Не следовало ей вмешиваться в эту историю. Почему ее заботит, что прислуги не в состоянии защитить собственное достоинство? Если их не волнует безумие хозяина, так тому и быть, пускай потакают ему. А что касается того, чтобы снова войти в комнату герцога… Да Оливия могла бы сказать лакею, чтобы он принес сюда больше спиртного, чем человек в состоянии выпить. Допившись до бессознательного состояния, этот пьяница не причинил бы ей никакого вреда.

Но это ее ужасный недостаток – вечно она во все вмешивается, стремится управлять и приводить все в порядок.

Джонз тихо постучал в дверь спальни.

– Ваша светлость! – Его голос дрожал. Оливии хотелось похлопать дворецкого по руке, чтобы поддержать и придать ему решимости, но она не была уверена, что ее собственной решимости достаточно, чтобы делиться ею. Однако в конце концов она же дала клятву, что не вернется, пока не раздобудет доспехов, которые защитят ее. Так что хватит об этом.

Должно быть, Джонз услышал ответ, потому что он приоткрыл дверь.

– Мы можем войти?

Воздух наполнился тихим шипением. Вдоль стен с чиханием оживали газовые лампы. Поднимающийся вверх свет открыл их взорам очень высокого мужчину, стоявшего в дальнем углу комнаты. Свет позолотил мощную колонну его шеи, его острый подбородок…

У Оливии было такое чувство, будто ее ударили по голове. У него был взъерошенный вид (впрочем, при таком лакее, как Викерз, это неудивительно). Бороду было необходимо укоротить, а волосы просто молили о встрече с ножницами. Судя по всему, герцог явно недоедал: рубашка висела на его плечах свободно, а брюки держались на бедрах только благодаря подтяжкам. А если учесть его худобу, то все вместе должно было производить ужасающее впечатление.

Ничуть не бывало! Сухопарость подчеркивала безупречные черты лица: широкие острые скулы, нос с горбинкой, жесткий, квадратный подбородок, над которым выделялись пухлые длинные губы. Оливия ошеломленно смотрела на герцога. Марвик был под пристальным вниманием публики, как только стал заниматься политикой. Но что бы о нем ни говорили, его никто и никогда не называл красивым. Почему нет? Как так может быть? Широкие плечи отвлекали внимание от его худобы; Оливии он показался похожим на какого-то аскетичного воина, приехавшего с ледяного, населенного викингами Севера. Лишь губы портили общую картину: эти пухлые губы принадлежали человеку, любящему наслаждения.

Герцог шагнул им навстречу – стройный, высокий, светловолосый. Этого шага было достаточно, чтобы Джонз отступил назад и наткнулся на Оливию.

– Я звонил, – холодно произнес герцог, – целый час.

У него был мрачный, низкий голос – как пена на пинте портера. Неожиданно Оливия перестала что бы то ни было понимать. Герцог совершенно не походил на безумца и не вел себя как человек, который боится выходить из своих покоев. Вид у него был, скорее, угрожающий. Этот человек привык… руководить.

И комната, в которой он осуществлял руководство – Оливия заметила это только сейчас, – была полна бумаг. Кипы бумаг были разбросаны по ковру. Лежали тут и книги, но эти бумаги… Как же их много!

– Прошу прощения, ваша светлость, – запинаясь, пробормотал Джонз. – В кухне возникли кое-какие проблемы, требующие нашего внимания.

Оливии казалось, что она тонет. Она, конечно, обыщет кабинет. И библиотеку. Но все эти документы… здесь… в комнате, из которой он никогда не выходит. У бога весьма своеобразное чувство юмора.

Подняв глаза, Оливия увидела, что его внимание направлено на нее. У Марвика были блестящие, проницательные голубые глаза. От силы его взгляда что-то внутри нее затрепетало. Оливия разглядела в них ум. Нутро подсказало ей, что это надо принять за предупреждение.

– Это миссис Джонсон, ваша светлость, – торопливо заговорил Джонз. – Она… м-м-м… временно замещает миссис Райт, которая, если вы помните, две недели назад подала прошение об отставке. Боюсь, мы оказались в непростом положении… Я хочу сказать, мы не могли нанять кого-то без вашего дозволения. Но, если вы помните, вы дали мне полное право…

– Помню, – перебил его герцог. Его проницательный голубой взор все еще был устремлен на Оливию. Ей стало казаться, что он намеренно бросает ей вызов. Лев в своей стихии требует подчинения, но она не склонит перед ним голову. Оливия даже не моргнула. Будь она кошкой, она бы ощетинилась под этим провокационным взглядом.

