Обнаров лежал на диване, поджав под себя ноги, сжавшись в позу эмбриона. Беспалов сел рядом. Он зачерпнул в ложку немного каши и протянул Обнарову. Тот отвернулся.

– Надо, Костя. Ты три недели толком ничего не ел. От бухла банально сдохнешь. Ешь!

Обнаров закрылся руками.

– Нет, это бред какой-то! Он еще и выдрыгивается! Не стыдно? То Наташка, то Жорик, то я возле тебя сиделками крутимся. Прямо как за дитем малым ходим!

– Зачем? – тихо, почти шепотом спросил Обнаров.

– Тебя, дурака, жалеем. Да опусти ты руки, дубина! Не напичкаю я тебя насильно этой гребаной кашей!

Беспалов поставил на паркет тарелку и рванул от лица руки Обнарова.

– Тебе в больницу надо. Надо выводить тебя из этого состояния. Так дальше продолжаться не может. Костик, ты прикончишь себя. Ты слышишь?!

– Зачем?

– Что «зачем»?

– Зачем вы лезете ко мне? Зачем жалеете, как умственно неполноценного? Зачем упрекаете, заставляете чувствовать себя виноватым? Зачем подгоняете под ваши мерки, учите, как правильно и как должно? Зачем, ответь? – попросил Обнаров.

– Костя…

– Неужели вам не понятно, что после двух литров нет боли, что когда вырубаешься, нет ни мыслей, ни чувств? Неужели я вам это объяснять должен?!

– То, что ты делаешь, неправильно ни по человеческим, ни по Божьим законам.

– Бога не трогай.

– У тебя сын. Ты ему нужен. А бабы… Да ты их хоть сотню, хоть миллион найдешь!

Обнаров кивнул, с горечью подытожил.

– Как же у вас все просто…

Он со стоном обхватил голову и замер.

Беспалов обнял друга за плечи.

– Ладно, Костик, прости. Я понимаю, тебе тяжело.

Обнаров горько усмехнулся.

– Уходи, моралист. Я хочу один остаться в своей норе. Не трогайте меня. Оставьте! Не трогайте!

– На кухне обед Наташка оставила. Пюре, легонькое, овощное. Овсянка. Больше тебе сейчас ничего нельзя. Поешь, ладно?

Обнаров с нажимом повторил:

– Уйди, Сергей. Наташе скажи, чтобы зря не ходила. Я сегодня замок поменяю. Не квартира, а… проходной двор.

Беспалов поднялся и пошел к двери. В прихожей он обернулся, пристально посмотрел на Обнарова.

– Пока ты спал, Олег Канавцев два раза заходил и мужик какой-то, летчик гражданской авиации. Оба передавали привет и велели побыстрее поправляться. Из театра была делегация, но я не пустил. Сказал, что ты простужен и спишь с температурой. Да, еще Наташа с психотерапевтом договорилась. Ты позвони ей. Она к тебе с ним подъедет. А я… Я тебе сейчас новый замок куплю. Протрезвеешь – установишь.

Отлежавшись, Обнаров достал ящичек со слесарными инструментами и принялся устанавливать новый, приобретенный Беспаловым, замок на входную дверь. Потом опять был недельный запой. Только на этот раз его никто не навещал, хотя в дверной звонок регулярно и подолгу звонили.

Потом мать воспользовалась ключом от нового замка, предусмотрительно припрятанным Беспаловым, и восьмого апреля совершенно неожиданно возникла перед сыном с внуком на руках.

– Мама?! – протирая глаза удивленно пробормотал Обнаров. – А как ты вошла?

– Через замочную скважину, – ответствовала Марта Федоровна.

Она посадила внука на пол перед лежащим на диване Обнаровым, рядом бросила сумку с детскими вещами.

– В сумке пакет молока. Один раз кашу сварить тебе хватит. Наташа с Жориком и детьми на Гавайях. Я уезжаю домой, в Питер. Свои проблемы, сын, решай сам. Я для них уже слишком стара.

Он слышал, как мать гулко хлопнула входной дверью, видел, как, испугавшись резкого забытого звука, вздрогнул и заплакал Егор. Лежа на диване, мучаясь похмельем, Обнаров тупо смотрел на рыдающего малыша. Сил встать к ребенку не было.

Едва Марта Федоровна села в машину, Наташа засыпала ее вопросами.

– Ой, дочка, что я наделала! – Марта Федоровна прижала руки к сердцу.

– Ты все правильно сделала, мама.

– Наташенька, ерунду твой психотерапевт сказал. Вернуть ребенка! Да он же лежит там, как тень худющий, поседевший, руки дрожат… Как бы не сделал с мальчишкой чего худого!

– Прекрати, мама! Если Костя сейчас ради сына не выкарабкается, он не выкарабкается вообще.


