместе разбудило его любопытство.

Аластер раскрыл конверт, чувствуя, что его на мгновение охватил страх.

Маргарет писала так много писем. Каждый раз, когда он думал, что прочел все, появлялось еще больше ее посланий. Остальные, возможно, все еще ждали его в жилище на другом конце города, чтобы в один прекрасный день уничтожить его. Он стал расценивать письма как большое зло. Да и как могло быть иначе?

Но когда герцог развернул рекомендации, аккуратный почерк успокоил его. А перед внутренним взором промелькнули пачки его нераспечатанных писем. Какая нелепость – из-за того, что Маргарет извела пачки невинной бумаги, он не смог просмотреть остальные письма.

– Риптон, – проговорил герцог, читая рекомендации. Их написала жена виконта, которая утверждала, что миссис Джонсон некоторое время работала у нее. – Когда он женился? – Аластер не знал виконта. Тот занял свое место в палате лордов, да так и не вернулся. Он был предан своему делу – без сомнения, по необходимости: в его семье было полно прожигателей жизни и смутьянов, которые наверняка обходились ему недешево.

– Недавно, ваша светлость. Полагаю, совсем недавно.

И все же виконтесса говорит о своей горничной с горячей осведомленностью старой знакомой.

– А у кого миссис Джонсон служила до замужества леди Риптон? Что за семья у виконтессы?

Пол заскрипел – Джонз переступил с ноги на ногу.

– Ох! Я совсем забыл, ваша светлость. Надо проконсультироваться у «Дебретта»[3].

«Разумеется, миссис Джонсон умеет пользоваться воском и мастикой, однако я считаю, что на месте горничной ее возможности раскрываются далеко не полностью…»

Это не просто рекомендация, а какое-то жизнеописание святой. Оливия Джонсон преданна, бескорыстна и владеет множеством самых разнообразных умений. Стенография. Машинопись. Математика. В прошлом она была учителем по этикету, она отлично организует вечера (обладает особым талантом к составлению цветочных композиций). К тому же она – непревзойденный специалист по ведению сложной переписки.

Марвик фыркнул. Возможно, его экономка старше, чем кажется. Хотя не исключено, что в бесчисленный перечень ее способностей входит гипноз, и виконтесса написала это письмо, находясь в гипнотическом трансе.

– Джонз, скажите мне… – Подняв глаза, герцог увидел, что дворецкий, смотрит на него сияя.

– О! – Джонз в один миг обрел серьезный вид. – Ничего, ваша светлость. – Но на его губах тут же снова появилась улыбка.

– Что вы так глупо улыбаетесь? – Как ни странно, герцог испытал удовольствие. Похоже, к нему вернулась способность читать по лицам – Говори, что у тебя на уме.

– Прошу прощения, ваша светлость… Просто… так замечательно видеть, что вы к чему-то проявляете интерес. – Джонз низко поклонился. – Прошу прощения, это было неуместное замечание. Нижайше молю вас о прощении, ваша светлость, даже понять не могу, что это на меня нашло…

Аластер поднял руку.

– Бросьте, ни к чему это! – Ни к чему притворяться и ходить вокруг да около: последние несколько месяцев его… тут не было.

А теперь у Джонза вид, как у кота, испачкавшегося сливками, потому что он представил… что? Что все стало, как прежде? Что он снова становится дворецким самой большой надежды Британии?

Говорят, что невежество или неведение – это счастье. Только то, что приходит позднее – ошеломляющие разоблачения, – наносит смертельные раны. Он позволил Джонзу пребывать в неведении немного дольше, чем надо.

Аластер встал. Джонз, спотыкаясь, отступал в гостиную.

Боже правый! Экономка права: вся прислуга, похоже, потрясена тем, что он может ходить, как будто все считали, что он лишился этой способности.

– Где сейчас миссис Джонсон? – Эти рекомендации ничего не объясняют. В их свете она кажется ему еще более непонятной.

– Полагаю, внизу. – Джонз заломил руки. – В кабинете. Разбирается с вашей… корреспонденцией? Она заверила меня, что делает это с вашего разрешения.

Внизу.

