– «Быть знаменитым некрасиво, не это поднимает ввысь…»

– Заткните Пастернака. Я продолжу. Так вот. Выпьем за то, чтобы, став знаменитыми, любимыми народом, богатыми и духовно и материально, мы всегда помнили, как мы начинали свой путь, день этот помнили…

– Короче, Склифосовский!

– …чтобы могли вот так, как сегодня, запросто собраться…

– Травиться дешевой водкой…

– Не надо. Не надо.

– Так что за нас, первый курс. Да сопутствует нам удача во всем!

– Ура!!!

Опустевшие пластиковые стаканчики полетели в воздух.

– Мясо… Мясо готово! Разбирайте.

Дима Ермаков, ловко орудуя шампурами, снимал кусочки шашлыка в общее блюдо, делил на порции, раскладывая в картонные тарелки.

– Мне два шампура дай. Я с картонки есть не буду, – Никита Сазонов брезгливо отверг протянутую ему порцию.

– Никитос, не борзей. Голодным оставлю. Так, девчонки, налетай. Кому порцию?

Сазонов усмехнулся, перешагнул через сидевшего на корточках Ермакова, жестко отстранил осаждавших его однокурсниц, подошел к мангалу, покрутил туда-сюда шампуры с уже готовым шашлыком и выбрал два.

– Э-э! Куда? Все же точно рассчитано. Никита, кому-нибудь не хватит. Ты же четыре порции загреб! – крикнул Ермаков вслед Сазонову.

– Пошел ты, счетовод! Забыл, кто пирушку финансирует?

На сухой, прибитой течением к берегу сосне секретничали девчонки.

– «…Экспедиция Роберта Скотта достигла Южного полюса восемнадцатого января тысяча девятьсот двенадцатого года, на месяц позже экспедиции своих соперников – норвежцев. Они обнаружили на полюсе норвежский флаг и записки Амундсена. Скотт записал тогда в своём дневнике: «Норвежцы нас опередили – Амундсен оказался первым у полюса! Чудовищное разочарование! Все муки, все тяготы – ради чего? Я с ужасом думаю об обратной дороге…» – сидя верхом на сосне, читала Ольга Ширяева.

– Барышни, шашлык стынет, – напомнил Сазонов.

– Тихо ты! Тихо! – зашикали на него.

– Что за «Юстас – Алексу»? Чего читаем? Таисия, держи, – он протянул Ковалевой шампур.

Ширяева втянула носом аппетитный запах шашлыка и продолжила читать.

– «…Экспедиции Скотта с самого начала пришлось пережить немало трудностей. Мотосани, на которых предполагалось везти продовольствие, из-за замерзания горючего вышли из строя. Из-за этого несколько саней пришлось бросить вместе с провиантом, одеждой, горючим и приспособлениями для палаток. Остальные мотосани пятерым членам экспедиции пришлось всю дорогу через снежные заносы, расселины и нагромождения льда тащить на себе. Маньчжурских пони, которых Скотт предпочёл собакам, пришлось застрелить: они не выдерживали холода и перегрузок. Достигнув Южного полюса члены экспедиции были вымотаны до крайности. Но еще предстояло возвращение. И возвращение действительно обернулось трагедией для экспедиции. Жестокая нехватка еды и питья, страшный холод, постоянные метели, сокрушительный северо-западный ветер. Измождены были все пятеро. Первым погиб унтер-офицер Эдгар Эванс. В принесенную северо-западным ветром «мокрую» метель он, шедший первым в связке, упал с ледяного утеса, разбил голову и, пробыв сутки в болезненном бреду, скончался. Это было семнадцатого февраля тысяча девятьсот двенадцатого года. Капитан Лоуренс Оутс отморозил обе ноги, он не мог идти. Он просил товарищей бросить его, спасаться самим, он понимал, что обречен, что с начавшейся гангреной ему жить осталось не больше двух-трех дней, что он является обузой. Однако Роберт Скотт, Эдвард Уилсон и Генри Боуэрс продолжали тащить его на себе. Глядя на спящих изможденных товарищей, ранним утром шестнадцатого марта Оутс принял решение. «Пойду пройдусь», – просто сказал он и выполз из палатки. Его тело так и не нашли. Путешественников осталось трое. Последний лагерь Скотта находился в одиннадцати милях от лагеря «Одна тонна» с запасом продовольствия, но выйти из палатки и двигаться дальше полярникам мешала сильнейшая вьюга; их силы были уже на исходе. Голодные, изможденные путешествием, они медленно замерзали. Последняя запись в дневнике Роберта Скотта сделана двадцать девятого марта тысяча девятьсот двенадцатого года. Он продержался дольше всех. Умер последним. Его нашли с письмами, дневниками товарищей, его собственным дневником, прижатыми к груди, лежащим в незастегнутом спальном мешке, тогда как спальные мешки Уилсона и Боуэрса были наглухо застегнуты снаружи. Из дневника и писем Скотта стало ясно, что весь обратный путь, невозможный, тяжелейший, с ним рядом была его любимая, его жена Кэтлин Брюс…»

– Жена и любимая… – Сазонов саркастически хмыкнул. – Сочетание несочетаемого. Сейчас прямо расплачусь! Мы отдыхать сюда приехали или лекции по истории Антарктики слушать?