Но она же секретарь – по крайней мере по образованию, и экономка – по странной удаче. Ни одна из этих профессий не предполагает смирения перед ним.

И слава богу. Потому что в это мгновение Оливия поняла, как плохо она исполняла бы роль горничной. Смирение давалось ей с большим трудом. Оливия этого не ценила: когда она была совсем юна, слишком много недобрых людей пытались заставить ее быть смиренной. Они хотели, чтобы она стыдилась, и она поклялась, что этого никогда не будет.

Впрочем, книксен не помешает.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, ваша светлость, – проговорила Оливия, выпрямляясь.

Марвик смотрел на нее еще несколько мгновений. А потом с тихим презрительным смешком повернулся к Джонзу.

– Я говорил вам, – промолвил герцог, – что вы можете нанимать ту прислугу, которая вам понравится. Однако… – в его голосе зазвучали суровые нотки, – если я буду вынужден ждать в следующий раз, когда нажму на кнопку звонка…

– Это моя вина, – быстро проговорила Оливия, потому что Джонз начал хныкать, а она не хотела, чтобы он брал на себя последствия ее поступка.

– Вы должны сказать этой девочке, чтобы она не перебивала меня, – обратился Марвик к Джонзу.

Девочке! Оливия фыркнула. Она – экономка, и эта должность заслуживает уважения. Впрочем, трудно себе представить, что джентльмен, швыряющийся бутылками, это понимает.

– Да-да, в самом деле. – Джонз бросил на нее паникующий взгляд. – Миссис Джонз, не будете добры подождать меня в холле.

Конечно, она подождет. С радостью. Оливия уже поворачивалась, чтобы выйти. Но – нет, ей есть что сказать. Она снова повернулась к герцогу.

– Я – не девочка, – заявила она Марвику. Тиран! Грубиян! Он без всяких причин пытался сорвать брак своего брата с доброй женщиной. Он изводил своих слуг. Его поместья, должно быть, пребывают в упадке из-за его невнимания. И он называет ее «девочка»?! А он-то сам кто? Испорченный мальчишка, у которого молоко на губах не обсохло! – Да, признаюсь, я молода. И хорошо, потому что более взрослая женщина могла бы и не пережить потрясения, вызванного тем, что в нее бросили бутылку.

Марвик несколько мгновений смотрел на нее. Потом – неожиданно – он стал большими шагами пересекать комнату, а Джонз, трус, предпочел скрыться в гостиной, где он чувствовал себя в относительной безопасности.

Оливия отпрянула назад. Но ноги, упрямо цепляясь за гордость, не позволили ей сбежать, даже когда Марвик оказался рядом с нею. А вот ее сердце струсило – оно так и билось о ребра, пытаясь заставить ее спасаться бегством.

– Я молю, – тихо, с ледяным, пронизывающим сарказмом, произнес герцог, – тебя о прощении, девочка. А теперь советую тебе спуститься вниз и собрать свои вещи. Ты уволена.

Так просто? Нет! Оливия не смела оглянуться назад, чтобы узнать, слышал ли Джонз слова герцога.

– Это было бы нелепо, ваша светлость, – промолвила она. – Ваши прислуги обезумели. Им нужна строгая рука, которая приведет их к порядку.

– Уходите. Прочь.

В голову Оливии пришла безумная идея – порождение отчаяния. Понизив голос, она сказала:

– Мне бы очень не хотелось рассказывать газетчикам, что на меня напал мой наниматель, а потом, когда я на это пожаловалась, он за ухо выбросил меня из дома.

Марвик отступил назад, словно для того, чтобы получше разглядеть ее. Однако, когда он рассматривал Оливию, его лицо оставалось абсолютно безучастным.

– Это была угроза? – наконец полюбопытствовал он. Однако никакого интереса в его голосе не было.

Впрочем, этот монотонный голос был страшнее криков. Оливия ощутила первобытный страх – тот самый, что спасал ее от мчащихся экипажей, открытых канав и безумцев на улице. «Беги! – сказала она себе. – Ради собственной жизни».

Оливия сделала глубокий вдох. Она довольно много слышала о нем от Элизабет Чаддерли – особенно о его реакции на письма жены, чтобы знать, что герцог боится публичных скандалов. Элизабет говорила, что больше всего он опасается того, что эти письма станут достоянием общественности. Так что нетрудно было догадаться, что ему не захочется, чтобы об эпизоде с бутылкой стало известно, потому что тогда о нем пойдет дурная слава.

