— Ну, а ты-то ведь именно этого от меня добивалась, да? Замужество, муж, которого можно было бы демонстрировать всем своим подругам, как входной билет…

— Это неправда, все не так, и ты это сам прекрасно знаешь! Ты всегда переиначивал мои слова на свой манер, как тебе было нужно. Тебе нравилось, как я пресмыкалась перед тобой, извинялась, оправдывалась…

— Черт возьми, мне нужно хоть какое-то разумное объяснение, как ты думаешь? Ты отправилась на эту вечеринку, чтобы разыскать Фрэнси, и при этом ты вернулась в пять часов утра с какой-то дикой сказкой о том, как тебя насиловала банда извращенцев. Как же мне понять, правда ли это или нет? Я знаю обо всех твоих мужичках на стороне, «новой морали», как ты это называешь. Что годится для мужчины, сойдет и для женщины, ничего плохого нет в том, чтобы разок-другой переспать с кем-нибудь новеньким. Теперь уже я должен поверить, что ты сменила свой взгляд на жизнь, что ты пыталась отбиться от невесть скольких мужиков лишь из-за того, что ты принадлежишь мне. Ну, а как же ты встречаешься с Питером, если ты вроде как моя? Господи, Ева…

— Заткнись, заткнись! Не могу больше слышать тебя! Не могу… Не хочу верить в то, что это мне говоришь ты и что это то, что ты на самом деле обо мне думаешь. И что несмотря на все это, я позволила тебе пользоваться собой. А из-за этого ты решил, я разрешаю всем укладывать меня в постель… Да, кстати, там были не только мужики, бабешки тоже участвовали… А, я вижу, как ты опять сморщился! Ты ведь думаешь, что я — кусок дерьма, не правда ли? Да, это так, да, я — дерьмо и даже хуже! Я вообще никто, пустое место, потому что вот во что ты меня превратил, а я позволила тебе это сделать…

— Ты уже совсем сбилась с какой-либо логики, Ева. Наверное, мне лучше сейчас уйти, а завтра, попозже, я с тобой побеседую еще раз.

— Ну уж нет, Дэвид. Никакого «попозже», никакого «завтра». Никогда в жизни я больше не выслушаю тебя и не заговорю с тобой. Убирайся отсюда, убирайся живо, ну-ка, быстро!

— У тебя истерика, Ева…

— Да уж, знаю! Наконец-то, Дэвид, наконец я знаю, за кого ты меня принимаешь, мне надо было давно это понять. Если бы я… Будь ты проклят, убирайся! Убирайся отсюда, или я закричу так, что не остановлюсь никогда!..

Она смотрела на него, лицо ее было искажено ненавистью и презрением до такой степени, что казалось безобразным, к тому же под скулой темным пятном выделялся страшный кровоподтек. Она видела, как он боролся сам с собой, увидела отблеск нерешительности в его глазах, и наливалась ненавистью к нему за это его малодушие и слабость. Но больше всего она ненавидела саму себя за то, что так унижалась перед ним. Он ведь так и не поверил, что она не хочет его видеть, он ведь до сих пор ждал, что она возьмет свои слова назад, начнет униженно добиваться понимания с его стороны… Бесполезность, бессмысленность ее попыток вызвать у него хоть каплю сострадания к себе поразили ее как неожиданный удар, и ее вновь охватили рыдания.

— Ты… ты — самовлюбленный ублюдок! Чего же ты ждешь? Что мне надо сделать? Подползти к тебе на брюхе, припасть к твоим стопам? Наговорить тебе того, чего на самом деле не было?

В ее голосе вновь явно ощущалась нотка нарастающей истерики, и это, с одной стороны, напугало его, а с другой — вывело из себя, поэтому он рванулся к выходу и, не останавливаясь, схватил с вешалки свое пальто.

У двери он остановился.

— Извини, что попросил тебя поехать на эту проклятую вечеринку. Извини меня также, если я чем-то задел тебя, Ева. Вероятно, завтра…

— Убирайся вон, к чертовой бабушке! — Она почти выкрикнула это ему, и он быстро исчез, хлопнув дверью.

После ухода Дэвида установилась тишина… Только рыдания Евы, которые, казалось, раздирали ее грудь на части. Она так и осталась лежать ничком на полу, молотя кулаками по коврику, плача и плача, пока с последними слезами не иссякли остатки каких-либо эмоций. Через некоторое время ей удалось поднять свое вконец обессилевшее тело на ноги. Еву вновь трясло и мутило.

Все теперь утратило смысл после того, как она была отвергнута Дэвидом. Ничто из того, что с ней стряслось, не могло сравниться с предательством Дэвида. Она презирала его, ненавидела его, а себя — еще больше. Боже, он ведь даже умудрился позабыть о собственной сестре в своем стремлении наброситься на нее с обвинениями и показать, каким ничтожеством он ее считает. Если бы он хоть немного был мужчиной, он набросился бы на Брэнта Ньюкома, не раздумывая о последствиях. .