– Представляете, девочки, – продолжала Ольга Ширяева, – Скотту казалось, что в метель, в мороз, утопая в снегу, его Кэтлин шла рядом с ним, будучи шестым членом экспедиции. На привалах она поила Скотта горячим какао, растирала его заледеневшие руки и ноги, говорила очень нужные и важные, чтобы его подбодрить, слова. Временами она даже несла вместо него тяжеленный рюкзак или тащила сани, чтобы он отдохнул. Сначала Скотту казалось, что он сходит сума. Что этого просто не может быть. Потом он смирился. Он понимал, что без Кэтлин ему не дойти. Двадцать девятого марта он проснулся, ее рядом не было. Она не пришла. Тогда Скотт понял, что это его последний день. Когда он умер, находившаяся за тысячи миль, в Лондоне, Кэтлин вскрикнула, схватилась за сердце и лишилась чувств. Очнувшись, она произнесла единственную фразу: «Он умер…» – и оделась в траур…

Плескалась река, играя солнечными бликами, качая на волнах желтые березовые листья. В хрустальной синеве таял стройный журавлиный клин. После череды затяжных дождей пахло хвоей и прелыми листьями. Осень властно вступила в свои права. Еще тепло, но это обманчивое тепло. Уже недалеко до осенних заморозков и первых зимников.

– Вот это любовь… – нарушила тишину Нина Васильева.

– Осталось уточнить, что все теперешние мужики – козлы! – не отвлекаясь от поедания шашлыка, вставил Сазонов.

– Никита, не нарывайся.

– Не буду. Что это было?

– Историческая справка к сценарию, – пояснила Ширяева.

– Что за сценарий?

– Совместный с англичанами проект. Рабочее название «Капитан». Уже год у нас под Архангельском снимают. Нинка на зимние каникулы в массовку записалась.

– Будешь седьмой маньчжурской пони?

– Слушай, Никита, есть какие-то вещи, по поводу которых ты не хохмишь?

– Конечно, есть, девочки. Шашлык, например. Он у нас почти остыл. А в массовку я не пошел бы, пусть это хоть трижды совместный проект.

– Сразу звездой, да? – съязвила Васильева.

– Кстати, о звездах. Нинка, кто главные роли тянет?

– Роберта Скотта воплощает наш Обнаров. Кстати, весь фильм говорит на английском. Ходят слухи, что первоначально на роль Скотта был утвержден Андрей Шерстнёв. Но… То ли продюсеру он не понравился, то ли опасались, что в запой уйдет, то ли еще что-то, но в итоге выбор пал на Обнарова.

– Костик могёт, – одобрительно кивнул Сазонов. – Мощный актерище! Шерстнёв – слабак в сравнении с ним. Бабок, наверное, платят немерено!

– Эванса, Уилсона, Боуэрса играют англичане, Оутса – питерский Сергей Беспалов.

– Н-да-а… – мечтательно протянул Сазонов. – Дорого бы я дал, чтобы оказаться на месте Обнарова.

– В тебе же чувств нет, Никитыч. Один голый расчет, – наморщив нос, чуть брезгливо произнесла Щеголева.

– А в глазах доллары, доллары, доллары… – поддержала Васильева.

– За что к тебе Таисия благосклонность питает, не пойму, – съязвила Ширяева.

– Платили б бабки. А за бабки я любое чувство изображу.

– Ключевое слово, девочки – «изображу», – уточнила Ширяева.

Сазонов обернулся к Тае.

– Ты чего молчишь? Ну, давай, врежь правду-матку!

– Никколо Паганини говорил: «Надо сильно чувствовать, чтобы заставить чувствовать».

– Самая умная. Туда же! – укоризненно глядя на Таю, подытожил Сазонов. – Пойду я выпью. Мне от вас, чувственные мои, тошно стало. Сидят тут, сопли жуют. Маньчжурские пони!


Обвальный грохот музыки, феерия света, искристый блеск хрусталя бокалов и томный, глубокий цвет дорогих вин на стеллажах бара, тонкая смесь ароматов французских духов и кубинских сигар, праздничное убранство столиков от «Дома Порто», а дальше – распахнутые в танцевальный зал двери и экзальтированные движения плененных музыкой танцующих тел.

– Доброй ночи, Константин Сергеевич.

