– Тебя послушать, все так легко и просто...

– В теории – да. На практике, соглашусь, все гораздо сложнее. Мы же никто не умеем общаться. Наши родители не умели и не смогли научить нас. Мы все детство наблюдали за их скандалами, подколками, взаимным унижением. И хорошо научились скандалить, подкалывать и унижать другого. Чтобы научиться общаться по-другому, не унижая, не опускаясь до скандала, нужно хорошо потрудиться.

– Вот видишь, а ты от меня этого требуешь! – обрадовалась Леночка.

– Ты пойми, я тебе помочь хочу. И если ты сейчас не начнешь этому учиться, то потом будет поздно. Либо ты станешь одной из тех забитых куриц, которые сидят дома, варят-парят и до смерти боятся потерять мужика, который ими командует и унижает беспрерывно, либо вся ваша сказка с Коленькой обернется ночным кошмаром, из которого ты выйдешь одинокой, с парой-тройкой стойких неврозов и окончательным кредо, что все мужики – сволочи.

Леночка встала, подошла к шкафчику, где у Дуськи хранилась валерьянка именно для таких случаев, и накапала себе двадцать капель. А подумав, добавила еще десять.

– Ты стихи-то пишешь? – спросила Дуська.

– Нет, – покачала головой Леночка, – как-то не до стихов...

– Вот-вот, зная тебя, могу сказать, что это очень плохой показатель. Как, кстати, твой Коленька к твоим творениям относится?

– Никак... Я ему не показывала еще.

– Почему?

– Боюсь, что ему не понравится... – Леночка виновато опустила голову.

Дуська в негодовании даже по столу хлопнула:

– Смотреть на тебя не могу! Приходи в себя, Ленка! Что с тобой происходит? Ты сама не своя!

Леночка молча приткнулась на стульчик.

– Я тебе рассказывала про теорию семи секунд? – неожиданно спросила Дуська.

– Нет.

– У собак условный рефлекс закрепляется, только если наказание последовало в течение семи секунд. Например, застаешь ты ее за упоенным разгрызанием твоих любимых туфелек. Успеешь стукнуть в течение семи секунд – рефлекс закрепится: грызть туфли нельзя – будет больно. Но если она, увидев тебя, успеет радостно броситься к тебе и начнет лизаться, а ты стукнешь ее позже – закрепится совершенно другой рефлекс: подходить к хозяйке нельзя. А туфли грызть можно. Или вообще она не поймет, за что ее ударили, и обидится. А то еще и огрызнется в ответ.

– И что? – не поняла Леночка.

– А то, что с мужиками то же самое. Реагировать на его неприятные для тебя действия нужно быстро. Он скомандовал – ты сразу же дала понять, что с тобой в подобном тоне разговаривать нельзя. А если ты будешь терпеть, терпеть, а потом, когда терпелка кончится, вдруг ему все выскажешь, он вообще не поймет, о чем ты. Ты в его глазах будешь именно, как ты говоришь, склочной бабой, которая завела скандал на пустом месте. Думаешь, он запоминает, когда и чем тебя обидел? Он вообще не замечает, что обидел тебя. Если ты ему об этом не говоришь. В течение семи секунд.

Леночка в ужасе схватилась за голову. Дуськина премудрость была выше ее понимания. Точнее, она поняла только одно, что живет неправильно, говорит неправильно и действует, соответственно, совершенно неправильно.

– Ну-ка быстро убрала пузырек с валерьянкой на место! – неожиданно рявкнула Дуська.

– Ты что на меня орешь? – удивилась Леночка.

– Отлично! – обрадовалась Дуська. – Умеешь ты грамотно реагировать. Видишь, меня сразу осадила. Что же тебе мешает так же и Коленьку твоего сразу на место ставить?

Леночка обалдела. Во-первых, от того, что Дуська неожиданно на нее рявкнула. Во-вторых, от того, что это, оказывается, был эксперимент. В-третьих, от того, что с Коленькой она бы так не смогла. Непременно пошла бы и поставила все на место. Да еще бы и извинилась. Или даже, чего доброго, его же стала бы успокаивать...

– Дусенька, – Леночка снова чуть не разрыдалась, – я ведь, и правда, могу его только слушаться... Я не могу с ним, как с тобой...

– Почему?

– Потому что он мужчина. Потому что я его люблю...

– Меня ты любишь?

– Люблю...

– Значит, проблема только в том, что он – мужчина?

– Я знаю, что ты сейчас скажешь, – Леночка шмыгнула носом, – что я отношусь к мужчине, как к высшему существу, я готова ему все прощать, у меня нет чувства собственного достоинства...

