– Ну, так ты ошибался. Он тебе не враг. Он проявил интерес, и очень активный. Байид был готов к твоей просьбе, он отнесся к ней, как к просьбе самого султана Мехмета Второго, и отправил мне свой ответ.

Священник показал Луке обрывок бумаги с каракулями, выведенными черной тушью, и с небрежно оттиснутой печатью.

«Гвиллиам Веро, галерный раб

Пять английских ноблей»

Отец Пьетро чуть нахмурился:

– Он оставил цену в пять ноблей, хотя их стоимость увеличилась – и продолжает расти. Сейчас это обойдется тебе в двенадцать дукатов. На прошлой неделе их было бы всего десять.

– Ничего страшного, – сказал Лука, все еще не придя в себя от такой новости. – У меня есть средства, есть нобли. – Он тряхнул головой. – Я ошарашен. Не могу опомниться. – Он глубоко вздохнул. – Что мы теперь делаем? Мне надо ехать за ним?

Отец Пьетро покачал головой.

– Нет, что ты. Ты даешь мне деньги, а я отправляю их Байиду с моим посланцем. Он отправится сегодня же, передаст деньги и получит раба – твоего отца. Он отвезет его на постоялый двор, где его вымоют, и накормят, и переоденут в чистое. Я убедился в том, что всем мужчинам нужна небольшая передышка, чтобы вернуться к жизни. – Он улыбнулся. – Это ведь потрясение, знаешь ли: камень отваливается от двери гроба. Человеку нужно какое-то время, чтобы вернуться к жизни. Ему надо понять, что случилось за прошедшие годы, приготовиться к миру, который он оставил так давно. Сколько времени твой отец отсутствовал?

– Четыре года, – ответил Лука. – Вот почему я хотел бы поехать за ним сам, немедленно.

– Тебе осталось ждать совсем недолго, сын мой. Мой посланник привезет тебе твоего отца.

– Сколько мне ждать? – нетерпеливо вопросил Лука.

– Если ты отдашь мне деньги, мой представитель сможет отплыть в Триест и оказаться там к завтрашнему вечеру или, в худшем случае, послезавтра. Потом день, чтобы его выкупить, накормить и одеть, а потом два дня пути домой. – Священник отсчитывал бусины четок, словно костяшки абака. – Скажем, на все пять дней. Недели не пройдет, как ты увидишь отца.

– Я принесу деньги сейчас же! – пообещал Лука, забыв и думать про алхимиков. – У меня здесь гондола. Я заберу деньги дома и вернусь к вам.

– Успей до заката. Я буду здесь до сумерек.

– Сейчас же! Сейчас же!

Отец Пьетро кивнул.

– Еще мгновение, сын мой, – мягко сказал он. – Я тебя благословлю.

Лука смирил свое нетерпение и упал на колени.

Священник очень ласково положил ладонь на склоненную голову юноши.

– In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti.

– Аминь! – с жаром отозвался Лука.

Задержавшему ладонь на теплой голове Луки священнику показалось, будто он ощущает несущиеся у него под рукой мысли.

– Приготовься, – мягко сказал он. – Ты обнаружишь, что он сильно изменился.

Лука поднялся на ноги.

– Я буду любить его и почитать, каким бы он ни был, – пообещал он.

Священник кивнул.

– Он перенес зверскую жестокость, которая оставила на нем шрамы – видимые, как рубцы на спине и клеймо на лице, и, возможно, невидимые. Ты должен быть готов к тому, что он стал другим.

– Но я ведь тоже изменился, – объяснил Лука. – В последний раз он видел меня мальчишкой – послушником, который надеялся стать священником. Теперь я мужчина. Я любил женщину, я хранил любовь к ней в тайне, я повидал ужасные вещи – и смотрел на них и выносил суждение. Я в мире и от мира. Мы оба увидим друг в друге значительные изменения. Но я не переставал его любить – и знаю, что и он не переставал любить меня.

Священник кивнул.

– Да будет так, – негромко сказал он. – А я буду молиться, чтобы любовь отца к сыну и любовь к Богу помогли вам обоим при вашей встрече.

– Где я с ним встречусь? – захотел узнать Лука.

– Приходи сюда ко мне, на Риальто, после обедни, через четыре дня – за новостями, а потом можешь приходить каждый день, пока он не приплывет сюда, – ответил отец Пьетро.

– Я буду здесь, – пообещал Лука, – через четыре дня.

Так и не опомнившись, он ушел с оживленного моста и добрался до ожидающей его гондолы. Ишрак и Фрейзе встретили его вопросами, но он покачал головой.

– Мой отец нашелся, – только и сказал он. – Я отправлю деньги. Он приедет сюда, ко мне.