Охранник в строгом черном костюме, один из двоих, стоявших у рамки металлоискателя прямо напротив входа в бар «У Чарли», шагнул навстречу и сдержанно улыбнулся.

Обнаров кивнул в ответ.

– Столик, за которым вы обычно отдыхаете, Константин Сергеевич, сейчас занят. Но мы можем его освободить. Народ уже порядком «набрался». Сколько будет у вас гостей сегодня?

Обнаров небрежно потрепал охранника по плечу.

– Расслабься, Саня. Кутеж отменяется! Все будет тихо, спокойно, прилично. Я мимоходом. Один.

Войдя в зал, Обнаров чуть задержался в дверях, окинул цепким взглядом посетителей, а затем, точно утратив к присутствующим всякий интерес, направился к бару.

– Здорово, Олежек. Сделай, как обычно, – он положил на барную стойку пятитысячную купюру и сел напротив бармена.

Тот тут же поставил перед Обнаровым пузатую рюмку коньяка и крохотную тарелочку с ломтиками лимона.

– Приятного отдыха, Константин Сергеевич, – с подчеркнутым уважением произнес он и пододвинул Обнарову тяжелую хрустальную пепельницу.

Обнаров пригубил коньяк. Внимательно посмотрел на кислую физиономию бармена.

– Что с мамой? – без предисловий спросил он.

Бармен смутился.

– Спасибо. Поправляется.

– Тогда что не так?

– Спасибо. Все хорошо. Отдыхайте.

– А почему лимон с сахаром? Ты же знаешь, я терпеть не могу лимон с сахаром.

– Извините.

Бармен мгновенно заменил тарелочку с ломтиками лимона на другую.

– Извините, пожалуйста, – упавшим голосом повторил он.

– Так! – Обнаров залпом выпил коньяк, бросил в рот ломтик лимона. – Я, собственно, к тебе зашел. Вот. Держи.

Обнаров достал из кармана связанные зеленой банковской резинкой упаковки лекарств.

– Только что из Англии переслали. Вечерним рейсом из Лондона. На курс лечения должно хватить. Я консультировался. Не хватит, вот мой телефон, – Обнаров быстро написал на бумажной салфетке номер. – Звони, Олег. Без стеснения. Все. Привет маме!

– Подождите! – бармен поймал Обнарова за руку. – Это же… Это… Константин Сергеевич! Дорогой Константин Сергеевич…

– Тихо. Тихо. Чего орешь-то?

Подчиняясь цепкой хватке бармена, Обнаров вынужденно сел на место.

– У нас же теперь есть надежда! Врач мне сегодня утром сказал, что без этого лекарства она неделю, не больше, протянет. А я… Я с ног сбился! На аналоги у нее аллергия. Я везде искал! Везде! Понимаете?! Понимаете? – он тряс Обнарова за рукав и как-то преданно-пристально заглядывал в глаза.

– Все, все, успокойся, Олежек, – Обнаров до боли сжал руку бармена. – Все будет хорошо. Она поправится.

– Как же вы узнали?

– Саня, охранник, сказал.

– Понятно… – бармен задумался, потом вдруг, спохватившись, поспешно спросил: – Деньги, сколько я должен?

Обнаров укоризненно посмотрел на него.

– Так бы и дал тебе в ухо…

Грохот музыки внезапно смолк. Разом наступившая тишина непривычно давила. Пары вновь потянулись за столики.

– Позвольте мне угостить вас, Константин Сергеевич. В знак благодарности. У нас есть очень хороший, не дегустированный вами коньяк.

Бармен показал Обнарову бутылку.

Обнаров усмехнулся.

– Потом год работать за него будешь. Лучше угости меня моим любимым. Да и для меня привычнее. Только не свирепствуй. Мне за руль.

Поймав счастливую улыбку бармена, он закурил и, развернувшись вполоборота к залу, без интереса стал рассматривать посетителей: преуспевающие бизнесмены в сопровождении юных дам с обложек глянцевых журналов, балбесы-сынки преуспевающих бизнесменов с такими же спутницами. Кстати, дамы Обнарову всегда казались на одно лицо.

«Как только они их различают?..» – однажды подумал он.

Вдруг его взгляд укололо что-то, как у Есенина, «несказанное, синее, нежное». Он даже слегка вздрогнул от неожиданности. Сердце замерло на половине удара.

«Невероятно…» – перевел дух Обнаров и с интересом стал рассматривать незнакомку.

Она была ни на кого не похожей, она была другой. Наверное, ради таких женщин слагают стихи и сражаются с драконами, наверное, за таких женщин дерутся на дуэлях и идут войной царство на царство. Наверное, ради таких женщин хочется творить, жить, дышать.

Она и ее спутник что-то оживленно обсуждали. Из-за вновь грянувшей музыки Обнаров не смог разобрать слов, но по мимике и жестам было ясно, что зреет конфликт.