Страшная головная боль вот уже сутки не отпускала ни на секунду. Адская боль отдавалась и в зубы и в шею. Сердце трепетало, как овечий хвост. На глаза давило, точно кто-то выдавливал их изнутри.

– Господи, почему ты не дал мне сдохнуть? – с чувством произнес Обнаров и, сцепив зубы, сполз с дивана на пол к плачущему сыну.

Когда Обнаров протянул к нему руку, ребенок заплакал еще сильнее, точно испугался прикосновения.

– Забыл ты меня, Егор, – рука бессильно упала на пол.

Обнаров лежал, завалившись на бок, и смотрел на плачущего малыша. Личико сына покраснело, ротик судорожно ловил воздух, все тельце сотрясал надрывный плач. Плач резал уши, плач терзал сердце. Обнаров подполз ближе и, положив голову у ног сынишки, стал гладить ребенка по спинке.

Манная каша подгорела и получилась пересоленной. Попробовав то, что приготовил, Обнаров в сердцах выплюнул кашу на пол и швырнул кастрюльку в мойку.

Сидевший на мягком кухонном диване сынишка поднял настороженные глазенки на отца. Их взгляды встретились. Усталый, затравленный, пожухший взгляд одного и чистый, открытый и доверчивый взгляд другого. Сын счастливо улыбался и смотрел на отца любопытными глазенками.

– С ума сойти… – прошептал Обнаров. – Как же ты на маму свою похож…

Еще какое-то время он стоял абсолютно неподвижно и пристально смотрел на ребенка, затем взял чистую кастрюльку, остатки молока и сосредоточенно стал заново варить кашу.

Егор от каши отказался наотрез, старательно выплевывая ее и выталкивая языком.

– Что ж ты делаешь, дурень, до утра голодным будешь сидеть. Ешь, вкусно же! Я пробовал, – пытался договориться Обнаров.

Но мальчонка был настырным и стоял на своем.

После «ужина» Обнаров впервые за прошедший месяц включил телефон. Помедлив в нерешительности, он набрал номер Беспалова.

– Здорово, Серый. Это я. Ты говорить сейчас мо… Не надо, не надо! Не надо этого делать, прошу тебя! Отпусти! Отпусти, я сказал! – резко перебил он себя, видя, как сын тащит в рот валявшийся на диване его грязный ботинок

«Костя, ты с кем там? – беспокоился Беспалов. – Тебя что, бьют? Ты где? Я сейчас же приеду! Куда ты опять влез?!»

Обнаров бросил ботинок на пол, сел рядом с ребенком и дал ему вместо ботинка иллюстрированный журнал со старой программой телепередач. Ребенок с интересом взялся за страничку и стал отрывать ее.

– Пошло дело… – кивнул Обнаров – и уже орущему в трубку Беспалову: – Серый. Прости, что дергаю. Ладно, не кричи. Не ори, говорю! Башка и без тебя болит. Мне Егора покормить надо. Он каши манной не хочет, а у меня жрать нечего. Ты не мог бы привезти мне продукты? Я бы тебя вечером не дергал, но у меня, честно, полный ноль! А до магазина я не дойду, хреново мне. Хоть в петлю!

«Сейчас приеду», – сказал Беспалов.

– Вот и славненько, – сам себе сказал Обнаров. – Пойдем-ка, Егор, я посажу тебя в манеж, мне переодеться надо. Иначе упадешь ты с дивана.

Он взял на руки ребенка, особенно бережно прижал к себе и, пошатываясь, понес в спальню.

Очевидно, сынишка соскучился по своим старым игрушкам: во всяком случае, оказавшись в манеже, он увлекся игрой, больше не обращая внимания на взрослого.

Пользуясь удобным случаем, Обнаров пошел в ванную. Он снял с себя и бросил в стиральную машину всю грязную, пропахшую потом, мочой и блевотиной одежду, встал под душ. Растирая тело мягким махровым полотенцем, он глянул на себя в большое, во весь рост, зеркало и испугался того, как высох за месяц запоя.

– Мать честная! А это еще что? – растерянно сказал он, присмотревшись и открыв для себя щедрые пряди седины в волосах.

Эти открытия не расстроили его, он воспринял их как данность и стал одеваться, выбрав все же, чтобы скрыть худобу, просторный спортивный костюм.

Заглянув в комнату к сыну, он довольно отметил, что ребенок по-прежнему занят игрой, и решил, что нужно наконец-то побриться.

Длинную щетину было удобнее взять опасной бритвой, но, пошуровав в шкафчике в ванной, бритву он так и не нашел.

«Наташка спрятала…» – догадался он.

Пришлось бриться электробритвой. Занятие окончательно вымотало его. Лишившись месячной щетины, Обнаров хмуро смотрел на себя в зеркало. Снаружи он выглядел так же, как и изнутри. А внутри было совсем худо. Голова раскалывалась от непроходящей боли, перед глазами мельтешили яркие звездочки, все нутро ныло, дрожало и томилось, и в душе зияла сосущая пустота.

