Будильник разбудил его ровно в восемь.

Обнаров посмотрел на кроватку, где спал Егор. Детская кроватка была пуста. Сделав над собой усилие Обнаров сел, подозрительно оглядел себя. На нем был сценический костюм, на ногах сапоги-ботфорты.

– Черт побери! – досадливо проворчал он и стал переодеваться, преодолевая приступ головокружения и тошноты.

Мать и сынишка были на кухне.

– Доброе утро, – сказал Обнаров, входя.

Мать хлопотала у плиты. В ответ на пожелание доброго утра она обернулась, смерила сына холодным взглядом, не произнеся ни слова, отвернулась опять и стала мешать ложкой что-то в кастрюльке. Сынишка в детской сумке-коляске лежал на диване и играл с погремушкой.

– Привет, мой родной. Как наши делищи?

Он погладил ребенка по грудке, пощекотал пальцами по пухленькой розовой щечке. Сын крепко схватил ручонкой его за палец и заулыбался, радостно забив ножками.

– Ну-ка, давай, приподнимайся, цепляйся, держись.

Отнюдь не любезно мать поставила перед ним стакан, наполненный огуречным рассолом.

– Что это? – спросил Обнаров озадаченно.

– Рассол.

– А-а-а… – протянул он, взял стакан и попытался сделать глоток.

Ком тошноты тут же подкатил к горлу, он судорожно сглотнул и кинулся в туалет.

– Уже и рассол не лезет! – глядя на вернувшегося из ванной, позеленевшего сына, жестко сказала Марта Федоровна. – Лучше бы тебе так спиртное не лезло. Имей в виду, опохмелиться – не дам! Сколько ж надо было выпить вчера?! Матерь божья! Идет, светушки белого не видит, глаза стеклянные, из стороны в сторону шатается, как меня не зашиб в потемках, диву даюсь! Не совестно тебе? Морда твоя бесстыжая! Обо мне не думаешь, так хотя бы о сыне да о жене подумал. Ты же не один. Костя, ты теперь – отец семейства!

Обнаров молча открыл холодильник, достал батон ветчины и отрезал толстый кусок. Потом, так же молча, он отрезал кусок мягкого белого хлеба, сел на диван и стал есть.

– Ты омерзителен! – подытожила мать.

– Мам, ладно тебе. Посидели чуть-чуть после спектакля. Выпили. Что тут такого? Мне же не тринадцать лет, – с мнимым раскаянием произнес он.

– С этого все и начинается! Твой отец большую жизнь прожил, трудную, а до такого состояния, как у тебя вчера, ни разу не напивался. Стыдобина какая! Видеть тебя не могу!

– Мам…

– Не «мам»! В зеркало на себя посмотри. Лицо серое, под глазами мешки, руки дрожат. Иди, белье Егоркино стирай. Гора в ванной скопилась. Хоть протрезвеешь, негодник!

Обнаров улыбнулся сыну, постучал пальцами по погремушке. Игрушка зазвенела, блестящие фигурки забегали в ней туда-сюда к неописуемому восторгу ребенка.

– А ведь и правда, Егорка, пойду-ка я стирать. Мам, только покорми меня. Есть очень хочется. В одиннадцать тридцать за мной Серега заедет. У нас разбор спектакля.

Мать неодобрительно посмотрела на него.

– Я тебе не прислуга.

– Понял. Обойдусь, – покладисто согласился Обнаров и ушел в ванную.

Он развешивал белье в сушильном шкафу, когда ровно в одиннадцать тридцать позвонил Беспалов и сообщил, что подъехал и ждет.

– Елки-палки, поесть не успеваю, – сказал Обнаров с досадой и стал одеваться.

Потертые голубые джинсы, белая с непонятным черным узором футболка, щеголеватая потертая легкая кожаная куртка.

– Мама! – крикнул Обнаров. – Я ушел. Я вернусь часам к пяти. Может, дождь прекратится. С Егором погуляю.

Мать не ответила.

Он заглянул в комнату. Мать сидела на кровати возле Егора, лежавшего на животике и учившегося ползать.

– Мама, я вернусь к пяти. С Егором погуляю. Не скучайте. Пока!

Мать не взглянула, не сказала ни слова. Обнаров понимающе кивнул и вышел.


После «разбора полетов» вдвоем они сидели в кафе, что в здании театра. После борща Обнаров с аппетитом ел уже третий бифштекс, с удовольствием добавляя к бифштексам картофельный гарнир и парочку салатов.

– Слушай, Серый, какое счастье, что здесь вкусно готовят! – с удовлетворением говорил он. – Иначе просто край. Представляешь, мне мать бойкот устроила.

– Чего?

– У тебя все нормально со слухом. Да, самый натуральный бойкот, со всеми атрибутами: не кормит меня, не разговаривает. Представляешь? – он отпил гранатовый сок до половины стакана, довольно выдохнул, улыбнулся. – Фу-у… Хорошо-то как! Жрать хотелось, как год не кормили. Ты чего не ешь?

