С двумя огромными чемоданами вернулся Обнаров. Он захлопнул входную дверь, сбросил обувь, куртку и пошел к жене. Все также, не сняв шубы, она сидела на кровати и отрешенно смотрела в пол. Он присел перед нею на корточки.

– Ты чего?

Медленно она перевела взгляд с пола на мужа.

– Я совсем не вижу своих вещей. Здесь ничего не напоминает обо мне, как меня и нет.

– А вот здесь? – Обнаров указал на свое сердце. – А вещи… Сейчас будут тебе вещи. Я же здесь не трогал ничего.

Он достал из шкафа несколько вешалок с халатиками, костюмчиками, которые жена носила дома, и положил на кровать рядом. Он склонился и из-под туалетного столика достал ее смешные, в виде двух котят, тапочки. Выдвинул ящики туалетного столика.

– Твою косметику я положил сюда, чтобы патронажные медсестрички не сперли. Они приходят делать Егору прививки и любят посидеть, с матерью о жизни поговорить. Как видишь, – Обнаров сел рядом с женой, – все по-прежнему.

– Не все, Костя. Мы другие.

Он улыбнулся, погладил жену по щеке, легонько поцеловал в губы.

– Я думаю, это хорошо. Мы способны понять, что такое счастье.

Она кивнула, сбросила с плеч шубу.

– Как же холодно в Москве. Я совсем отвыкла от холодов. Пожалуйста, выйди, я хочу переодеться в домашнее.

За ужином говорили обо всем и ни о чем. По неопределенным нюансам Обнаров чувствовал, что жена погружена в свои мысли, и эти мысли довольно мрачные. Как он ни старался, но так и не смог отвлечь ее от этих дум.

Конечно, врачи его предупреждали, что в ходе лечения серьезно пострадала психо-эмоциональная сфера его жены, что, несмотря на работу с нею психологов, для нее, как и для всех пациентов, прошедших химиотерапию, типичны депрессии, плаксивость, страх перед продолжением лечения, изменения в сфере межличностного общения, но одно дело, когда ты слышишь об этом, и совсем другое, когда ты с этим сталкиваешься, когда это касается родного, близкого, любимого человека.

Пока жена была в ванной, Обнаров помыл посуду, навел порядок на кухне, приготовил постель. Вскоре он услышал ее легкие шаги. Жена остановилась в дверях спальни.

– Пожалуйста, постели мне в другой спальне или в гостиной, – голосом, не выражающим ничего, попросила она, и как посторонняя, так и осталась стоять в прихожей.

– Если ты хочешь спать одна, давай я уйду на диван, а ты оставайся здесь. Здесь удобная кровать, ты хорошо выспишься, – сказал Обнаров.

Он ушел. Он долго стоял на балконе, думал и курил, курил и думал, потом бросил сигарету и пошел к жене.

На огромной постели она лежала, свернувшись жалким калачиком, укрывшись до подбородка одеялом. Обнаров сел на пол рядом с кроватью, погладил жену по голове, по щеке.

– Холодно? Может быть, еще одно одеяло принести?

Жена качнула головой.

– Поговори со мной, – он коснулся лбом сложенных на краешке кровати рук. – Тая, я так устал придумывать за тебя твои вопросы и твои ответы и беседовать с тобою только в мыслях. Я так устал придумывать тебя! Я так устал быть один! Я не могу больше…

Она взялась за краешек одеяла, подтянула его к глазам, вытерла выступившие слезы.

– Не плачь, не надо плакать. Все слезы в Израиле остались. Теперь будем жить и радоваться. Разве нет?

Она громко всхлипнула. Обнаров поднялся, сел на краешек кровати, поверх одеяла стал гладить жену по спине, по плечу, по руке, по повязанной косынкой голове.

– Поговори со мной, не плачь. Что-то ведь мучает тебя, раз ты плачешь… Мы можем обсуждать любые темы, как бы деликатно они нас не задевали. Жить, избегая друг друга, как сейчас, мы не можем. Это же просто пытка!

– Оставил бы меня в больнице! – сквозь слезы выкрикнула она.

– Что?! Что ты такое говоришь, Тая?

– Да! Я обуза тебе. Ты молодой, здоровый мужик. Зачем тебе нужна такая жена? Ты посмотри на меня, – она откинула одеяло, и сквозь ночную рубашку было видно ее исхудавшее тело. – Я стала девяностолетней старухой. Я попросила мне постелить отдельно, потому что мне стыдно ложиться с тобой в супружескую постель!

Обнаров укрыл жену одеялом, сгреб в охапку, придвинул к себе, обнял и, глядя в глаза, сказал:

– А теперь представь, что ты это я. Представь. Ты – я. Представила? Неужели я был бы тебе неприятен? Какая, к дьяволу, разница, сколько ты потеряла килограммов после болезни? Килограммы нарастут, у тебя вся жизнь впереди! И волосы вырастут. Я загибаюсь без тебя, неужели ты этого не видишь?!

