А пока, несмотря на то что французов раньше вполне устраивала городская тюрьма рядом с церковью Святого Луи на Оружейной площади, новые хозяева-испанцы решили поместить арестованных граждан в казармы, где их охраняло множество солдат, расположившихся лагерем неподалеку. Теперь звон монастырских колоколов казался более тревожным, а из-за стен обители постоянно доносился негромкий гул голосов. В Новом Орлеане появилось немало причин, чтобы обратиться к Всевышнему.

Фелиситэ с застывшим лицом шла вдоль монастырской стены, возвращаясь домой вместе с Ашанти. В казармах она оставила обед для отца и попробовала навести о нем справки, но получила все тот же ответ: он здоров, однако ему запрещено с кем-либо встречаться — ни с другими арестованными, ни с близкими, ни с его официальным представителем. Ему обещали принести миртовую свечу, а также книги из его библиотеки и еду, однако сеньору Лафаргу не разрешалось передавать никаких записок. Что касается полковника Моргана Мак-Кормака — он сейчас находится в доме губернатора, и никто не может поручиться за то, что он согласится принять сеньориту Лафарг, так как он очень занят и полковник, наверное, на самом деле железный человек, как называют его подчиненные, если откажется от встречи с такой милой молодой дамой.

В последние несколько дней испанские солдаты сделались заметно наглее, по крайней мере так показалось Фелиситэ. Они попадались на каждом шагу: прохлаждались без дела в тени, стояли, прислонившись к стенам домов, сидели в уличных ресторанах, переговариваясь между собой и отпуская ей вслед двусмысленные замечания. Возможно, их присутствие слишком бросалось в глаза из-за того, что жители города теперь редко отваживались появляться на улицах, опасаясь привлечь к себе внимание. Кроме того, арестованные являлись не только одними из самых выдающихся граждан колонии, но и находились в родственных отношениях едва ли не со всеми остальными жителями маленькой общины, доводясь им дядьями, кузен и, крестными отцами, а то и более близкими родственниками. По этой причине в городе воцарилась атмосфера, напоминавшая неожиданную семейную трагедию.

Когда до губернаторского дома оставалось еще несколько кварталов, следом за Фелиситэ и Ашанти увязались двое испанцев в красных офицерских мундирах. Не предпринимая явных попыток задержать девушек, они тем не менее не отставали от них. Фелиситэ не обращала внимания на преследователей не только потому, что все ее мысли были заняты предстоящей встречей, но и чтобы не давать им повода для более решительных действий. Заметив, как Ашанти посмотрела в сторону испанцев, она не сказала ей ни слова.

Фелиситэ слегка прибавила шагу. Служанка сделала то же самое. Двое мужчин позади них старались не отставать. Сейчас, днем на городской улице, девушкам не грозила опасность, однако мысль о том, что офицеры осмелились докучать ей таким способом, вызывала у Фелиситэ раздражение и испуг, и она почувствовала облегчение, увидев наконец дом губернатора, возвышавшийся на берегу реки.

Девушкам оставалось пройти всего несколько ярдов, когда рядом с соседним домом остановилась какая-то карета, выехавшая с боковой улицы, ведущей к причалу. На ней возвышалась целая гора кожаных чемоданов и коробок, казавшихся довольно старыми и потрепанными, однако на каждом из этих предметов еще можно было различить тисненое изображение золотой короны. Спрыгнувший наземь ливрейный лакей протянул руку выходящей из экипажа женщине. Одетая в черный дорожный костюм, обильно украшенный кружевами, она сразу обращала на себя внимание. Дама казалась выше среднего роста благодаря царственной осанке. У нее было запоминающееся лицо с крупными чертами и широко расставленные глаза под темными бровями. Рот женщины казался твердым и в то же время чувственным. В ее черных как ночь волосах проглядывали седые пряди, зачесанные от висков назад и уложенные в замысловатую прическу, напоминающую два крыла. Из широкого рукава платья выглядывала маленькая собачка, пронзительно залаявшая на приближавшихся Фелиситэ и Ашанти. Женщина обернулась, улыбнувшись с таким видом, как будто собиралась принести извинения. Окинув девушек добрым и слегка удивленным взглядом, отчего в уголках ее голубых глаз появились едва заметные морщинки, она проследовала в дом.

Что могла делать в Новом Орлеане знатная испанская сеньора? Каким бы любопытным ни казался этот вопрос, Фелиситэ сейчас некогда было над ним раздумывать. Едва дом остался позади, она позабыла о встрече со знатной сеньорой.