Ева закрыла глаза и тут же раскрыла их, потому что перед своим внутренним взором она с дрожью вновь увидела эти отупевшие от глаза и ухмыляющиеся рожи. И ведь лицо Дэвида совсем недавно — почти только что — было так же близко к ней.

Она медленно вошла в ванную, мельком взглянув на себя в зеркало, где она отражалась во весь рост. Боже, ей показалось, будто это был кто-то дугой: какое-то чужое лицо со стертыми чертами, тело, лишенное всего человеческого, что было содрано с остатками ее одежды…

Она встала под душ и позволила воде обхватить себя всю целиком. Даже ее глаза и волосы, казалось, промокли насквозь и были готовы убежать вниз вместе со струями теплой воды… Она автоматически взяла шампунь и начала тщательно промывать им волосы. Спасибо, Господи, за рефлексы, которыми ты наделил меня! Как было бы здорово состоять сплошь из одних рефлексов, а не из чувств, делать все, как робот, бездумно, без размышлений, способных преследовать и терзать, словно злые духи. У нее даже промелькнуло в голове, что вот сейчас было бы легко даже умереть, когда ее душа не способна к страху…

— Как же я устала, как же уже поздно… Слишком поздно, чтобы переделать что-либо или предотвратить что-нибудь. Хорошо бы установить магнитофон, чтобы заговаривать саму себя до сна. Питер, тебе сейчас нужно быть здесь, со мной. Вот она я, твой подопытный кролик, я вся в твоем распоряжении…

Закончив вытираться, Ева осмотрела себя в зеркале, наблюдая1, как ее тело каким-то мистическим образом вдруг вновь обретает очертания, проступая из постепенно улетучивающейся с поверхности зеркала дымки пара. Ее раны смотрелись так, будто они были нарисованы, неряшливо и небрежно, — следы их гнусных пальцев! Как же дико вот так, спокойно, разглядывать свое собственное тело, будто оно не твое. Ей захотелось рассмеяться, но смех так и не подступил. У нее не осталось ничего, даже всхлипываний и рыданий, ничего человеческого!

Ева выронила полотенце и прошла в свою спальню, чтобы лечь в кровать. Без особого любопытства она подумала, что же теперь будет. Неожиданно внутри нее поднялась волна тяжкой дремоты, укутавшей ее в свой саван. Она сжала веки и покорилась ей без сопротивления…

Глава 24

Телефон взорвался звонком рядом с ее ухом: требовательный звон вырвал Еву из тяжкого и страшного сна. Сначала ей показалось, что это был звонок будильника, и она, нащупав его рукой, едва двигавшейся из-за свинцовой тяжести, разлитой по ней, нажала на кнопку, чтобы остановить этот проклятый звук. Однако он не прервался, и автоматически в ее голове пронеслось: «Это звонит Дэвид!» Она ощутила знакомое бесконтрольное внутреннее волнение, которое разлилось по ее жилам и от которого даже перехватило дыхание.

Полусонная, повернувшись на бок, Ева поднесла к уху зеленую трубку, В ее голове зазвучал теплый и мягкий голос:

— Ну как ты там, Ева, деточка? Хорошо выспалась, отошла от всего? Дело в том, что тут ко мне собираются приехать кое-какие друзья из города, ты с ними пока не знакома, но они очень хотят познакомиться с тобой. Что, если я подскачу к тебе часиков в восемь? И на этот раз ты-то уж не будешь так упрямиться, ведь правда, сладенькая моя?

Она заледенела… Холод настолько охватил все ее существо, что телефонная трубка буквально примерзла к ее уху. Она тяжело сглотнула, но ее горло высохло настолько, что ни звука не вырвалось у нее изо рта.

— Ева! Ну ты же не хочешь повесить трубку, это же старина Джер, моя прелесть! Послушай, я вот только что втолковывал Брэнту, что ты точно — я-то уж знаю — самая чувственная деточка в мире, ты так отлично смотришься на фото, просто красота. Мне в общем-то вроде как неудобно, что в прошлый раз для тебя все пошло не в кайф! Но сегодня ночью будет все совсем иначе, по-другому, смею тебя уверить. Да, кстати, тебя ждет кругленькая сумма за сотрудничество с нами…

Наконец она обрела дар речи. При этом, однако, она осталась все такой же ледяной. Ее голос зазвучал с холодным металлом, убийственно размеренный:

