Он перешагнул пустую бутылку, наверняка еще хранившую тонкий аромат французского коньяка, скривился от вида еще одной, в которой оставалось немного вина, явно не имевшего отношения к виноградникам Шампани, отыскал взглядом рубашку и брюки и вспомнил, что пиджак остался в коридоре. Еще раз посмотрел на Машу и отвернулся. Эта женщина – на одну ночь. Ему захотелось, она не отказала – все по-честному. По-взрослому. Егор усмехнулся, быстро оделся, заглянул в пустую сигаретную пачку, смял ее и вышел из комнаты.

Уже на улице он достал мобильник, включил его и пошел куда глаза глядят в поисках какого-нибудь ларька, который порадует сигаретами и минералкой. По дороге Егор проверил непринятые звонки. Шурыгин звонил раз десять, старший Замятин – скромно три раза. Легко представить, какие важнейшие дела не давали «отцам» покоя.

Стоило дойти до ларька, как мобильник безжалостно завибрировал.

– Да, – ответил Егор, уже зная, чей голос сейчас услышит.

– Ты почему не отвечаешь на мои звонки? – резко спросил Петр Петрович.

– Занят был.

– Ты мне нужен.

– Да, знаю. Я вам нужен двадцать четыре часа в сутки. – Егор посмотрел на небо и перевел взгляд на дорогу. Петр Петрович, Петр Петрович, когда же вы угомонитесь? Когда? А кстати, скоро. Как там у нас поживает Ермошина Любовь Викторовна? Кажется, она сбежала с вечеринки… Обидно, досадно. Та-ка-я девушка!

– Ты чему улыбаешься?

– С чего вы взяли?

– Чувствую!

– Настроение хорошее, – ответил Егор. – Давайте выкладывайте, что на этот раз случилось?

– Мы хотим с тобой поговорить.

– Мы?

– Я и Лёва… то есть Лев Аркадьевич.

– В три устроит?

– Нет, это слишком поздно.

– В двенадцать, – сдался Егор, посмотрев на часы: восемь утра.

– Хорошо. – Петр Петрович помолчал, видимо желая что-то спросить, но, передумав, строго добавил: – Не опаздывай. В двенадцать в «Форт-Экст».

– Ладно.

Егор сунул телефон в карман, купил сигарет, минералки, поймал машину и поехал домой. До двенадцати ему еще многое нужно успеть.

* * *

От Оли Никита ушел в пять утра.

Она прошептала: «Уходишь?»

Он ответил: «Я вернусь».

Ему ужасно не хотелось оставлять ее. Он бы так и лежал рядом, вдыхая аромат ее тела, впитывая и отдавая тепло, но утро в отличие от вечера умеет задавать вопросы, на которые необходимо отвечать. Может, поэтому Никита не был готов к встрече с Шурыгиным. На кухне. По-домашнему. Может, поэтому заглянуть сейчас в карие глаза Ольги было бы не просто.

Он оделся и ушел. Два часа слонялся по улицам, жадно оглядывая большие и маленькие дома, магазины, деревья, ларьки, свежевыкрашенные ограды и скамейки, а затем направился к Маше. Город уже проснулся, народ спешил на работу. Приятно было влиться в реку каждодневной пестрой суеты. Вот только разговор предстоял неприятный.

Маша. Она осталась где-то далеко-далеко, за поворотом… За поворотом искренности и правды, на остановке самообмана. Виноват? Виноват.

* * *

Маша повернула голову и встретилась с пустотой. То есть мятая подушка присутствовала, но Егора не было.

– М-м-м, – протянула Маша, глядя уже в потолок.

Ночь получилась именно такой, как она ожидала. Вихрь страсти, смех, вихрь страсти, свобода, вихрь страсти, обрыв между «можно» и «нельзя» и снова вихрь страсти… Нет, она никогда не пожалеет об этом!

– Егор! – крикнула Маша, лениво переворачиваясь на живот.

Она догадывалась, что ничего не услышит в ответ, но все же не была готова к поражению. Наверное, он в туалете… или на кухне…

– Егор!

Ответа не было.

Быстро поднявшись, не обращая внимания на звон в голове, Маша вышла в коридор – на вешалке не было пиджака.

В комнате же царил настоящий бардак. Здесь они пили шампанское, и оно белым водопадом лилось на ковер, здесь они споткнулись в танце и рухнули на кресло, здесь он стащил с нее платье (оно полетело на пол). Два бокала, лифчик, гора дисков (кажется, они собирались посмотреть какой-нибудь триллер), мятая пачка сигарет, пепельница, бутылки (сколько же они выпили?), трусики… простыня съехала на пол и одеяло тоже… чулки…

Отлично погуляли.

– Сволочь, – выдохнула Маша, подошла к разложенному дивану и села. И все же она не отказалась бы повторить эту ночь, не отказалась бы. – Сволочь.