– Это не совсем угроза, ваша светлость… – Конечно же, Оливия не воплотила бы ее в жизнь, потому что и ей самой огласка была ни к чему, – а просто предложение обойтись со мной по справедливости. Вашим прислугам необходим контроль.

Герцог снова шагнул к ней, и на этот раз ноги Оливии отреагировали на его приближение, уводя ее назад до тех пор, пока спина не коснулась стены.

– Как любопытно, – промолвил Марвик. Он уперся локтем о стену, прислонился к ней и навис над Оливией, а другая его рука взяла ее за подбородок и приподняла его, как приподняла бы голову животного. Все ее мышцы напряглись, когда он устремил взор на ее лицо.

Его рука такая горячая. И невозможно большая.

– Отпустите меня, – сквозь зубы процедила Оливия.

– Ваша светлость, – очень тихо добавил он. – Вы должны обращаться ко мне, как подобает.

Как подобает?! Он ждет от нее уважения, когда сам ведет себя как обычный хулиган? Оливия сердито посмотрела на него.

Герцог поднял ее подбородок. Мышцы ее шеи воспротивились этому. Где Джонз? Почему он не вмешивается?

– Ваша светлость, – так же тихо повторил Марвик. – Скажите это, миссис Джонсон. Я жду.

Она скорее плюнет ему в глаза.

– Неужели так себя ведут герцоги? – Ее голос неожиданно охрип. – Джентльмены – нет.

Его взгляд скользил по ее лицу, а лицо герцога сохраняло холодную безучастность.

– О да, – сказал он. – Вы действительно очень молоды. Очень молоды и очень глупы. Думаю, «девочка» – это самое подходящее слово для вас, миссис Джонсон. Скажите-ка мне, существовал ли когда-либо мистер Джонсон?

Оливия сжала губы, чтобы сдержать их дрожь. Пока он ее не отпустит, она больше не промолвит ни слова. Она ведь не знает, какие слова спровоцируют его еще больше.

Герцог приподнял бровь, и это просто потрясло Оливию, потому что оказалось первым живым движением на его холодном лице.

– Молчите? Но еще мгновение назад вы хотели мне сказать очень много. – Он положил большой палец на ее нижнюю губу, а затем с силой провел по ней. Оливия ощутила солоноватый вкус его кожи.

Этого не может быть. Оливии казалось, что она выбралась из собственного тела и наблюдает за этими невероятными мгновениями со стороны: герцог Марвик заигрывает с ней!

Он убрал палец с ее губы. А потом поднес его к своему рту. Попробовал ее на вкус! Их глаза встретились; его – невыносимо голубые, без искринки зелени или золота, которые нарушили бы их возбуждающую голубую насыщенность. По телу Оливии пробежало какое-то странное волнение.

Презрительно хмыкнув, Марвик уронил руку.

– Неповиновение, – проговорил он. – Его вкус меня не устраивает. – Он снова отошел от Оливии и взглянул на нее с неожиданным жестоким удовольствием. – Тем не менее. Исправление дерзких слуг всегда было одним из моих умений.

Так вот почему никто не хвалил красоту его телосложения, форму рта и блеск глаз. Безупречность не всегда прекрасна – порой она пугает.

– Ваша светлость… – шепотом заговорила Оливия, однако герцог перебил ее:

– Полагаю, никакого мистера Джонсона не существует. Вы краснеете, как девственница, мэм.

Оливия отвернулась и, глядя на стену, быстро произнесла:

– Прислуги уверяют меня, что вы никогда не были трусливым человеком, который жестоко обращается со слугами…

Его кулак впечатался в стену.

Оливия открыла рот. Ничего не вышло. Его кулак не достал до ее уха какого-то дюйма.

– Нет, я именно такой человек, – с горечью сказал он. – Или вы считаете, что вам приснился этот случай?

Оливия бросила на него испуганный взгляд. В его лице появилось что-то темное, презрительное. Герцог потянулся к выключателю газа, и опускающийся полумрак скрыл его.

Оливии хотелось убежать, но она не была уверена, что будут ли повиноваться колени. Дыхание давалось с трудом, воздух застревал где-то в горле. Так что же он за человек? Что за чудовище? Поскольку Оливия не видела ничего такого, что сделало бы ее бегство проявлением коварства, потому что весь пол был завален всевозможными…

Бумаги…

Как ей хотелось, чтобы голос не дрожал.

– Проще оставить меня здесь. В противном случае вам придется побеспокоить себя нападением на другую женщину.

– Должно быть, вы находитесь в очень отчаянном положении, миссис Джонсон, если хотите остаться на этом месте.