Европейские фермы были меньше, старее, более потрепанные. Сабрине представлялось, что эти американские фермы, простираясь от шоссе к горизонту и за его пределы, символизируют экспансию, нескончаемый прогресс обладание землей. Все казалось открытым и гармоничным, свободным, устоявшимся, и ей хотелось протянуть руку и взять все это с собой, поместить в записную книжку на память.

Яблоневый сад расположился в местности, усеянной маленькими озерками. Более крупные из них были окру, жены домами, лодочными причалами и парками, повсюду виднелись толпы отдыхающих. Гарт проклинал дорожное движение; чем ближе они подъезжали к саду, тем медленнее двигались. Клифф застонал:

— Нельзя ли выйти из машины? Мы бы побежали с вами наперегонки до сада. И были бы на финише первыми.

— А еще лучше, — сказал Гарт, — если ты поведешь машину. Давно пора заставить вас потрудиться. Мы с мамой совершим приятную прогулку к саду, а вы с Пенни останетесь сражаться с дорожными пробками.

— Ты серьезно, пап? — с готовностью спросил Клифф. — Ты разрешишь сесть за руль?

— Закон против, — покачал головой Гарт. Когда тебе исполнится пятнадцать лет, тебя научат водить машину в школе.

— Они никогда ничему не научат, — ворчливо ответил Клифф.

— Если это правда, тогда я с тобой разберусь, но не раньше. Ты и так скоро сядешь за руль, а мы с мамой будем тебя ждать, беспокоясь, каждый раз, когда ты будешь опаздывать на десять минут. Так что не торопи время — ни для нас, ни для себя. Их голоса долетали до Сабрины как будто издалека. «Меня не будет здесь, когда Клиффу исполнится пятнадцать. Мне не доведется прогуляться с Гартом, пока Клифф и Пенни будут сражаться с транспортными пробками. Они все будут жить дальше, вырастая и изменяясь, после того, как я уеду. И они даже не узнают, что я уехала», — внезапно подумала она. Жена Гарта, мать Пенни и Клиффа по-прежнему будет частью их жизни, их ссор и шуток, семейных бесед, прогулок и сна. Их любви. Не будет толь Сабрины.

— Что случилось?

Она быстро покачала головой:

— Ничего. Пойдем?

Они взяли большую корзинку и вошли в сад. В воздухе стоял густой запах опавших яблок, ковром усыпавших зачитанную траву под деревьями. Ветки над ними клонились под весом сотен других безупречных шаров, раскрашенных в цвета от желтовато-зеленого до глубокого золотисто с розовыми бочками. Вокруг них сборщики яблок наполняли корзинки и пластиковые мешки, но они прошли вперед, пока не оказались на тихом участке. Взглянув разок на искривленные сучковатые деревья, Клифф с воплем восторга подпрыгнул и вскарабкался наверх, уверенно цепляясь руками и ногами за сплетенные ветки.

— Двоюродный братец обезьяны, — заметил изумленный Гарт. Пенни полезла, было за ним, но Клифф крикнул сверху:

— Подожди, я сначала брошу тебе сорванные яблоки, а потом поменяемся местами. Я помогу тебе залезть наверх.

Сабрина была растрогана. Дети ссорились, но Стефания также научила их заботиться друг о друге. Они с Гартом наблюдали, как дети срывали, бросали и подбирали яблоки.

— Может быть, погуляем немного? — спросила она.

— Отличная мысль. — Он взял ее за руку и помахал Клиффу. — Мы скоро вернемся. Если наполните одну корзинку, начинайте другую. Единственный ограничитель — это количество яблок, которое вы захотите очистить дома.

Клифф замер с протянутой рукой, потом кивнул. Когда они уходили, Сабрина услышала, как он благоговейно произнес:

— Мама даже не напомнила нам, что нужно быть осторожными.

Гарт и Сабрина пошли по тропинке; по обеим сторонам стояли деревья с пышными, тяжелыми ветвями, воздух над их головами был полон приглушенными голосами семейных групп, собирающих яблоки. Темные листья и желтые яблоки сияли на фоне синего неба, легкий ветерок развевал пряди волос Сабрины. Она подняла лицо к солнцу и глубоко вздохнула. Ничего не случилось. Ничего волнующего, ничего потрясающего, ничего, что привлекло бы к ней внимание богатых влиятельных людей. Ничего не случилось, кроме того, что она влюблена в идущего рядом с ней человека. И она была счастлива.

Тропинка пересекала другую дорожку, на которой стоял знак, запрещающий вход. Там были ряды деревьев «Джонатан», «Макинтош» и «Красные деликатесные» — яблоки предназначенных для продажи во фруктовом магазине и в переработку в сок и яблочный соус.