– Ольга с утра пельмени делала.

– О-о!

– Лучше б не делала. Не доварила, что ли? Желудок болит.

– А я говорил тебе: «Не женись на актрисе». Актрисы только и умеют, что задом вилять.

Обнаров обернулся к официантке.

– Зиночка, а можно мне чашечку горячего зеленого чая? Только горячего. Хорошо?

Та с улыбкой кивнула и пошла к бару.

– Костик, бойкот-то за что?

– Представляешь, мать видела меня вчера в непотребном виде, ну и подумала, что пьяный, – склонившись к Беспалову, понизив голос до шепота, сказал Обнаров. – Утром мне читала лекцию об ответственности перед семьей и вреде алкоголизма.

– Ситуация… – улыбнулся Беспалов. – Чего не объяснился?

– И что скажу? Моих объяснений и здоровое сердце не выдержит. Ладно! Букет цветов куплю, чмокну в щечку, пообещаю исправиться. Материнское сердце доброе, простит.

– Костя, там, у Таи, чего, правда так худо?

Официантка принесла чай, заменила пепельницу и с милой улыбкой удалилась.

– Что тебе сказать, Сережа, чтобы не соврать?

Обнаров нахмурился, чувствовалось, что говорить на эту тему ему крайне сложно.

– Тая устала, она измучена. Психологическое состояние на двойку с минусом. Физическое – не лучше. Говорит, что хочет умереть. Она высохла до мумии. Волосы все выпали. По всему телу ужасные кровоподтеки, будто ее нещадно били. Я должен рядом быть, а я здесь прохлаждаюсь, бабло скребу. Как старый ростовщик, прикидываю, сколько туда, сколько сюда, где ужать, из кого выжать, хватит, не хватит. Голова как калькулятор стала … – он грустно улыбнулся, отхлебнул горячего чаю, обжегся и нервно поставил чашку на блюдце. – Еще две недели, и будет ясно: либо ремиссия достигнута, и тогда следующий этап – этап возвращения к жизни, либо… – он резко выдохнул, тряхнул головой. – Все, Серый! Не мучай меня.

Он скомкал, бросил салфетку на стол, из сумки достал сигареты, закурил.

– Прости меня, – угрюмо сказал Беспалов. – Вот, возьми, Костя. Это тебе.

Беспалов положил на стол пухлый почтовый конверт.

– Что это?

– Деньги. От нас с Олькой. Для Таи. Пригодятся. Здесь тридцать тысяч «зеленых». Тебе ж в Израиль лететь, а лететь не с чем.

– Это же твоя дача в Испании. Ты же дачу купить хотел.

Беспалов безразлично пожал плечами.

– Заработаем.

– Спасибо. Ты даже не представляешь, как здорово меня выручил! Серый, но я не скоро верну.

– Забудь, дурья твоя башка! Не в долг это. В подарок! Слушай, Костик, – вдруг оживился Беспалов, – эти девки точно по твою душу. По хитрым мордам вижу.

Три девушки лет двадцати через зал решительно направлялись к их столику.

Обнаров взял со стола темные очки, надел.

– Ой, извините нас, пожалуйста! – бойко начала одна из девушек. – Константин, мы хотели бы попросить у вас автограф. Мы вас через окно увидели. Мы вас так любим!

– Да! Константин, вы такой классный! Такая лапочка! Ну, пожалуйста! – поддержала ее другая.

– Пожалуйста! – сказала третья. – Мы вас просто обожаем! Вам нет равных! Вы – талантище! Вы – современный Николай Крючков или Евгений Урбанский!

– Я всего лишь Константин Обнаров. Извините…

– Ой, ну пожалуйста!

– Мы очень вас просим!

– Очень-очень!

– Костя, они не отстанут, – обреченно констатировал Беспалов. – Так и будут ныть.

– Я имею право пожрать спокойно?! – с плохо скрываемым раздражением спросил он.

– Мы подождем. Вы извините нас, – тут же отозвались девчонки. – Мы у входа вас подождем. У нас зонт есть, один на троих, правда… – смущенно наперебой загалдели они. – Но дождь уже кончается.

Обнаров глянул в залитое дождем окно.

– Черт бы вас побрал! Давайте. Что, где писать?

Он хмуро взял записную книжку одной из девушек и, спросив имя, написал: «Алене. Счастья и любви», – и расписался. Вторая девушка подала ему зачетку.

– Вы бы мне еще паспорт предьявили… – растерянно развел руками Обнаров.

– А вы на форзаце, – улыбнулась девушка. – Просто нет больше ничего.

Уточнив имя, Обнаров написал: «Жанна, успехов вам!», – и расписался.

– А мне прямо на фотографии. Можно?

