Шерри Томас - Обольщение красотой

— Когда? Где?

— Я наткнулась на почти целый скелет, когда мне было шестнадцать лет, отдыхая в деревне вместе с семьей. Это был крупный экземпляр. Конечно, я и представить не могла, увидев часть грудной клетки, торчавшую из земли, что он такой большой, но потратила остаток каникул, радостно выясняя этот факт.

— Вы что, раскапывали его сами?

— Нет, конечно. Мне помогали брат с сестрой, дети из ближайшей деревни и молодые люди, которых заинтересовала вся эта суета.

— И что это был за ящер?

Последовало короткое молчание.

— Э… швабский дракон.

— Платеозавр? Мне они нравятся. Красивые зверюги. Что вы сделали со скелетом?

— Хотела выставить его дома, но мне, конечно, не разрешили.

Он рассмеялся.

— Представляю.

Взрослый платеозавр мог достигать более тридцати футов в длину. Даже во дворце, подобном Алджернон-Хаусу, такой экспонат задавал бы доминантную ноту всему дому.

— Спустя некоторое время я опомнилась и передала его в музей.

Судя по шороху угля по бумаге, она начала снимать отпечатки со следов.

— В какой музей?

— Пусть он останется неназванным.

— Боитесь, что я отправлюсь туда и выясню, кто вы?

— Уверена, у вас есть более важные дела, но лучше не рисковать.

— Почему, учитывая, что вы уже пустились в рискованное предприятие?

На секунду шорох угля прекратился, а затем возобновился еще энергичнее.

— Потому что я могу исчезнуть в любой момент. Что это, как вы думаете?

Ему потребовалось мгновение, чтобы сообразить, что она говорит об окаменевших следах. Она снова сменила тему.

— Наверное, молодой игуанодон. А возможно, какой-то хищный ящер.

— Каким временем он датируется, по-вашему?

— Думаю, поздним Юрским или ранним Меловым периодом.

— Поразительно, — промолвила она, — что нечто, столь хрупкое и эфемерное, как следы, может сохраняться на протяжении ста пятидесяти миллионов лет.

— При соответствующих условиях все возможно. — Он коснулся повязки. Она повязала ее вполне надежно, но под его веками не было мрака, скорее темная охра, пронизанная золотистыми лучами. — Вы больше не занимались поисками окаменелостей?

— Нет.

— Почему, если вас это так восхищает?

Она молчала.

— Пожалуйста, не забывайте, дорогая, что я не могу видеть вас. Так что не пожимайте плечами и не закатывайте вместо ответа глаза.

— Я не закатывала глаза.

— Но пожали плечами?

Он принял ее молчание за согласие.

— Вы сказали, что вам было шестнадцать, когда вы наткнулись на швабского дракона. Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж?

— Семнадцать.

— Видимо, ваш покойный муж считал, что слоняться с лопатой, раскапывая старые кости, неподходящее времяпрепровождение для женщины?

Последовало очередное молчание — и очередное согласие.

— Если мне не изменяет память, — сказал он, — некоторые из самых значительных находок в области британской палеонтологии были сделаны женщиной.

— Да, Мэри Эннинг. Я читала о ней. Мой муж говорил, что своими находками она обязана слепой удаче.

Кристиан фыркнул.

— Если Бог счел нужным одарить женщину слепой удачей, вряд ли он против того, чтобы женщины занимались подобными вещами.

Шорох грифеля прекратился, и послышались шаги, направлявшиеся к письменному столу. За грифелем?

— Вы пытаетесь очаровать меня словами, — лукаво заметила она.

— Это не значит, что я неискренен. Можете поехать со мной, когда я в следующий раз отправлюсь на раскопки, если не верите.

— Кажется, мы договорились, что я исчезну, как только мы сойдем на берег.

— Но ничего не мешает вам вернуться ко мне, не так ли? Вы знаете, кто я и где меня найти.

— Скоро вы женитесь, и для меня это достаточное препятствие.

— Я могу отложить свадьбу. — Мачеха оторвет ему голову, но ради баронессы он охотно вытерпит редкие приступы недовольства вдовствующей герцогини.

— Это ничего не меняет.

Он покачал головой.

— Вы бессердечны, баронесса.

Она мигом парировала.

— А вы, герцог, слишком многого хотите.

После этого он оставил ее в покое, но Венеция уже не могла сосредоточиться на своем занятии.