Он оставил ее, молча поднялся и вышел, осторожно прикрыв за собою дверь.

В гостиной, выкурив сигарету, Обнаров стоял возле открытого окна и сосредоточенно смотрел на уснувший, заваленный снегом город. Пестрая ночная панорама. Совсем как жизнь. Пестрая…

Она осторожно тронула его за плечо, он вздрогнул. Она прижалась мокрой щекой к его спине, как когда-то.

– Прости меня, Костя. Прости, пожалуйста…

Он обернулся, обнял.

– Таечка, ты меня прости. Видно, что-то во мне не правильно, раз тебя посещают такие мысли.

На огромной кровати они лежали, тесно обнявшись, переговариваясь вполголоса, точно тая от остального мира свои секреты. Потом она уснула, а он долго не засыпал, слушал ее ровное дыхание, время от времени целовал в макушку и думал.


– Валера, дорогой! Замени вывеску на своем агентстве! Напиши вместо «Успех» «Провал», «Ужас». «Караул», все, что хочешь, но только не «Успех», потому что успеха у тебя не будет!

– Что ты, что ты, Талгат? Тьфу, тьфу, тьфу! – Юдин постучал согнутым пальцем по столу.

– По голове себе постучи! Я – твой самый доходный, самый постоянный, самый давний, самый преданный клиент. Но я больше к тебе не приду. Детям своим скажу, чтобы не приходили, друзьям своим скажу, коллегам, людям на улице скажу: «Люди, не ходите сюда. Здесь работает безответственный человек!». Ты подставил меня, Валера. Ты это понимаешь?! – сидя напротив Юдина, возмущался Талгат Саддулаев.

Юдин поерзал в кресле, поскреб подбородок и как ни в чем не бывало спросил:

– Да что случилось-то?

– Он спрашивает! Случилось, дорогой. Случилось!

– Что случилось?

Саддулаев склонился через стол к Юдину и очень доверительно спросил:

– Я тебе сценарий для Обнарова приносил?

– Приносил.

– Я тебя, как человека, просил его Обнарову передать?

– Я-то думал, случилось что! – вскинул руки Юдин.

Из ящика стола он вынул толстую папку и бросил на стол перед Саддулаевым.

– Забирайте, пожалуйста, ваш гениальный сценарий.

Юдин поднялся, пошел к шкафу, достал коньяк, тарелочку с засыпанным сахаром лимоном и два бокала, принес их, поставил перед Саддулаевым, потом сел рядом и, разливая коньяк по бокалам, сказал:

– Вот, сидишь в своем Лондоне, не знаешь ничего. Был у меня Обнаров. Предлагал я ему твой распрекрасный сценарий. Он его не взял.

– Как не взял? – искренне изумился Саддулаев.

– Руками, как! Не до того сейчас Константину Сергеевичу. Он сейчас выбирает что подороже, без акцента на содержание. Лишь бы бабки платили. У него жена болеет. Ему на лечение деньги нужны.

– Подожди, Валера. А что случилось?

– Что случилось, что случилось… Онкология. Молодая, прекрасная барышня… Талгат, до чего же баба красивая! Я их вместе в ресторане видел. Так весь вечер, разинув рот, пожирая ее глазами, и просидел. Представляешь? Костя ее по заграницам возит. Денег море в лечение вбухал. Один день в клинике, говорят, стоит три тысячи долларов. Короче, он продал все, что было, работает, как каторжный, еще сын на нем, мать. У матери то сердце с давлением, то нога отказывает. Смотреть на него больно. С Кости остались кожа да кости.

Юдин безнадежно махнул рукой. По его виду читалось: «Слава Всевышнему, что я не на месте Обнарова».

– Что делается… Я не знал.

– А ты со своим сценарием! Денежный эквивалент, достойный, предложи, потом напирай. Я позвоню, поговорю, убежу. Или убедю? Как там правильно-то?

– Ах, Костя-Костя… У меня же Костя без проб утвержден. Уже под него остальные пробы делались. Я уже снял половину. У меня даже гардероб главного героя по Костиным меркам сшит. Нет, конечно, бывают ситуации, когда ленивые продюсеры не хотят искать новые лица, эксплуатируют успешное прошлое актера. Валера, но ведь есть же актерские лица, которые сами по себе уникальны! Костя – уникальный артист. Кем я его заменю? В ком я найду его глубокий, проникновенный взгляд, его недосказанность, его самоиронию, его огромное внутреннее пространство? Я был уверен, что после «Капитана» проблем с Обнаровым у меня не будет.

– Я читал, что от телесериала «Капитан» у англичан «крыши» посрывало, что собираются какой-то орден Обнарову вручать, а киноверсия попала сразу в две номинации на «Оскар».

– Угу… – угрюмо кивнул Саддулаев.