— Твой приятель Брэнт сейчас подслушивает по параллельному аппарату? Надеюсь, да, потому что я хочу, чтобы он услышал мои слова. Видишь ли, мне абсолютно наплевать, что вы собираетесь проделать со мной с помощью этих ваших фотографий, к тому же я убеждена, Брэнту есть куда девать свои денежки. Закупите для своих грязных игрищ других девчушек. Да, кстати, напоминаю: преступный сговор наряду с изнасилованием является уголовно наказуемым преступлением, я убеждена, что ваши поганые снимочки станут документальным свидетельством тому, что вы брали меня силой. Сюда звонить больше не стоит. Я надеюсь, это понятно? Я опаздываю на прием к своему адвокату…

Она бросила трубку на аппарат, будто бы вырвав осиное жало из своего уха. При этом ее охватила настолько сильная дрожь, что ей пришлось немного отлежаться, массируя свой лоб, как бы отгоняя дурные мысли, вырывая их из головы, пока она не оказалась в их железных объятиях.

Прошлой ночью… Господи, уже далеко за полдень! Она проспала каменным сном так долго, инстинктивно пытаясь избавиться от кошмаров и того оцепенения, которое охватило ее, возможно, потому, что ей подумалось, будто с ней уже не произойдет ничего хуже того, что уже стряслось. Но вот только что это произошло. Неужели они вновь прощупывали ее? Или все-таки Брэнт Ньюком в самом деле считает, что она не прочь поиграть в шлюху для него и его поганых дружков? А ведь Дэвид о ней подумал именно так… Он ей не поверил. Вот если бы позвонил Дэвид…

Телефон надрывно зазвонил, и Ева механическим движением руки выдернула шнур из розетки, укрепленной на стене. Пусть надрываются! И Дэвид тоже! Она уже больше не могла выдержать его, даже если до этого и любила его. Теперь у, нее внутри жило лишь одно чувство: смертельно холодная ненависть к Брэнту Ньюкому. Она желала «достать» его, продемонстрировать всему миру, кто он такой! Он со своими дружками-знаменитостями — грязные скоты, извращенцы — вот кто они все, вместе взятые! К черту все их снимки, она… она сделает сюжет, журналистское расследование. Он не сможет остановить ее. А если сюжет окажется для телевидения уж слишком «жареным», она продаст его в «Рекорд».

— Ева, малышка, ты этого не сделаешь. Да надо из ума выжить, чтобы решиться на такое, потому что в конечном счете все обернется против тебя же. Тебя раздавят, как ты этого не поймешь?

Марти содрогалась от страха, негодования и сочувствия. Однако Марти здорово разбиралась в житейских премудростях и втолковывала Еве, насколько недостижима ее цель «достать» Брэнта Ньюкома.

— Но ты же не поняла меня! — возбужденно доказывала Ева. — Да если… если все те, кого он раздавил так же, как и меня, заговорят вместе со мной… Теперь дошло? Это ведь все равно, как в случаях с изнасилованиями, когда жертвы не заявляют в полицию, боясь скандала. Вот так какой-нибудь подонок и живет себе спокойно, да еще и снова насилует. Марти, я его в покое не оставлю! Сама-то ты помнишь, что он над тобой вытворял? А Фрэнси — что он сделал с Фрэнси, а ведь ей еще нет восемнадцати…

— А ты думаешь, Дэвиду захочется увидеть имя своей сестренки-подростка во всех аршинных скандальных заголовках? Или твое имя, между прочим, рядом со своим? Господи, Ева, да никто лучше, чем я, не знает, что это за ублюдок, этот Брэнт Ньюком! Я же тебя предупреждала насчет него, помнишь? А если ты и попытаешься вытащить свою историю на свет Божий, он уж найдет способ остановить тебя. Вот увидишь, все будут лаять на тебя же саму. Все это превратится в его обвинения против тебя, обвинения в том, что ты порочишь его честную репутацию. Вот дерьмо… но, Ева, пойми, я, конечно же, не запугиваю тебя, ведь он способен на все! Ну ладно, не надо все уж слишком драматизировать, У Брэнта просто нет ни стыда, ни совести — ты ведь сама в этом убедилась!

— Но…

Голос Марти смягчился, она положила свою руку на вздрагивающее плечо Евы.

— Послушай, ягодка моя, я-то знаю, что ты чувствуешь там, внутри. Думаешь, у меня было по-другому? Вот что я тебе скажу: да я совсем с ума спятила, как только узнала, что этот хрен, вонючий Дэвид, услал тебя гуда. Да я просто…

Они услышали звонок во входную дверь и оцепенели.

— Открою я, — решительно произнесла шепотом Марти. — Ты сиди здесь и думай о том, что я тебе сказала, хорошо?

Ева встала и налила себе рюмку, а Марти направилась к двери. Руки Евы дрожали, и она расплескала виски по крышке бара. Нет, Марти не права. А потом, не осмеливаясь обернуться в сторону двери, она вдруг застыла от мелькнувшей мысли: о, Господи, только бы это был не Дэвид, ну, пожалуйста! Не могу видеть его так сразу…