Ну почему из всех людей именно Лексингтон должен был оказаться человеком таких широких взглядов? Вплоть до того, чтобы пригласить ее в экспедицию! Она мечтала об этом годами. Каждый раз, когда Венеция слышала о значительном открытии, она сожалела, что это не ей выпало счастье наткнуться на пласты осадочных пород и вписать страницу в историю геологических эпох.

Спустя четверть часа Венеция собрала сделанные отпечатки и надела на голову шляпу. Было бы невежливо заставлять его сидеть с повязкой на глазах еще дольше.

— Спасибо, сэр. Вы доставили мне большое удовольствие. Я найду дорогу к выходу.

Венеция не знала, что заставило ее пройти так близко от его шезлонга. Но ее голова, определенно закружилась, когда Лексингтон перехватил ее и притянул к себе. Скинув с ее головы шляпу, он приник к ее губам в страстном поцелуе. Ее кровь вскипела, а тело отозвалось яростной пульсацией в местах, о которых не полагалось упоминать в приличном обществе.

— Я прошу не так уж много, — прошептал он, почти касаясь ее губ. — Если вы собираетесь исчезнуть в конце плавания, только справедливо, если вы будете оставаться в поле моего зрения, пока оно не закончится.

С завязанными глазами ему следовало бы выглядеть беспомощным. Но он олицетворял собой целеустремленность и уверенность в себе. Сердце Венеции гулко забилось.

— Мне нужно идти.

— Когда мы снова увидимся?

— Нам не стоит больше встречаться.

— Стоит, уверяю вас. Я очень, очень давно ничем так не наслаждался, как вашим обществом.

В таком случае почему он не овладеет ею прямо сейчас? Прижатая к его телу, она могла чувствовать степень его возбуждения и хотела, чтобы он подчинил ее своей воле, как разбойник-вестгот свою пленницу.

— Я невосприимчива к пустым любезностям, — заявила Венеция, но ее голос дрогнул.

— Я ни разу в жизни не произнес пустой любезности, — совершенно серьезно возразил герцог. — Когда я с другими женщинами, мне кажется, что присутствует только половина меня, а другая предпочла бы находиться где-нибудь еще, в другом месте и времени. Когда я с вами, я не чувствую себя раздвоенным. Меня не преследуют другие мысли и другие желания. Вы не можете себе представить, как это приятно — полностью находиться здесь и сейчас.

А он не может себе представить, как приятно сознавать, что такие замечательные качества приписывают твоей персоне. Пусть правильностью черт она обязана природе, но разве не ее заслуга, что ее общество, а не внешность, притягивает к ней герцога?

— Вам не нужно никуда идти, — мягко сказал Лексингтон.

— Нужно. — Она боялась взять на себя ответственность за выбор. В последний раз, когда она решилась на подобный шаг, она обрекла себя на годы несчастий.

— Но вы вернетесь, — наконец-то властно заявил он. — И не спорьте. Вы будете обедать здесь, со мной.

Венеция смотрела на его выразительный рот, чеканную линию его подбородка и повязку, скрывавшую его глаза. Под ее ладонью его грудь вздымалась и опадала. Ей пришлось сжать пальцы в кулак, чтобы не начать тут же расстегивать пуговицы его рубашки.

— Хорошо, — сказала она. — Но только обедать.

— Я чувствую себя обделенным, — заявил Кристиан.

Она сдержала свое слово и пришла на обед. Он пообедал заранее, так что ей не пришлось кормить его, пока он оставался с завязанными глазами. После обеда она отвела его к шезлонгу с бокалом вина, а сама проследовала в противоположный угол гостиной, чтобы еще немного полюбоваться окаменевшими следами.

— Вы должны быть довольны, что я здесь.

— Я в восторге. Но это не отменяет того факта, что я чувствую себя обделенным. Раз я не вижу вашего лица, я должен видеть все остальное. А если мне нельзя видеть остальное, я должен хотя бы касаться вас.

Баронесса фыркнула, явно не испытывая сочувствия к его положению. Он улыбнулся. С его титулом и неприступной манерой держаться, он подавлял большинство женщин — и немало мужчин. Она, однако, без тени колебаний ставила его на место.

Его пальцы нащупали какой-то предмет. Ее шляпу. Он поднял ее и повертел в руках.

— Скажите, что вы делаете?

— Любуюсь следами, конечно. Зачем еще я здесь?