Дома брат Пьетро встретил их прямо на ступеньках причала.

– Не понимаю, что происходит! – пожаловался он. – Сюда явилась та женщина, и у них с Изольдой произошла какая-то ссора, ужасная драка, а теперь Изольда заперлась у себя в комнате, отказывается выходить и говорить со мной, и заявляет, что больше никогда в жизни не станет разговаривать с Лукой. – Он повернулся к Луке. – Что ты сделал?

Волна краски, стремительно поднявшаяся от его белого воротника до черной шляпы, выдала его.

– Ничего, – ответил он, виновато посмотрев на Ишрак. – Я ничего не делал.

Ишрак сошла с гондолы и поднялась по лестнице мимо мужского этажа на женский, в большую гостиную, где блики от воды играли на потолке. Там она постучала к Изольде в дверь. Обернувшись, она увидела, что Лука последовал за ней. Он сминал в руках шляпу, а его юное лицо было глубоко несчастным.

– Изольда! – позвала она. – Ты здесь?

– Да, – донесся изнутри приглушенный отрывистый ответ.

– Что случилось?

– Эта женщина сюда явилась, и я ее ударила, а она расцарапала мне лицо. Она драла мне волосы, а я драла волосы ей – мы были как две базарные торговки. Я вела себя не лучше ее. Я была как ревнивая… путана. Я унизила себя!

– Почему?

Ишрак с трудом подавила смех.

– Потому что она сказала… сказала…

У Изольды вырвалось рыдание.

– Ох! – Ишрак тут же преисполнилась сочувствия. – Не плачь. Не важно, что она говорила.

– Нет, важно! Она сказала, что Лука назначил ей свидание, так что она поэтому приплыла прошлой ночью к нашему дому, что он собирался лечь с ней в саду. Они договорились о встрече. Он ее хочет. И она приказала этой ночью впустить ее в дом. Она говорит, что он ее желает. Она говорит, что заставит его ее желать. Говорит, что заставит его сходить с ума от нее, что он станет ее игрушкой.

– Не было такого! – воскликнул Лука не слишком убедительно. Он шагнул к двери и прижался к ней лбом, словно почувствовав прикосновение прохладных рук Изольды. – Я ее не приглашал, – сказал он. – Вовсе нет! Или, вернее, не совсем.

– Ты тоже тут? – воскликнула Изольда по другую сторону двери.

Дерево заглушало ее голос, словно она прижималась губами к двери, чтобы оказаться как можно ближе к нему.

– Я здесь, здесь.

– Зачем? Зачем ты здесь?

– Потому что мне невыносима мысль о том, что ты расстроена. И к тому же из-за меня. Я же на все готов, лишь бы сделать тебя счастливой. Я бы все, что имею, отдал, лишь бы ты не огорчалась. Для меня существует только одна женщина. Я никогда другой женщины не полюблю.

– Она сказала, что ты готов в нее влюбиться.

– Она лгала.

– Она сказала, что может заставить тебя в нее влюбиться.

– Не может. Клянусь, не может.

– Она сказала, что ты согласился переспать с ней после приема, что вы договорились встретиться.

– Я и правда согласился, – пролепетал он. – Я сглупил, а она сказала… Не важно. Но там, в саду, я подумал, что это не она, а другая… Изольда… Я не знаю, что случилось. Я думал… Надеялся… Я был уверен, что это…

– Лука, по-моему, она плохая женщина, гадкая женщина.

– Изольда, я мужчина. Я испытал желание, я трогал, целовал… Но было темно, я не знал… Я все это время думал, что… Я не знал, что это она. Я был полупьян, я думал о…

– Ничего не говори. Не думай. Не говори, о чем ты думал. Ты никогда не скажешь о том, что думал. Никогда не скажешь, с кем, по-твоему, ты был.

– Я ничего не скажу! – поклялся он, приложив обе ладони к двери, прижимаясь к ней лбом.

Он шептал так тихо, что его слышала только она.

– Никто никогда не скажет, кто именно вошел в сад прошлой ночью, – негромко сказала ему Ишрак.

Повернувшись, Лука поймал взгляд ее темных глаз. Он ахнул от внезапно пришедшей ему в голову мысли – мощной, словно прилив желания.

– Ишрак? Это была ты?

– Мы об этом даже думать не будем, – сказала она.

Она молча послала ему быструю улыбку, отвернулась и бесшумно спустилась вниз по лестнице.

– Ишрак? – прошептала Изольда.

– Она ушла. Она ничего не сказала, – ответил Лука. – Но мне надо знать! Любимая…

– Что? Как ты меня назвал?

