Шерри Томас - Обольщение красотой

Несколько запоздало Венеция сообразила, что, сама того не желая, она бросила ему вызов. Он счел ее приглашение бессовестной попыткой упрочить ее власть над ним. И, если Кристиан действительно испытал искушение, теперь он приложит еще больше усилий, чтобы держаться от нее подальше.

Тем не менее она продолжала прислушиваться к ночным звукам, если не с надеждой, то с тревожным ожиданием.

Но он упорно избегал ее общества.

Кристиан мог сколько угодно угрожать своей жене разводом, но он не мог воспрепятствовать тому, что этот брак постепенно завладевал его жизнью.

Венеция уверенно вступила в обязанности хозяйки дома. Мачехе понадобились годы, чтобы завоевать симпатии слуг, а его жена с самого начала заставила их есть со своей ладони. Частично это объяснялось ее красотой. Его домочадцы испытывали нелепую гордость от ее привлекательности. Вот как должна выглядеть герцогиня, как бы говорили они, а все остальные герцоги могут лить слезы в свой утренний чай.

Надо сказать, что она умело добивалась их расположения. Его мажордом и садовники давно мечтали принести в столовую живую виноградную лозу, чтобы гости могли развлекаться, срывая свежие ягоды во время трапезы. Кристиан постоянно отказывал им в этом желании, считая его блажью. Венеция благословила их действия.

Из собственного кошелька она выделила средства экономке, миссис Коллинз, чтобы внести улучшения в помещения для слуг. Узнав, что Ричардс, дворецкий, является знатоком вин, она передала в его ведение солидную коллекцию марочного кларета и шампанского, оставшуюся от покойного мистера Истербрука. Шеф-повару, месье Дюфре, она пообещала приобрести за границей свинью, обученную поиску трюфелей, чтобы он смог наконец отыскивать этот дар природы среди корней могучих дубов, которые росли в поместье.

Для рядовых слуг она заказала новую униформу с золотыми пуговицами для мужчин и жемчужными заколками для женщин, которые они могли оставить себе или продать, если пожелают. По мнению Кристиана, это был прямой подкуп, но он, определенно, сделал герцогиню популярной среди слуг. В результате его принаряженный штат, с блестящими пуговицами и сверкающими заколками, выполнял свои повседневные обязанности с невиданным энтузиазмом.

Кристиан удалился в восточное крыло, подальше от этих будоражащих изменений. Парадные комнаты находились в центральной части здания, семейные покои — в западном крыле. Восточное крыло, долго пребывавшее в запустении, он превратил в место для работы, разместив там архив с примыкавшим к нему уединенным кабинетом и частный музей, где хранилась его коллекция окаменелостей.

Здесь он просматривал корреспонденцию от поверенных и агентов, упорядочивал записки о своей американской экспедиции и каждый день писал письма мачехе, заверяя ее, что он успешно приспосабливается к семейной жизни и скоро будет есть омлет с трюфелями и собирать урожай собственного винограда между супом и жарким.

Хотя Кристиану с некоторым успехом удавалось избегать общества своей жены, он не мог уклониться от совместных обедов и предобеденных бесед, которые она навязывала ему самым решительным образом. Кристиан не представлял, как ей это удавалось, но каждый вечер она заново поражала его своей красотой. И он мог поклясться, что каждый день обед начинался чуть позже, и ему приходилось противостоять ее чарам чуть дольше.

Но хуже всего, конечно, было ночью. Венеция оставляла дверь, соединяющую их спальни, приоткрытой через раздражающе непредсказуемые интервалы, иногда две ночи подряд, иногда ни разу за четыре дня. Когда приглашения следовали одно за другим, Кристиана бесило ее нахальство. Когда она, казалось, теряла к нему интерес, он бесился из-за ее безразличия.

Похоже, он обречен терзаться, что бы она ни делала.

В ушах Венеции постоянно звучал совет вдовствующей герцогини. Но как заставить Кристиана слушать, если он не желает? Если она не может остаться с ним наедине дольше, чем на несколько минут в день?

В третий раз, когда он покинул свою комнату посреди ночи, она решила последовать за ним, держась на расстоянии. В доме царили тишина и покой. Пламя свечи, которую Кристиан держал в руке, отбрасывало огромные тени, выхватывая из сумрака лица святых и философов, изображенных на потолках галерей и залов. Казалось, они хмурятся, взирая на Венецию, словно тоже не одобряют хитрость, с которой она пробралась в этот дом.