Кристиан развлек себя, представив, как она облизывает каменную глыбу.

— По той же причине, что и вчера вечером. Чтобы узнать меня лучше.

— Прошлой ночи мне хватит на несколько лет.

Он фыркнул, положив ее шляпу на дальний конец шезлонга.

— Даже не знаю, что это: комплимент или оскорбление.

— Когда я сделаю вам комплимент, сэр, вы поймете.

— Ха! Вы подогрели мою решимость, мадам. Вы сделаете мне комплимент, прежде чем закончится эта ночь.

— У вас отличные окаменелости, сэр. Другого комплимента вы от меня не дождетесь.

Он снова улыбнулся и сделал глоток вина.

— Обожаю вызов.

Какая непринужденная и приятная самоуверенность. Ничего от оскорбительной заносчивости Тони, о которой Венеция не догадывалась, пока не стало слишком поздно.

— Расскажите мне о себе, — сказала она. — Вы происходите из просвещенного семейства?

Лексингтон не шевельнул и пальцем, удобно откинувшись в шезлонге, с поднятым к потолку лицом. Тем не менее у нее возникло ощущение, что его поза стала более настороженной… более хищной. Видимо, он почувствовал интерес, который ей не следовало показывать.

— Нет, — отозвался он спокойным, дружелюбным тоном, не давая ни малейшего повода заподозрить, что подбирается к добыче. — Скорее наоборот, де Монфоры всегда отличались ограниченностью. Они до шекспировских времен не снисходили до того, чтобы разговаривать по-английски.

Венеция потерла затянутой в перчатку рукой один из маленьких следов.

— Неужели вы не встретили возражений со стороны своей семьи, когда решили стать натуралистом?

— Мой отец отнесся к этому крайне неодобрительно.

Лексингтон откинул голову назад, опустошив свой бокал. Венеция не могла отвести взгляда от сильной линии его шеи.

— Наверное, это доставило вам немало неприятностей.

Он поставил бокал на ковер. Сигнал к тому, что он готов броситься на добычу?

— Он произнес несколько раздраженных тирад, но меня непросто свернуть с пути, который я выбрал. Я не обращал внимания на него и на всех остальных, кто пытался мне помешать.

Его пальцы рассеянно обводили кромку бокала. Венеция не могла не вспомнить умелые движения этих пальцев, прошлой ночью игравших с ее напрягшимся, как струна, телом.

— Большинство молодых людей не в состоянии противиться воле родителей.

Он выпрямился, широким уверенным жестом перекинув руку через спинку шезлонга.

— Мой отец был чрезвычайно высокого мнения о себе, но он вел беспутный образ жизни, что давало мне право пропускать его слова мимо ушей. К тому же я знал, где располагается кухня, поэтому меньше всего боялся, что меня отправят в постель без ужина.

Венеция прислонилась к каменной глыбе.

— Меня воспитывали в убеждении, что нельзя потакать своим прихотям. Этого и взглядов моего мужа оказалось достаточно, чтобы убедить меня в том, что, стремясь заниматься раскопками, я иду на поводу у легкомысленных и эгоистичных порывов.

Лексингтон слегка улыбнулся.

— Вас так легко сломить?

Они все еще говорят об окаменелостях?

— Ну, мой интерес не так уж бескорыстен. Мне хочется найти окаменевшие скелеты, которые были бы больше, лучше и удивительней, чем все, что были обнаружены до сих пор. А не потому, что я серьезный натуралист, пытающийся понять устройство мира.

Лексингтон поднялся на ноги.

— Нет ничего дурного в желании добиться успеха. Азарт охоты, который движет нами, что бы мы ни искали: неизвестную планету, новый закон физики или окаменевшие ископаемые — в конечном итоге проливает свет на загадки, связанные с возникновением жизни на Земле.

Он все еще находился на другой стороне комнаты, с завязанными глазами, а у Венеции уже стеснило дыхание.

— Мне пора, — поспешно сказала она.

Он склонил голову набок.

— Со мной вам нечего опасаться. Вы же знаете.

Он ошибался. Она давным-давно не была в такой опасности. Как глупо с ее стороны надеяться, что он подскажет ей решение. Она не просто играет с огнем, она жонглирует динамитными шашками с зажженными фитилями. За каждую каплю радости, которую она позволила себе, ей придется заплатить ведрами сожалений.