Третья девушка протянула ему его фотографию.

– С головой все в порядке? – мельком глянув на девушку, хмуро уточнил Обнаров. – Классных парней море, а вы за химерой гоняетесь. Как звать?

– Таисия.

Ручка замерла в руке Обнарова, у рта залегли две глубокие складки.

– Серж, закажи водки, – каким-то чужим, хриплым голосом попросил он.

– Так… Закажу! Отчего не заказать-то? Зиночка, котик, водочки сделай нам по сто пятьдесят. В темпе! – сказал Беспалов официантке.

Обнаров сосредоточенно смотрел на фотографию, все никак не решаясь что-либо написать. Одно ему казалось банальным, другое – глупым, третье – надоевшим и тупым.

– Ты чего там, поэму сочиняешь? Закругляйся. Водка греется! – подогнал его Беспалов.

«Будьте счастливы, любимы и удачливы. Желаю вам поменьше расставаний и побольше встреч! С уважением, К. Обнаров», – наконец написал он и вернул фото и ручку девушке.

Поблагодарив и выразив еще раз свое восхищение кумиру, девушки ушли.

– Вот чего ты заводишься? – нравоучительным тоном начал Беспалов.

Обнаров выпил свои сто пятьдесят, хмуро сказал:

– Помолчи сейчас.

– Нет, как автографы раздавать, так ты, а как молчать – я! Это чересчур! Как актера, бабы не любят меня. А женская аудитория – две трети популярности. Меня это задевает, но я не делаю из этого трагедии. Я не кислый. Я такой острый, огненный перчик. Хо-хо! Старый, а ты кислый, и кислый ты мне жутко не нравишься. Ты похож на вареный лук в супе.

Обнаров грустно усмехнулся.

– Ты вспомни, какие дифирамбы тебе сегодня Севастьянов пел, как он тебя в пример нам ставил. «Финал, финал, дорогие мои, сразил всех наповал…» – довольно точно копируя и голос, и интонации худрука, произнес Беспалов. – «Да-а-а… Эта молитва под самый занавес потрясла меня до глубины души! Я не понимаю, как спектакль мог существовать без нее все это время?! Как поразительно точно! Как талантливо! Как тонко прочувствован материал! Я видел слезы… Понимаете, дорогие мои? Слезы на лицах самых жестких и волевых людей нашего века!»

Обнаров грустно усмехнулся, вспомнив, как молил Бога дать ему силы дождаться занавеса. Он посмотрел на часы.

– Где же твой ресторатор? Мне еще на примерку надо успеть, а это двенадцать наименований. Кстати, держу пари, встречаться с ресторатором не в его ресторане – дурной тон.

– Ничего-ничего. Ты человек занятой, ходить к нему в рестораны тебе некогда. Потому встреча в кафе, в здании театра, вполне естественна. Ты выкроил десять минут своего драгоценного времени между репетицией нового спектакля и примеркой гардероба для новой картины.

– Валера Юдин тебе не родственник?

– Не волнуйся. Будет ресторатор. Он на твой особняк давно глаз положил.

– Еще бы…

Обнаров опять закурил и стал сосредоточенно смотреть в окно, за которым лил дождь, и все никак не наступала золотая осень, с ее сухими, теплыми и солнечными днями.

В кафе он должен был встретиться с бывшим одноклассником Беспалова, а ныне известным московским ресторатором Олегом Андреевичем Курочкиным. Предметом встречи предполагалась сделка. Все же, несмотря на осторожные прогнозы врачей, Обнаров надеялся на лучшее. Он не мог объяснить, но в нем жила абсолютная уверенность, что жена поправится. Да, будет трудно, очень тяжело, но поправится. По словам врачей, по завершении второй фазы индукции ремиссии необходимо будет приступить к курсу консолидации. Денег оплатить весь курс у Обнарова не было. Поэтому он продавал превосходный белоснежный особняк на берегу Истры, предмет зависти и вожделений соседей и гостей. Можно, конечно, было начать переговоры с англичанами о выплате остатка гонорара за сериал «Капитан», но по сути работа была еще не закончена, картину озвучивали, отдельные эпизоды доснимали до сих пор, необходимость в досъемке возникала по мере монтажа картины, а монтаж был в самом разгаре. Гонорары за текущие российские проекты были каплей в море и не могли покрыть предполагающиеся затраты.

– Слушай, Сергей, а как сейчас антиквариат продают?

– Ты решил переквалифицироваться?

– Мне надо продать коллекцию старинного оружия и картин из дома на Истре.

– Думаю – не вопрос. Любой уважающий себя антиквар почтет за честь…

– Где ж найти такого антиквара? Коллекция стоит хороших денег. Дробить не хочется, да и выйдет дешевле, – Обнаров вздохнул. – Собирал, собирал… Думал, хорошее вложение капитала… Дом да коллекция, больше и нет ничего.