Кристиан направился в восточное крыло. Венеция еще не проникла туда, уверенная, что он будет недоволен ее вторжением. Но иногда нужно проявить настойчивость и атаковать противника в его логове.

Однако, то ли из-за трусости, то ли из-за любопытства, слишком долго сдерживаемого, Венеция не последовала за ним в кабинет, а вместо этого распахнула дверь его частного музея и зажгла свет.

Она потрясенно ахнула. Кажется, она переоценила парк. Вот где самое прекрасное место в поместье.

Это было просторное помещение пятидесяти футов в длину и тридцати в ширину с тянувшимися вдоль стен витринами. С потолка свисал скелет орла Хааста[12] с расправленными, как в полете, крыльями. Посередине располагалась экспозиция бивней: огромная пара окаменевших бивней, принадлежавших мамонту, еще одна, намного меньше, вероятно, карликового слона, стегодона, и длинный прямой бивень, вдвое длиннее ее роста, некогда служивший славой и гордостью самца нарвала.

— Что вы здесь делаете?

Венеция оглянулась. В дверях стоял Кристиан. Вскочив с постели, она ограничилась тем, что накинула поверх ночной рубашки пеньюар. Кристиан был одет более формально: в рубашку и брюки. Но воротник рубашки был расстегнут, и Венеция подавила острое желание лизнуть его шею.

Кристиан нахмурился.

— Я задал вам вопрос.

— Разве не очевидно? Любуюсь вашими окаменелостями. А что вы здесь делаете?

— Увидел свет и пришел поверить. Оказывается, это вы.

Он сделал движение, явно собираясь уйти.

Венеция набрала в грудь воздуха.

— Постойте. Я хочу знать, что именно сказал вам мистер Таунсенд.

Кристиан окинул ее взглядом, не жадным, а жестким и непроницаемым.

— Он сказал: «Ваше желание еще может исполниться, ваша светлость. Но подумайте дважды. Если не хотите кончить, как я».

«Ваше желание еще может исполниться», — повторила она про себя.

— Значит, он узнал вас? Однажды он обронил фразу об игроке из команды Харроу, который якобы увлекся мной.

Губы Кристиана сжались.

— Да, он узнал меня. Он покончил с собой?

После стольких лет этот вопрос по-прежнему заставлял ее желудок сжиматься.

— Да, выпил раствор хлорала[13]. Он сказал мне, что едет к другу в Шотландию поохотиться, а сам отправился в Лондон. Через три дня, когда агент, который сдал нам дом на время сезона, пришел с проверкой, он обнаружил мистера Таунсенда в хозяйской спальне, полностью одетого и мертвого.

— Откуда вы знаете, что это был хлорал?

— Агент нашел пузырек рядом с его рукой. Он спрятал его от полиции — не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, что в доме произошло самоубийство, — но позже отдал его мне.

— Разве расследования не было?

— Фиц смог свести его к формальному. Он убедил полицейских, что мистер Таунсенд умер от кровоизлияния в мозг и что, чувствуя недомогание, он вернулся домой и прилег отдохнуть.

Лицо Кристиана оставалось бесстрастным. Возможно, его мысли вернулись к их разговору на «Родезии», касавшемуся ее неудачного брака с Тони.

— Как вы узнали о случившемся?

— Из визита представителя Скотленд-Ярда в наш дом в Кенте. И пока со мной разговаривал полицейский инспектор, явились новые владельцы дома, чтобы предъявить на него права. Тогда я и узнала, что дом продан.

Она была ошеломлена неожиданным выселением, угрозой расследования и, более всего, мстительностью Тони. Хелена даже считала, что он специально совершил самоубийство таким способом, чтобы возбудить интерес полиции и сделать ситуацию чудовищной, насколько это возможно.

— Почему он это сделал?

Венеция не уловила в его голосе сочувствия, но презрения тоже не было.