— Давай нарушим запрет, — сказал Гарт. — Со всем уважением к флоре и фауне. Держась за руки, они медленно шли, греясь в теплых лучах октябрьского солнца, вдыхая аромат яблок, клевер" скошенной травы с близлежащих полей.

— Ты делаешь меня чудесно счастливым, — тихо сказал Гарт. — Я недостаточно часто говорю тебе об этом. Она взглянула на него снизу вверх.

— И еще, — добавил он, — ты так потрясающе красива. И об этом я тоже говорю тебе крайне редко. Сабрина продолжала молча смотреть на него. Он повернул ее к себе и, сжав лицо в своих ладонях почувствовал, как она напряглась.

— Не убегай, любовь моя. Я знаю, что тревожит тебя, и стараюсь тебя ни к чему не принуждать. Но ты должна знать, что я не буду ждать так до бесконечности — в конце концов, я кровно заинтересован в том, чтобы поговорить откровенно… Его остановила тревога в ее глазах. Боялась ли она его — или себя?

— Стефания, — мягко сказал он; его слова звучали до странности официально, потому что он так тщательно подбирал их, — я не причиню тебе боли. Что бы ты ни решила, я думаю, мне придется принять это. Но я люблю тебя больше, чем когда-либо раньше. Ты нужна мне и, конечно, детям, и если ты останешься с нами, для меня это будет иметь решающее значение.

Позднее красное яблоко упало с мягким шлепком на землю у их ног. Мимо пронеслась стрекоза, ее прозрачные крылья блеснули на солнце; бурундук разбросал холмик сухих листьев. Сабрина молчала. Теплые ладони Гарта на ее лице не позволяли ей отвернуться, и их глаза встретились, eго вопрошающий взгляд и ее — полный неуверенности. Она была озадачена его словами, но одна фраза снова и снов эхом отдавалась в ее сознании: «больше, чем когда-либо раньше, я люблю тебя больше, чем когда-либо раньше». Эти слова отзывались в ней тем желанием, которое он пробудил сегодня утром, все еще пульсирующем в ее теле, сильно, настойчиво, горящем в ее крови так же, как; солнце горело сквозь ее веки, когда она закрыла глаза.

— Посмотри на меня, — резко сказал Гарт, но она почала головой. Чтобы он ни знал, но только не правда, не мог он знать правду, иначе он не назвал бы ее Стефанией — но каким-то образом он понял, что она может покинуть его, и это было правдой. Это было правдой, хоть он и не узнает никогда, почему или что это на самом деле означает. «Любовь моя, мне нечего ответить»

Гарт уронил руки. Ее лицо стало беззащитным и холодным, таким же ледяным, как суровый взгляд Гарта, когда она открыла глаза. Она попыталась найти слова, которые возродили бы гармонию, существовавшую между ними несколько минут назад, но сказать было нечего.

— Нам надо вернуться — дети…

— Позже, — коротко ответил он и свернул на следующую дорожку. Сабрина шагала рядом с ним. — Мы должны проводить какое-то время вместе, — небрежно сказал он. — Когда мы последний раз уезжали вдвоем?

— Не знаю, — ответила она, радуясь возможности просто сказать правду.

— Тогда мы едем на этой неделе. Я хотел сказать тебе, я наконец-то принял предложение Калле посетить лабораторию Фостера. Мы вылетаем во вторник утром, проведем ночь в Нью-Йорке и вернемся в среду. Сабрина среагировала автоматически:

— Нет. — Когда он нахмурился, она попыталась найти причины: — Дети. Моя работа. Моя рука. Деньги. Он отвел эти доводы.

— Ребята останутся с Вивьен, я уже попросил ее. Твой антиквариат обходился без тебя сотню лет, потерпит еще пару дней. Ты сказала мне, что гипс снимут в понедельник. Фостер оплатит всю поездку, включая гостиницу в Нью — Йорке. Послушай, ты подталкивала меня несколько месяцев, чтобы я принял эту должность. Поэтому я и сказал, что мы едем.

Сабрина подняла яблоко и потерла его о рукав. Оно было безупречным, ни одного пятнышка или повреждения от удара. Она вгрызлась в его мякоть, острый вкус сока обжег ей язык. Поездка с Гартом, наедине с ним. «О, как бы я хотела этого», — подумала она тогда, когда он пригласил ее приехать к нему в Беркли. Но как может она ехать с Гартом? Сколько интимных моментов сможет она делить ним?

Но она не может заставить его отказаться от этого места, когда Стефания так отчаянно хотела, чтобы он его принял, и она даже пообещала Стефании, что постарается убедить его съездить в Стэмфорд. Поэтому она неохотно кивнула. Он обнял ее рукой, поворачивая обратно к Пенни и Клиффу.