– Что ж, сегодня и мы, россияне, на киноверсию поглядим. Спасибо за приглашение на премьеру!

– Валера, не знаешь, где сейчас Костю можно найти?

– Талгат, я знаю только, что в театре он взял отпуск на неделю. Два его спектакля отменены. За женой в Израиль собирался лететь. Ее после химиотерапии выписывают.

– Конечно, сегодня на прием по случаю премьеры Костя не придет…

– Не придет. Наш Обнаров теперь не тот. Светские рауты, кутежи, девки – все в прошлом. Говорят, он очень любит свою жену. Говорят, бывает такое…Бывает…

Помолчали.

– Талгат, а ты съезди к нему домой. Ты же не чужой, – вдруг предложил Юдин.

– Неудобно.

– А ты отвези ему гонорар. Причем достойный, а не ту мелочь, что предлагал. Возьмется работать. Ему деньги нужны. У него выхода нет.

– Это у меня выхода нет.


Марта Федоровна стояла в прихожей, одетая в шубу и шапку.

– Костя, все-таки я поеду, – настойчиво твердила она. – Тае надо помочь. Она не справится с Егором. Он уже большой, шустрый. Натворите бед!

– Мама! Пророчить не надо. Я Тае помогу. Тебе надо отдохнуть, ногу полечить. Поживешь у Наташки денька два, на процедуры поездишь, а там решим, – мягко, но настойчиво сказал Обнаров.

– Егор, не вертись! – строго сказала Наташа и застегнула мальчонке теплый пуховый комбинезон. – Все, братец, держи своего богатыря.

Обнаров взял сынишку на руки, улыбнулся ему, чмокнул в щечку.

– Прилетел, как ураган! – недовольно сказала Наташа. – Никогда не заедешь, не посидишь.

– Некогда, сестренка. В другой раз.

– Ох уж этот мне «другой раз»! Ближе к Новому году мы Таю навестить приедем. Можно?

– Конечно, можно.

Егор недовольно запищал, сперва потихоньку, потом громче, настойчивее.

– Все-все. Уходим. Жарко ему. Да и Тая в машине, волноваться будет.

Он вышел в коридор, нажал кнопку вызова лифта.

– Что ж ты нам раньше не сказал, что она здесь! Ну ты свинья, братец!

Обнаров обернулся к сестре, скорчил рожицу, хрюкнул.

– Нет, мам, ты только посмотри! Захрюкал!!! Полгода не хрюкал!

Наташа схватила шубу, ключи.

– Мам, я сейчас вернусь. Пойду хоть обниму.

– А я-то что? Меня зачем оставили? Я тоже пойду!

Лязгнули дверцы лифта.

– Вот что, дамы. Мы ждем вас в машине. Нам жарко. Мы сейчас заплачем.

Обнаров вышел из подъезда, прищурился от яркого солнца и искрящегося инея, поправил ребенку шарф, чтобы тот закрывал рот и нос. Морозный воздух штурмом ворвался в легкие. Хрусткий снег скрипел под ногами.

– Тридцатник к вечеру выжмет. Егор, как думаешь? – подмигнул он сынишке.

Он открыл переднюю правую дверцу.

– Таечка, держи нашего Бармалея.

Тая взяла сына на руки.

– Ой! Костенька, как же он вырос! Мой родной, мой любимый сыночек, как же я по тебе истосковалась!

В ее глазах моментально появились слезы.

– Тая, ты крепче держи его. Он переворачиваться будет. Он уже хорошо ползает.

Обнаров захлопнул дверцу, обошел машину и сел за руль.

– Господи, как же я много пропустила! Карапуз мой, любимый, какой же ты стал большой, все понимаешь, – она склонилась к ребенку, стала целовать его щечки.

– По-моему, он очень на тебя похож. Будет просто потрясающе красивый парень.

– Нет, Костик, он на тебя похож. Глаза не мои. Глаза-то твои.

– Хочешь сказать, я тоже поучаствовал?

– И нос.

– Мой длинный нос?! Никогда!

Тая с умилением смотрела на ребенка, трогала его за ручки, гладила по щечкам и слезы бежали по ее щекам.

– Таечка, смотри, делегация!

Наташа и Марта Федоровна подошли к машине и постучали Тае в стекло. Она приоткрыла дверцу.

– Таечка, хорошая моя, дай обниму тебя. Какая же ты молодец! – трогательно лепетала Наташа.

– Я сейчас опять заплачу, вы уж не ругайтесь, – виновато произнесла Марта Федоровна и поцеловала Таю в щеку. – Как я рада, дети, за вас. А Костенька-то, он же как ожил!

– А Костенька сейчас ругаться будет. Вы нам все тепло на улицу выпустили, – строго сказал Обнаров. – Закрывайте дверь! Официальный прием мы устроим позже. Все-все! Наташа, поддержи мать!