— Потому что считал, что я превратила его из заметной фигуры в пустое место. Он женился на мне, чтобы иметь украшение, которое привлекало бы к нему еще больше внимания. Но это украшение похитило весь свет рампы, которого он жаждал, и оставило его ни с чем. Конечно, это кажется бессмыслицей. Мне самой с трудом верится, что взрослый мужчина мог испытывать к своей жене неприязнь по такой причине. Но внимание, которое я привлекала, приводило его в бешенство. Он хотел, чтобы все взгляды были обращены на него. Ради этого он решил стать фантастически успешным инвестором, чтобы друзья и знакомые смотрели на него с завистью и восхищением, забыв о его жене. А пока этого не случилось, он тешил свое самолюбие в обществе других женщин.

— Таких, как горничная, которую он наградил ребенком?

— Бедная мисс Мэн. Но горничных было недостаточно, чтобы удовлетворить его тщеславие. Он нуждался в поклонении светских дам. А светским дамам, чтобы они оценили по достоинству своего кавалера, требовались такие вещи, как драгоценности.

На лице Кристиана промелькнуло какое-то чувство, но в следующее мгновение оно снова стало непроницаемым.

— Когда его вложения, одно за другим, оказались неудачными, он ничего мне не сказал, предпочитая держать в неведении. Я даже не подозревала, что он погряз в долгах. Я лишь заметила, что сумма, выделяемая мне на ведение хозяйства, уменьшается, и объяснила это его скупостью.

Не слишком приятное признание, зато правдивое.

— Очевидно, он верил, что разбогатеет за счет одного из этих вложений. Они все прогорели. Это привело бы в ужас любого, но для него… сам факт, что он больше не любимец фортуны, что он может лишиться ее милостей, как любой другой смертный, что он не в силах остановить погружение в нищету и безвестность… Должно быть, он уже был в аду.

Она никогда не излагала все факты полностью. Пожалуй, ей давно следовало это сделать. Тогда она намного раньше поняла бы, что человек, которого Тони проклинал с самого начала, был он сам.

И только он.

Она вздохнула. От горечи или облегчения — Кристиан не знал. Но он сожалел, что Таунсенд умер и он не может врезать ему по физиономии и сломать несколько ребер.

Венеция крутила в пальцах кончик своего пояса, ожидая, пока Кристиан что-нибудь скажет. Или просто ожидая, когда он уйдет, чтобы вернуться к окаменелостям. Под его пристальным взглядом она затянула пояс, скорее инстинктивно, чем сознательно.

Ее фигура не изменилась. Затянутый пояс свидетельствовал, что талия осталась такой же стройной, как на «Родезии». Кристиан никогда бы не догадался, что она носит новую жизнь.

Он давно не был в детской. Возможно, там еще сохранились книги и игрушки. И конечно, все поместье являлось огромной детской площадкой.

— Когда родится ребенок?

Глаза Венеции приняли настороженное выражение.

— В начале следующего года.

Кристиан кивнул.

— Будь на вашем месте, я бы не спешила говорить с адвокатами, — сказала Венеция.

Он даже не думал говорить с адвокатами.

— Да?

— Даже они сочтут вас монстром, если вы затеете бракоразводный процесс сразу после родов.

— И сколько мне, по-вашему, ждать?

— Долго. Я знаю, что означает развод. Женщина ничего не получает. И я не намерена расставаться со своим ребенком.

— То есть вы намерены оспорить развод?

— Я истрачу на это все. До своего последнего гроша. А потом одолжу деньги у Фица и Милли.

— То есть мы будем женаты до конца наших дней?

— Чем скорее вы смиритесь с этой мыслью, тем будет лучше для всех. — Его предки оценили бы ее надменный тон. Достойная жена для де Монфора. — А теперь прошу меня извинить. Мне следует больше отдыхать.

Он проводил ее взглядом. Глупая. Неужели она не понимает, что он смирился с этим, как только сказал «да»?

Кристиан провел беспокойную ночь. Не то чтобы у него были какие-то другие ночи, с тех пор как Венеция сошла с «Родезии». Но после вчерашнего столкновения в домашнем музее, он мог только корчиться от стыда, думая, насколько был неправ. Что она должна была чувствовать, зная, что ее характер так беспечно искажают и порочат без всяких на то оснований?

Утром Кристиан зашел в столовую. Обычно он завтракал у себя в кабинете, но ему было известно, что Венеция завтракает в столовой, со свежими газетами и выпуском «Натуралиста» под рукой.

Жены там не оказалось.

— Миледи отправилась на прогулку, — сообщил Ричардс.

— Куда? — Алджернон-Хаус окружал огромный парк, и она могла находиться, где угодно.