— Настало время нам с тобой побыть наедине, — сказал он, — и выяснить, кто же мы в действительности такие.

Глава 16

Натан Голднер установил рентгеновский снимок на освещенной панели и отступил назад, чтобы Сабрина могла рассматривать снимок вместе с ним.

— Лучше и не бывает, — сказал он. — Можете снова колотить Гарта и детей и взбивать ваши знаменитые пирожные. Теперь давайте снимем гипс.

Он склонился над рукой Сабрины, потом взглянул на нее:

— Не слышу радостных криков.

Она слабо улыбнулась, погруженная в свои мысли, видя перед собой не свою левую руку, лежащую на столе и все еще заключенную в гипс, а две левые руки, одинаково здоровые: руки Стефании и Сабрины, снова не отличимые друг от друга.

— Стефания? — позвал Нат. — С вами все в порядке? «Все в порядке, вот в чем беда».

— Извините, Нат. Я думала о трех бушелях яблок «Гольден», ожидающих меня дома. Если бы можно было оставить гипс еще на несколько недель, я могла бы свалить приготовление пирогов, струделя и яблочного соуса на остальных членов семьи. Шутка. Если бы можно было оставить гипс еще на несколько недель… Хотела ли она этого? Как ни сильно скучала она по Лондону и сколько ни спрашивала себя, что происходило с ее другой жизнью, хотела бы она этих дополнительных недель, — она не знала. Вот что было безумием: она действительно не знала. Но не все ли равно. У нее не было выбора.

Однако для Ната это была шутка.

— Приговорена к струделю, — произнес он и снова склонился, чтобы разрезать гипс. Когда гипс был снят, Сабрина увидела свою руку, белую и хрупкую, словно новорожденную.

— Нужно держать ее в повязке? И не слишком много ее утруждать?

Доктор покачал головой:

— Вам не отвертеться, Стефания. Можно чистить яблоки с сегодняшнего дня и до самого Рождества или передвинуть всю мебель в том магазине, где выработаете. Наоборот используйте руку как можно больше, чтобы мышцы окрепли. Теперь кость еще крепче, чем раньше.

«Я еще крепче, чем раньше, — сказала она про себя, идя к машине. Она подумала о Гарте. — И мне легче сделать больно».

В то утро она отпросилась с работы, а дома открыла дверь во двор, чтобы впустить ветерок и свежий аромат поздних роз, все еще цветущих у дома. Сабрина задумчиво посмотрела на три доверху полные корзины, стоящие рядышком у двери черного хода, там, где Гарт поставил их вчера вечером. «Я должна что-то с ними сделать, — подумала она. — По крайней мере, потушить их с сахаром».

Вместо этого она приготовила чашку кофе и села к столу. Странно было ощущать свою руку в теплом воздухе. Сабрина Лонгворт снова целенькая, готовая принять на себя груз всего мира. А затем зазвонил телефон. Она знала, что это Стефания.

— Сабрина, — сказала Стефания поспешно, слегка задыхаясь. — Как вы там? Как Пенни и Клифф?

— Прекрасно. — Сабрина была озадачена. «Не просто запыхавшийся голос, — подумала она. — Настороженный. Как-будто она боится того, что я могу ей сказать».

— Мы ездили собирать яблоки, и дети превратились в пару автоматов по сбору урожая. Стефания, что мне делать с тремя бушелями яблок?

В смехе Стефании прозвучали тоскливые нотки, которые тотчас же уловила Сабрина.

— Они всегда увлекаются. Почему ты их не остановила?

— Нас там не было…

— Не было?

— Мы решили пройтись. Мне… не хотелось рвать яблоки, гипс слишком неуклюжий, поэтому мы оставили всю работу.

Последовало короткое молчание.

— Как Гарт?

— Хорошо. Он… в порядке. Я говорила тебе на прошлой неделе, он проводит больше времени дома, Пенни и Клифф счастливы. Мы все… в порядке.

— И?.. Сабрина глубоко вдохнула.

— И сегодня утром мне…

— Нет, я спрашивала о Гарте. Я подумала, возможно, когда он вернулся из Калифорнии, он захотел заняться любовью. Что-то вроде «добро пожаловать домой».

Ее голос снова изменился, словно она попыталась отодвинуть Сабрину на какое-то расстояние. Сабрина почувствовала неловкость.

— А он обычно так и делал?

— Да. И на этот раз тоже, правда? Я не против, знаешь ли. Можешь делать все, что хочешь. Было бы ошибкой ожидать, что человек сможет прожить всю жизнь и не сделать чего-то… ну, отличающегося… В конце концов, пять недель — долгий срок…Ее голос замер, и неожиданно Сабрина поняла. «Интересно, кто он? — подумала она. — Наверное, это случилось совершенно неожиданно».