– ...и ты сама себя ставишь существом второго сорта, подчиненным, – продолжила за нее Дуська.

– А что же делать? – испугалась Леночка.

– Ой, горе ты мое, – Дуська даже от своего педикюра отвлеклась, – перестать! Просто перестать считать себя существом второго сорта. Слушай, нарисуй-ка мне две окружности.

– Какие окружности? – удивилась, сбитая с толку неожиданной просьбой Леночка.

– Ну тест это, тест. Вон там на холодильнике лежит блокнот и маркер.

Леночка взяла их и задумалась.

– Да не думай много! – поторопила Дуська. – Быстро рисуй.

Леночка послушно нарисовала бублик.

– Подпиши, какая из них номер один, а какая – номер два.

Леночка обозначила внутреннюю окружность номером один, а внешнюю – двойкой. Дуська заглянула в ее рисунок и печально вздохнула:

– Все понятно. Рисунок отражает твое представление об отношениях в паре. Видишь, первая окружность – а это ты – полностью поглощена окружностью номер два – твоим Коленькой. Это же ужасно. У него есть личное, отдельное пространство. А у тебя – нет.

Леночка воззрилась на бублик. Их отношения с Коленькой действительно все больше выглядели именно так: слева – Коленька, справа – Коленька, кругом – один Коленька, и никого больше. Она задумалась...

– А я сначала другое хотела нарисовать... Я хотела две соприкасающиеся окружности нарисовать, одинаковые по размеру. Даже не соприкасающиеся, а немного наложенные друг на друга, как колечки на свадебных машинах.

– Правильно! – обрадовалась Дуська. – Это и есть самый оптимальный вариант отношений. Каждый имеет свое личное пространство, и вместе с тем у пары есть нечто общее: общие интересы, цели, дела. Знаешь, почему ты все-таки нарисовала бублик? Потому что, мне кажется, в идеальном варианте ты не вполне уверена. То есть ты как бы хочешь этого, но готова и поступиться своей свободой. А нарисовала ты то, что есть, – ваши отношения с Коленькой. Потому что это тебя мучает.

Леночка снова хлюпнула носом и шумно вздохнула. Она хотела было спросить: и что же теперь делать? Но вовремя спохватилась. Сколько же можно было задавать это вопрос? Вместо этого Леночка еще раз печально вздохнула и сказала:

– Ладно, буду теперь отвоевывать свою свободу. И начинать мне нужно уже сейчас. Вернуться или у тебя остаться? Уже двенадцать. Он там пьет небось от злости.

– Он еще и пьет? – ахнула Дуська. – Водку?

– Что ты! – оскорбилась за Коленьку Леночка. – «Хенесси». У него специально несколько бутылочек стоит. Когда у него что-то не получается на работе или вообще – он пьет. Насупится, как сыч, уйдет на кухню, закроется и пьет.

– Ой, не понимаю я вас, девочки. И зачем вам этакие уроды нужны... А вообще – смотри сама. Хочешь – оставайся. Но помни, что ты такой же равноправный член вашего союза, как и он. И квартира эта – настолько же твой дом, как и его, и ты можешь приходить туда, когда считаешь нужным.

– Ладно, поеду домой. Завтра на работу. А я к тебе почти что в домашних тапочках выскочила.

6

В этой главе снова появляется Феденька

Леночка никогда не страдала от того, что она – женщина. Не сталкивалась с мужским шовинизмом. Не подвергалась дискриминации по половому признаку. Не слышала от мужика: «Все бабы – дуры». Поэтому оказалась совершенно не готова к сложившейся ситуации. И главное, от кого все это приходилось терпеть?! От возлюбленного, мужчины ее мечты, прекрасного, красивого и интеллигентного Коленьки. Леночкины настройки моментально оказались сбиты, ее компьютер завис, ее микроволновка перегрелась, и так далее, и тому подобное.

Коленька с ней демонстративно не разговаривал. Леночка с ним – тоже. Впервые со дня начала их романа, после того стихотворения про улыбку, она написала:

Я в твоем доме как сквозняк:

Хожу и хлопаю дверями.

Я в твоем доме просто так —

Осенний рыжий лист на память.

Недолговечна и нежна —

В труху рассыплются все жилки.

В твое окно глядит луна.

Со дна недопитой бутылки.

Именно такое – совершенно осеннее, несмотря на радостный май за окном, – настроение было у Леночки. И если раньше она постоянно подшучивала над Дуськиным феминизмом, то сейчас мучительно ясно вдруг осознала, что настал черед бороться за свои права. Иначе действительно «в труху рассыплются все жилки».