На улице рядом с особняком, который занимал О'Райли, собралась целая толпа. Люди стояли кучками, тихо переговариваясь между собой, в ожидании, когда их наконец примет генерал-губернатор. Впрочем, немногие из них надеялись, что визит к нему увенчается успехом. Сразу за дверью, в большой приемной, какой-то молоденький офицер в сбившемся набок парике, с измученным видом перебирал за столом бумаги и без конца повторял на скверном французском, что его достопочтенный начальник никого не принимает.

Выражение обреченности в глазах офицера на мгновение сменилось восхищением, когда к нему приблизилась Фелиситэ в легком платье из белого с фиолетовым муслина, к которому очень шли кружевная косынка и изящный передник. Однако его голос остался таким же заунывным, когда он обратился к девушке со словами, напоминавшими заученную молитву:

— Извините, сеньорита. Сейчас генерал-губернатор занят делами чрезвычайной важности. Он не может вас принять.

Фелиситэ стала понемногу привыкать к манере обращения испанцев. Она наградила офицера улыбкой, как будто не слышала его слов.

— Но я пришла вовсе не к достопочтенному генералгубернатору. Скажите, пожалуйста, нет ли здесь полковника Моргана Мак-Кормака?

— Да, сеньорита. — Офицер даже не старался скрыть любопытства.

— Вы не позволите мне увидеться с ним?

— Полковник занят, наверное, еще больше, чем сам генерал-губернатор О'Райли, если такое возможно. Он строго-настрого приказал не беспокоить его.

— Это займет всего несколько минут, совсем немного.

— Я просто в отчаянии оттого, что вынужден разочаровать вас, сеньорита, однако я скорее умру, чем пропущу к нему кого-нибудь.

— Но я прошу вас, вы должны мне позволить. Это крайне важно. — Фелиситэ с умоляющим видом наклонилась вперед, положив на стол изящную ладонь. В комнате царил полумрак, и плечи и лицо девушки, казалось, окружал какой-то сияющий ореол, заставлявший ее выглядеть чувственной и соблазнительной.

Она заметила, как сидящий напротив молодой офицер судорожно сглотнул.

— Честное слово, сеньорита, я бы помог вам, если бы у меня хватило духу.

За спиной Фелиситэ возникло какое-то движение, и к ней приблизился другой офицер. Даже не взглянув в сторону Ашанти, попытавшейся предупредить хозяйку, девушка сразу узнала одного из тех, кто шел за ними следом, когда они направлялись к дому губернатора. Испанец чуть наклонил голову.

— Извините за вмешательство, — обратился он к Фелиситэ на ее родном языке, — но насколько я понял, вы чем-то обеспокоены. Возможно, я, лейтенант Хуан Себастьян Унсага, сумею вам помочь.

Несмотря на необходимость явиться сюда, Фелиситэ очень удручало то, что ей не удалось добиться поставленной цели. И она считала безрассудством отказаться от помощи, кто бы ее ни предлагал. Обернувшись, она внимательно посмотрела на худощавого темноволосого испанца со смелыми черными глазами и тонкими, как стрелки, усиками. Фелиситэ не слишком удивилась, узнав в лейтенанте одного из тех, кто несколько раз отваживался беспокоить ее соседей, отца и Валькура ночными серенадами под окнами их дома. Улыбнувшись и беспомощно пожав плечами, она изложила лейтенанту Унсаге суть своей проблемы.

— У вас, конечно, какой-нибудь несложный вопрос, да? — сказал он и, приподняв бровь, посмотрел на дежурного офицера. — Я не вижу причин отказывать этой сеньорите в удовлетворении ее просьбы.

Сидящий за столом попробовал возражать, и офицеры горячо заспорили по-испански. В конце концов дежурный уступил. Вновь обернувшись к Фелиситэ, лейтенант Унсага с поклоном произнес, что она может следовать за ним, а служанка пусть пока подождет в приемной.

Из толпы послышался глухой недовольный ропот, когда Фелиситэ прошла дальше в дом в сопровождении офицера. Украдкой посмотрев через плечо, она заметила сразу несколько мрачных и подозрительных взглядов, устремленных в ее сторону. Столь явное выражение неодобрения вызвало у нее беспокойство, однако она решила не обращать на это внимания.