Из спальни послышалось хныканье Егора. Опираясь рукой о стену, Обнаров пошел к сыну.

– Дай! Дай! – произнес он, увидев отца.

Ребенок стоял на ногах, держась ручонками за сетку, и пальчиком указывал на выброшенную из манежа игрушку.

– Егор… – растерянно пробормотал Обнаров.

Он вынул ребенка из манежа и поставил на ножки.

– Та-а-ак… Ну-ка, иди ко мне, мой хороший, – он отошел немножко назад и игрушкой поманил ребенка.

Тот улыбнулся, потянул к игрушке ручонки и сделал шаг, другой, третий…

Обнаров подхватил сына на руки, прижал к себе и стал целовать, как одержимый.

– Какой же ты молодец! Какой молодец! Какой умница! Ах ты, мое родное солнышко! Вот Таечка обрадуется! Как же она будет рада… – шептал он, и слезы текли по щекам.

Потом он посадил ребенка на пол, закрыл лицо руками и плакал уже не таясь, вздрагивая всем телом, точно желая, наконец, избавиться от копившихся в нем весь последний месяц боли и горя.

Беспалов с удовольствием доедал суп, оставшийся в тарелке Егора, когда в кухню вошел Обнаров.

– Уснул?

– Уснул.

– Слушай, вкуснятина, просто оторваться не могу. Вот пить ты не умеешь, а готовишь очень вкусно. Очень вкусно!

– С Ольгой поссорились? Голодный сидишь.

– Олька к матери смоталась, два дня как.

– Опять?

– Что значит «опять»? С ними не бывает «опять». Это процесс непрерывный, как смена времен года. Сейчас у нас зима.

– Не изменять не пробовал?

– Костик, ты давно моральным стал?

– Серый, взрослый мужик, а ума нету.

Беспалов через край тарелки допил суп и довольно подытожил:

– Хорошо, но мало.

– Давай, налью тебе еще.

– Ты только себе оставь, – заглядывая в кастрюльку, попросил Беспалов.

Обнаров вылил остатки супа в тарелку Беспалову, сел на диван напротив, откинулся на спинку и блаженно закрыл глаза.

– А сам? Давай за компанию.

– Не могу я, Серый. Не лезет ничего. Чуть что съем, сразу вон. Башка раскалывается, мочи нет. Сердце молотит, как напуганное. Суп варил, думал, вагон разгружаю.

– Выглядишь ты хреново. Я бы сказал, очень хреново. Фингал под глазом откуда?

– Не помню.

– Как это «не помню»? Судя по цвету, недельной давности.

– Слушай, у тебя же есть знакомый нарколог…

– Костя, куда тебе нарколог? Нарколог – это доктор, который лечит алкоголиков. Он их из запоя выво… – Беспалов осекся. – Тьфу ты! Морда твоя песья!

Беспалов отодвинул тарелку, достал телефон и стал звонить.

– Что? – едва дождавшись конца разговора, с надеждой спросил Обнаров.

– Сейчас приедет. Н-да…

Оба замолчали. Чуть слышно тикал будильник на холодильнике, шумно прихлебывал суп Беспалов, где-то наверху протяжно и противно выл водопроводный кран.

– Черт! Ненавижу город! Задница к заднице, как сельди в бочке! Как только смогу, на дачу уеду. Не могу больше в этих четырех стенах. Егора заберу и уеду.

– А что, это хороший вариант. Тепло уже. Лес… Озеро… Воздух свежий… Егору там хорошо будет. Да, и тебя никто дергать не будет.

– Это уж точно. Полтора жилых дома в деревне. Магазина нет. Мобильной связи нет. Один телевизионный канал…

Беспалов рассмеялся, Обнаров улыбнулся, одними кончиками губ.

– Ничего-ничего, Старый! Полежишь возле камина, почитаешь, рыбку половишь, с ружьишком побродишь, а через месячок купаться можно будет!

– Не знаю… Хочется лежать, и чтобы не шевелил никто. Сил нет. Внутри пусто, точно кто высосал все.

– Время, Костя. Пусть пройдет время…

– Серега, ты представляешь, Егор ходить начал!

– Да ты что! Когда?!

– Сегодня.

– Сколько ему, девять?

Обнаров кивнул.

– С хвостиком.

– Вот видишь, а ты говоришь, ты – алкоголик! Даже лет сколько сыну, помнишь!

– Месяцев, дурень!

Обнаров вымученно улыбнулся.

– Серый, у тебя завтра день творческий?

– Я на «Мосфильм» хотел съездить, поболтаться. А что?

– Останься у меня. За Егором присмотреть надо. Я думаю, что после капельниц я вряд ли сразу смогу встать.

– Чего, так хреново?

– Хуже. Честно.

– Ну, ты всегда у нас отличался любовью к крайностям. Вот и сейчас, сидишь как лягушка, раздавленная.

– Останешься или нет?