– Помни, – сказала ей Дуська на прощание, – лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

Леночка не хотела ни того, ни другого. Но поскольку она была человеком спокойным и рассудительным, то решила найти какой-нибудь выход. И для этого отправилась к Катьке с Феденькой. Потому как одна голова – хорошо, две – лучше, а три – это и вовсе гарантия успеха.


...Катька же вместо того, чтобы в благодарность за все свои многолетние стенания и рыдания в Леночкины жилетки прет-а-порте и от кутюр в кои веки послушать о страданиях подруги, едва запустив ее, залезла в ванную. Сослалась на то, что у нее по средам в расписании хвойная ванна. И только после нее она сможет уделить Леночке два часа внимания.

– Да ты проходи, – позвал оторопевшую Леночку Феденька. – Что у тебя случилось? На тебе лица нет. Чай будешь?

И не дожидаясь ответа, он на кухне ловко разлил ароматный зеленый час с жасмином по кружкам. Леночке ничего не осталось, как, раздевшись, пройти на кухню.

Феденька был по-домашнему уютен – в растянувшемся свитере, в тапочках, немного взъерошенный, но какой-то весь спокойно-умиротворенный. И Леночка сама не заметила, как начала ему все рассказывать. И про то, что Коленька – домашний деспот, и про то, что она, как выяснилось, совсем не умеет отстаивать свои интересы.

– Да, Колька, он такой, – согласился Феденька. – Он всегда гордится тем, что бабы у него по струнке ходят. А мне сначала показалось, что тебе именно это в нем и нравится.

– Понимаешь, у меня всегда были такие воздушно-романтические мужчины... – начала Леночка.

И вспомнила Лешеньку.

Который обожал ее стихи. И сам их писал. Который то прибегал к ней восторженно-радостный, то уходил в глубокое подполье и не отвечал на звонки. Который постоянно таскал ее по кабакам, занимал и не отдавал деньги. Которого она любила больше жизни и который однажды посвятил ей такое стихотворение:

Пойми, я не с тобой. Я просто теплый дождь.

Я просто летний сон. Я просто вихрь в саду.

Зачем меня ловить? Пожалуйста, не трожь.

Я говорю: люблю. Я все равно уйду.

Я просто не могу быть смыслом в этой жизни.

Я синяя тоска под колпаком шута.

Я только лишь щенок, отважный и капризный.

А ты поближе глянь: ничто, я – пустота.

Отдай мне боль свою, нажитую с другими.

Гони меня взашей, не дав поцеловать.

А я буду шептать святое твое имя.

Святое твое имя я буду повторять.

Я все равно уйду. Мне в жизни нету места.

Я просто боль в твоей распахнутой душе.

Ты знаешь, что и как, а мне одно известно:

Один пролет... один на верхнем этаже.

Я лишь могу терять все самое родное.

Да ты и без меня прекрасно проживешь.

А я пусть буду – дождь, прошедший стороною.

Пойми и не сердись: я – сказка, а не ложь.

Я просто летний дождь.

И пропал навсегда.

Всю жизнь, сколько себя помнила, Леночка сочиняла стихи. Посвящала их другим. Ни один возлюбленный не ушел из ее жизни, не оставив о себе следа в виде рифмованных строчек. Но всю жизнь Леночка мечтала, что наступит однажды такой день, когда стихи посвятят ей самой.

Прочитав с экрана – а это было электронное письмо – строчки про дождь, Леночка разразилась таким градом слез, что клавиатуру потом пришлось выкинуть. Она была счастлива и несчастна одновременно. Лешенька ее бросил. Но как, стервец, красиво!

Два месяца она плакала не переставая. Потом написала:

Я тебя узнаю, баламут и пошляк,

В смелом росчерке ливня на черной земле,

В первой крови ужаснейших уличных драк

И в дрожащем от бури оконном стекле.

Я тебя узнаю, Казанова и плут,

В песнях блудных котов, в вешнем гомоне птиц,

В алых розах, которые завтра умрут,

И в подстреленных птицах сгоревших страниц.

Я тебя узнаю, хоть давно ты забыт

Всеми, кто мотыльками летели на свет,

И в шуршании шин песню звонких копыт —

Твою песню! – я слышу сквозь тысячи лет.

Вспоминаю, встаю... Сколько лет отцвело?

Вспомни, я ведь, как ты, ненавижу покой.

Может быть... позови? И окрепнет крыло.

Может, снова – за радугой? Яркой такой...