Она не знает его фамилии и где он живет, не знает, у нее нет номера его телефона… А она бы позвонила, наплевав на гордость. Практически первый встречный, но она мечтала именно о таком мужчине всю свою жизнь. Не спрашивает, не предлагает, по сути, даже не оставляет выбора. «К тебе поедем или ко мне?» Разве это выбор?

Короткий дверной звонок неожиданно разорвал тишину.

– Кого еще принесло?

Поднявшись, Маша резко сдернула с дивана простыню и, завернувшись в нее, направилась к двери. До чего же было обидно, до чего же хотелось отмотать время назад! Она бы повела себя иначе. Умнее.

И вдруг она остановилась. Это он, Егор. Вернулся. Конечно, вернулся. Он тоже не встречал такой женщины, как она. Женщины, которая его понимает. Они одинаковые, они одной крови.

Маша распахнула дверь и вздрогнула. О Никите в последние десять часов она не вспоминала.

– Привет, – сказал он и перешагнул порог. – Разбудил?

Нет, не разбудил. Только тут она осознала, что стоит, по сути, голая, лишь прикрытая накинутой на плечи простыней.

– Да, разбудил… я сейчас… я сейчас быстро оденусь.

– Извини. Конечно, я подожду, – сказал он, – нам нужно поговорить.

– Я быстро оденусь, – нервно повторила Маша и совершила первую ошибку. Вместо того чтобы устремиться в комнату, закрыть дверь и навести там хоть какой-нибудь порядок, она метнулась в ванную за пеньюаром.

А Никита зашел в комнату.

«Черт! – Маша щелкнула замочком, прижалась спиной к двери и почувствовала, как по рукам побежали мурашки. – Никита, Никита, Никита… В такую рань!» И тут она вздрогнула еще раз: два бокала, лифчик, гора дисков, мятая пачка сигарет…

Кое-как завязав поясок на пеньюаре, Маша выскочила из ванной.

– Ты вчера уехал… а я позвала девчонок… и мы до утра… – Она сбивчиво попыталась оправдаться и совершила вторую ошибку. Закусив губу, покраснела, тут же разозлилась и, сверкнув зелеными глазами, плюхнулась на диван, однозначно напоминавший ложе разделенной страсти. – Имею я право развлечься или нет?

«На все ты имеешь право». Никита поднял с пола пустую коньячную бутылку и поставил ее на журнальный столик. Уныло свешивавшиеся с подлокотника кресла чулки, два бокала и все остальное слишком уж бросалось в глаза.

– Похоже, мы оба с тобой хороши.

Он устало улыбнулся и пошел к двери. Разговор оказался коротким. Ему нужна только Оля. И Маше тоже нужен кто-то другой.

– Ты куда? – Маша вскочила, схватила его за руку и развернула к себе. – Это ты мне назло, да? За то, что я вышла замуж за Хорина, да? Ты нарочно со мной целовался, да? Чтобы посмеяться и бросить, да? А у меня ничего не было, и это не считается!

Никита смотрел на нее с удивлением, смотрел и не видел ни трех точечек-родинок на правой щеке, ни зеленых глаз. Маша Сереброва – когда-то он хотел быть с ней, вот и все.

– Нет, – покачал он головой. – Мы просто с тобой не любим друг друга, понимаешь?

Она не нашла что ответить. А он, скользнув по комнате прощальным взглядом, направился к двери.

* * *

Вчера Петр Петрович мудро сделал вид, будто не заметил ботинок Никиты в коридоре, а под утро он сделал вид, будто не слышал, как со щелчком закрылась входная дверь. Он почувствовал себя ужасно неловко. Как ни странно, он не разозлился, а мог бы (уж раньше-то точно), зато разом накатила лихорадочная грусть.

Вот дети и сладили. Много ума для этого не надо.

До восьми утра Петр Петрович ерзал в кровати и мучился столькими вопросами, что голова распухла и превратилась в воздушный шар. Он с неимоверной настойчивостью думал то о Маше Серебровой, то о Никите, то об Оле и очень старался не думать о Любе. Конечно, нужно было сразу увести ее с этого помпезного банкета в тихое уютное место, где они смогли бы поговорить, поближе познакомиться, или хотя бы нужно было узнать номер ее телефона… Ничего, он сейчас же поедет в салон и поговорит со старой Радой, которая, возможно, напустит на него змей, пауков и крыс (Петр Петрович улыбнулся). И понимает он и Олю и Никиту, и именно поэтому вчера в доме так и не раздался гром и не полоснула молния.

Утром сначала позвонил Лёва. «Как дела? Э-э-э, мой оболтус не ночевал дома…. Э-э-э, а Оля?»

А Оля ночевала дома, как раз вместе с оболтусом.