Герцог мрачно улыбнулся. Очень хорошо. Он не ребенок. Конечно, он может послать за ней. Но пусть слуги видят, что он в состоянии не только встать с кресла, но и… – о, святые чудеса! – спуститься по лестнице.

Он прошел по своей гостиной. Дверь в коридор открылась мгновенно. Нет, не просто мгновенно, а так быстро, что герцог несколько мгновений помедлил, поразившись этому.

Слегка затрудненное дыхание Джонза говорило о том, насколько близко тот был к нему. И лишь присутствие дворецкого за спиной заставило Аластера выйти из гостиной.

В коридоре пахло воском и цветами, как перед похоронами в церкви. Герцогу не захотелось вдыхать этот воздух глубоко в легкие.

Вдоль стен стояла знакомая мебель. Украшенная глазурью ваза, полная роз. Бюст его прадедушки. Масляные картины с изображением битв, давнишних военных побед Англии. Простая прогулка. Короткое расстояние. И вниз – так легко.

Толстый ковер заглушал его шаги. Почему ему так трудно? Он сам предпочел оставаться в своих покоях, его никто не держал там в ловушке. Так почему становится тесно в груди? Подняв руку, Аластер прикоснулся к ряду окон, выходящих на улицу, и холод стекла удивил его, заставил резко остановиться.

Эти стекла были теплыми, когда умерла Маргарет. Он ходил вдоль них несколько месяцев после ее кончины. Ночами они казались ему невидящими глазами, лишенными зрения уличной темнотой. В этой тьме мог прятаться кто угодно, наблюдая за ним.

И что же увидел бы этот подглядывающий, кроме глупца, чье счастье было построено на неведении? Все его достижения были неожиданностями, случайными совпадениями. Его победы были неслучайными – их тщательно планировала его жена.

Как же умно она действовала против него! Это ей следовало быть политиком. Он часто говорил ей об этом, чтобы получить в награду ее совет. Теперь он знал, что, собственно, так оно и было, судя по тому, как она научилась предавать.

Спустя некоторое время он начал избегать окон. Мир Марвика сжался до его личных покоев, потому что там не надо было беспокоиться о том, какое лицо он покажет остальному миру. То, которое он носил до ее смерти, было лживым. То, которое он обнаружил позднее, был невыносимым, гротескным, слишком напоминающим лицо отца, подходящее лишь для того, чтобы прятать его.

Глубоко вздохнув, герцог заставил себя идти вперед. Под руку ему попались перила – устойчивая опора из красного дерева, которая вела его вниз по лестнице. Должно быть третье лицо, которое ему следует примерить. Он не может вернуться к лживому, которое носил когда-то.

Наконец герцог спустился в вестибюль. Не глядя на двустворчатые двери, выходящие на улицу, он повернулся к арочному проему, который вел в восточное крыло дома. Но эти двери досаждали ему, вызывали у него зуд между ключиц, служа то ли предупреждением, то ли искушением, то ли вызывая ассоциацию с топором, который вот-вот упадет на него.

Марвик прошел официальный салон, в котором так часто устраивались приемы. Там он приветствовал гостей, вел в углах переговоры и чувствовал себя чертовски важным. Таким добродетельным и целеустремленным.

Этот дом следует сжечь. Что он из себя представляет, кроме того, что является свидетельством обмана? Дом таит в себе целую историю о том, сколько интереса ко всему проявлял Аластер, как умно строил планы, как глубоко верил в дело, более благородное и значительное, чем он сам.

Как хорошо, что в доме пахнет, как на похоронах.

Вот перед ним показалась дверь кабинета. Герцог ухватился за дверную ручку, как за якорь, и, лишь войдя в кабинет и захлопнув дверь перед лицом Джонза, смог вздохнуть.

Экономка не заметила его. Напевая что-то, она стояла на верхней ступеньке небольшой лестницы и просматривала полки со старыми записями, касающимися управления имением.

Аластера вполне устраивало, что она не услышала, как он вошел. Прислонившись к двери, он ждал, пока его пульс успокоится.

Миссис Джонсон. Очки, строгий пучок, серо-коричневая шерстяная юбка, простая белая блузка – все это принадлежало гувернантке, школьной учительнице, тетушке-старой деве. Но ее молодость, самообладание, ярко-рыжие волосы и ищущие руки – нет.