– Я назвал тебя любимой, потому что ты для меня именно она. Если ты потребуешь, я больше никогда не заговорю про эту ночь в саду и пришедшую ко мне незнакомку. Если ты скажешь мне, что это была ужасная ошибка, то, значит, это была ужасная ошибка. Если ты скажешь мне, что это были мгновения любви, вне времени и места, о которых больше не следует упоминать, то я так и буду считать. Если ты скажешь мне, что это был подарок от другой девушки, которую я люблю почти так же сильно, как и тебя, то я и эту тайну сохраню. Но если ты скажешь мне, что это был сон – самый дивный сон, который только мог мне присниться, то я буду думать именно так. Я в твоем распоряжении. Это тайна, хоть я ее и не знаю. Но я знаю, что люблю только тебя. Только тебя.

По другую сторону двери наступило долгое молчание, а потом он услышал, как ключ поворачивается в замочной скважине. В дверях появилась Изольда – с растрепанными волосами и покрасневшими от слез глазами.

– Ты можешь хранить тайну и никогда ни о чем не спрашивать? Не узнать наверняка? Можешь не спрашивать и жить в неведении?

– Не знаю, – честно признался Лука. – Мне грезилось, что я был с тобой, я мечтал быть с тобой, я выпил слишком много вина, я так сильно тебя люблю, что решил, будто это ты. Ты не можешь мне сказать? Я ошибся? Ужасно ошибся? Или я самый счастливый человек во всей Венеции?

Она медленно покачала головой.

– Я никогда не смогу ничего тебе сказать, – проговорила она. – Тебе придется жить с тем, что так и не узнаешь наверняка.

Как это ни странно, он не стал добиваться от нее ответа: казалось, он понял. Он молча распахнул ей объятия, а она шагнула в них и, положив голову ему на плечо, прижалась горящей щекой к ткани рубашки.

– Я не стану спрашивать, – сказал он. – Это было как сон. Самый чудесный сон о том, о чем я даже не смел мечтать. Пусть это и останется сном. Если таков будет твой приказ, я просто видел чудеснейший сон.

* * *

Брат Пьетро и обе девушки дожидались возвращения Луки и Фрейзе от моста Риальто, куда они отправились на гондоле. Лука выскочил из дома с кошелем золотых ноблей, поспешно поцеловав Изольде руку: он отчаянно хотел как можно скорее передать деньги отцу Пьетро.

– Милорд ведь дал нам эти деньги, чтобы мы могли подкрепить историю, будто мы торговцы, – обеспокоенно проговорил брат Пьетро, стоявший у окна и смотревший на оживленное движение по каналу. – А не для того, чтобы Лука выкупил своего отца.

– Милорд должен был знать, что Лука использует эти деньги для спасения отца. И, возможно, Луке повезет и он сможет их вернуть за счет торговых сделок и игры на деньги. Разве нобли сегодня не стоят больше, чем когда мы только их покупали?

– Ростовщичество, – недовольно откликнулся брат Пьетро. – Ему не следовало получать доход, торгуя монетами.

– Ему положено это делать! – вышла из себя Ишрак. – Так приказал милорд. Ему было велено торговать. И если он получит прибыль от своего груза, то, конечно же, волен тратить ее, как пожелает!

Брат Пьетро покачал головой.

– Верный и рачительный слуга должен получить прибыль к вящей славе Божьей, – заявил он. – А потом все отдать милорду. Вот это – правильное отношение. Вспомните притчу о талантах.

– Но когда отец Луки вернется домой, это будет к вящей славе Божьей, – отметила Изольда. – И величайшая радость для Луки. Разве нам не следует радоваться за него?

– Не могу не опасаться того, кем он становится, разъезжая в гондоле, как богатый торговец. – Он перевел взгляд на нее. – И не могу не опасаться за тебя тоже. Дралась с той женщиной, словно базарная торговка. Твой отец не учил тебя так себя вести, леди Изольда.

Она кивнула.

– Мне стыдно за то, как я себя вела, – призналась она. – Ты даже не представляешь себе, насколько стыдно, брат Пьетро.

– Ты исповедалась? – негромко спросил он у нее.

Ишрак тактично отошла подальше, чтобы не мешать их разговору.

Изольда покачала головой:

– Мне слишком стыдно, чтобы исповедаться.

– Ты родилась и росла, чтобы быть владетельной дамой, – напомнил ей брат Пьетро. – Леди, у которой есть долг и обязанности. Твоя роль – демонстрировать самообладание, хорошие манеры, сдержанность. Ты не можешь слушать свое сердце в любви, как и твой нрав, затевая драку. Ты предназначена для лучшего. Отец готовил тебя занять высокое положение в этом мире, а не стать глупой девицей с интрижками и драками.