А затем Петр Петрович сам позвонил Егору. Он уже не знал, о чем его спрашивать, но без еще одного разговора вряд ли бы успокоился. Пожалуй, он бы спросил о Любе, но выдержать едкие улыбочки Кречетова сил не хватило бы. Вот тогда бы он точно взорвался!

Выпив чашку крепкого кофе, Петр Петрович поехал не в офис – он отправился в «Магический салон Рады». Готовясь по дороге к встрече с пожилой цыганкой, которой нужно как-то объяснить ситуацию (а нужно ли? Кажется, ей известно все наперед), он переживал, точно школьник, влюбившийся в одноклассницу. О! Если бы в одноклассницу! Но Люба так молода, так красива, умна, добра. Боже! Да в ней все прекрасно! А ему уже пятьдесят один год, и это очень много. Но чувства не отпускают, и пусть он покажется смешным, и пусть она скажет «нет», но лишь один миг… лишь один взгляд… лишь один шанс… Бросил ее вчера, побежал спасать Полину! Побежал, ничего не объяснив. Нужно было сразу увести Любу в тихое уютное место, где они смогли бы поговорить.

«Магический салон Рады» был закрыт. Конечно, еще слишком рано. Петр Петрович купил газету, походил немного перед массивной дверью и вернулся в машину. Но ни через полчаса, ни через час, ни даже через полтора часа картина не изменилась.

«У гадалок бывает отпуск? – спросил себя Петр Петрович, дергая в сто первый раз кованое кольцо. – Или она заболела? Или у нее срочный вызов на дом? Практикуются ли сеансы магии на дому?»

Представив старую Раду, спешащую на другой конец Москвы, точно «Скорая помощь», Петр Петрович улыбнулся, а затем тяжело вздохнул и отправился в офис. Ему было то весело, то грустно, а еще, несмотря на страх потерять Любу, он чувствовал себя удивительно счастливым. Что ж, он будет приезжать сюда каждый день, пока дверь не откроется.

В кабинете его уже ждали Лёва и Егор. Один сидел на черном кожаном диванчике в углу и пил чай, второй привычно раскачивался на стуле и постукивал по столу свернутыми в трубку листами бумаги. Оставалось только надеяться, что этот ровный рулончик Кречетов сделал не из последнего отчета о продажах.

– Добрый день, извините за опоздание, – деловито произнес Петр Петрович, сел за свой стол, положил руки на подлокотники кресла и посмотрел на Егора.

– Добрый день, – улыбнувшись, отозвался Кречетов. Выпрямился, отбросил рулончик в сторону и подпер щеку кулаком. – По какому поводу собрание?

– Егор, – вмешался Лев Аркадьевич, – я понимаю, что эта тема, возможно, вам неинтересна, или… поймите нас. – Замятин прижал свободную руку к груди. – Сейчас проблема, связанная с Марией Серебровой, стоит особенно остро. Я не хочу думать плохо о своем сыне, и я глубоко уважаю Олю…

– Мы тебя внимательно слушаем, – перебил Петр Петрович, который уже начал осознавать всю глупость происходящего. Но иначе как? Как иначе? Нельзя допустить, чтобы Оля снова испытала боль. Хотя от них уже ничего не зависит. Глупо, да, глупо.

– Егор, как вы считаете, Маша любит моего сына? – Лев Аркадьевич подался вперед, желая узнать, насколько цепко эта девушка держит Никиту.

– Нет, не любит.

– Что? – переспросил Петр Петрович.

– Нет, не любит, – ответил Егор.

– Откуда ты знаешь?

– Эту ночь она провела с другим мужчиной.

Глаза Льва Аркадьевича полезли на лоб. Петр Петрович нервно провел рукой по зачесанным назад волосам и встал с кресла. «Жучки», это все «жучки» Кречетова! Наставит везде без спросу, а потом смотрит и слушает! Неужели правда? Неужели Мария Сереброва живет своей жизнью и не слишком-то думает об «этом оболтусе»? А почему бы и нет, сам Никита эту ночь провел с Ольгой.

– Откуда ты знаешь? – вновь спросил Петр Петрович и обменялся быстрыми взглядами со Львом Аркадьевичем. У каждого в душе затрепетала надежда на скорый и счастливый конец этой истории.

Вопрос был неправильным: уж если Кречетов за что-то брался, то делал это на «отлично», и врать или что-то придумывать он бы не стал.

– Потому что этот мужчина – я, – ответил Егор и, насладившись минутой тишины и ошалелыми лицами отцов, встал, вынул из заднего кармана джинсов сложенный листок белой бумаги, положил его на край стола и пошел к двери.

На пороге он обернулся и спросил:

– Надеюсь, я могу идти? – Он улыбнулся и прищурился. – И, Петр Петрович, не забудьте меня позвать, когда соберетесь выдать замуж третью дочь. Не будем нарушать традицию.