Постучав в дверь в противоположном конце приемной, лейтенант отступил в сторону, пропуская Фелиситэ вперед. Она вошла в большой кабинет, скорее напоминавший зал, с двумя высокими окнами, из которых открывался вид на небольшой заброшенный сад. В этот день позднего лета в кабинете было душно, поэтому человек, сидящий за изящным, несмотря на внушительные размеры, столом, снял форменный камзол и повесил его на спинку стула, оставшись в одной рубашке. Возвышаясь над грудами бумаг, списков и регистрационных журналов, он что-то писал на листе пергамента, крепко сжав перо сильными загорелыми пальцами. Оторвавшись от своего занятия, человек поднял на Фелиситэ хмурый взгляд, затем, отбросив перо и откинувшись на спинку стула, глядел, как сопровождавший девушку офицер быстро выступил вперед.

— Баст[8], что означает это вторжение? — спросил он суровым тоном.

Столь холодный прием, похоже, ничуть не обескуражил лейтенанта Хуана Себастьяна Унсагу.

— Морган, я увидел, как это милое создание упорно не хотели к вам пускать, и решил, что вы, дружище, наверняка огорчитесь, узнав, что вам помешали с ней познакомиться.

— Благодарю вас, — процедил полковник. — Не сомневаюсь, вы поступили так только ради моего блага.

— Ради чего же еще? — Лейтенант изобразил на лице невинную улыбку.

— В первую очередь вы старались ради себя самого, насколько я вас знаю. Однако боюсь, мне придется вас огорчить, если вы надеетесь на расположение мадемуазель Лафарг. Она не проявляла никаких симпатий к испанским властям с самого первого дня, как мы здесь оказались, а теперь у нее еще меньше причин для нежных чувств по отношению к нам.

— Мадемуазель Лафарг, конечно! Какой же я глупец! Ведь это вы, Морган, украли ее прямо у меня из-под носа три дня назад, во время тех злополучных танцев. Вы поставили ее в довольно глупое положение, когда вечер закончился так неожиданно, правда?

— Как вам угодно. — Полковник Мак-Кормак медленно кивнул, устремив на Фелиситэ взгляд своих темнозеленых глаз. — К вашему сведению, она дочь купца Лафарга, которого сейчас содержат в казармах.

— Боже мой! Я не знал. — Испанский офицер повернулся к Фелиситэ. На его красивом лице отразилось сочувствие. — Примите мои соболезнования по поводу постигшего вас несчастья, мадемуазель Лафарг.

Девушка высокомерно вздернула подбородок.

— Ваши соболезнования неуместны, лейтенант. Мой отец жив, по крайней мере пока…

— Мадемуазель…

Полковник сделал нетерпеливый жест.

— Если она все-таки оказалась здесь, Баст, вы, может быть, поинтересуетесь целью ее визита?

Лейтенант Унсага с невозмутимым видом наклонил голову.

— Конечно. Мадемуазель?

Фелиситэ перевела взгляд с улыбающегося испанца на ирландского наемника в звании полковника, лицо которого оставалось скрытым в тени, потому что он сидел спиной к окнам, в то время как от его взгляда не могла ускользнуть ни одна деталь ее внешности. Девушка облизнула губы кончиком языка.

— Я… Можно мне поговорить с вами наедине, полковник?

Мак-Кормак выразительно посмотрел на лейтенанта. Тот вздохнул и, вежливо поклонившись, вышел.

В кабинете воцарилась тишина. Теперь, когда Фелиситэ наконец осталась с ирландцем одна, она внезапно пришла в замешательство. Он внимательно разглядывал ее, прищурив глаза и замечая абсолютно все: то, что она сегодня специально принарядилась, и то, как поднимается и опускается ее грудь под кружевной косынкой, когда она тяжело дышит, изо всех сил стараясь скрыть волнение. Каштановые волосы полковника, влажные от пота, выступившего на висках, слегка вились, несмотря на то, что он старательно зачесывал их назад. На одном из пальцев правой руки, которой он прикрывал кипу бумаг, выделялось чернильное пятно. На манжетах и воротнике его рубашки, сшитой из простой льняной ткани, не было кружев, что придавало ему еще более строгий и недоступный вид. Фелиситэ неожиданно пожалела, что пришла сюда. Она ничего не добьется от этого человека, лишь будет чувствовать себя униженной. Кроме того, она сама и ее отец могут оказаться в еще более тяжелом положении, если такое вообще возможно.

— Я вас слушаю, мадемуазель Лафарг.

— Как вы, наверное, догадались, полковник, — проговорила Фелиситэ глухим голосом, умоляюще сцепив руки, — я пришла к вам из-за отца. Он, как и все остальные, арестован совершенно несправедливо. Этому нет никакого оправдания.

— Вы утверждаете, что ваш отец и другие арестованные невиновны в заговоре против испанской короны? — Несмотря на брошенное девушкой обвинение, вопрос прозвучал абсолютно бесстрастно.