Нора Робертс

Обожествлённое зло

ЧАСТЬ I

ГЛАВА 1

Церемония началась через час после захода солнца. Идеальная окружность в девять футов, была подготовлена заранее, для чего место очистили от деревьев и молодой поросли. Грунт был посыпан священной землей.

Таинственные и мрачные облака исполняли танец на фоне бледной луны.

Тринадцать человек, облаченные в черные плащи с капюшонами, стояли внутри круга. Позади них, в лесу, закричала одинокая сова, и было непонятно, выражал этот крик жалость или сочувствие. Со звуками гонга смолк даже он. На мгновение лишь шелест ветра был слышен в молодой весенней листве.

В яме, в левой части круга уже занимался огонь. Скоро взметнется пламя, вызванное тем самым ветром или иными силами. Это было в канун майского дня, в Субботу Рудмаса. В эту ночь, в разгаре весны, будут празднества и жертвоприношения во имя плодородия злаков и мужской силы.

Две женщины, облаченные в красные робы, вступили в круг. Их очень бледные лица с ярко красными губами не были скрыты капюшонами. Они напоминали уже насытившихся вампиров.

Одна из них, придерживаясь тщательной инструкции, сбросила робу и предстала в свете десятка черных свечей, затем она улеглась на доску из полированного дерева.

Она будет их алтарем живой плоти, девственницей, которой они будут поклоняться. То, что она проститутка и далеко не столь невинна беспокоило лишь немногих из них. Остальные просто любовались ее густыми кудрями и широкими бедрами.

Верховный жрец, надев козлиную маску Мендеса, запел на вульгарной латыни. Смолкнув, он простер руки вверх к перевернутой пентаграмме, находившейся над алтарем.

Прозвонил колокол в ознаменование чистоты воздуха.

Из укромного местечка в кустах за всем наблюдала маленькая девочка, глаза ее были широко открыты от любопытства. Из ямы, где играли языки пламени, стрелявшие высоко подлетавшими искрами, доносился запах паленого. Странные тени проступали на стволах окаймлявших круг деревьев.

Девочка стала искать своего отца. Она спряталась в его машине, хихикая про себя над тем, как она его разыграет. Когда она вместе с ним ехала через лес, темнота ее не пугала. Она не боялась. Она спряталась, ожидая удобного момента, чтобы выпрыгнуть прямо ему в руки.

Но он облачился в длинный черный плащ, как и остальные, и теперь она не могла точно сказать, который из них ее папа. И хотя обнаженная женщина одновременно ошеломила и удивила ее, то чем занимались взрослые уже не казалось игрой.

Она почувствовала как ее сердце забилось в горле, когда мужчина в маске начал снова распевать.

– Мы взываем к Аммону, богу жизни и воспроизводства. К Пану, богу страсти.

После произнесения каждого имени –остальные повторяли его. Перечень был долгим.

Они теперь раскачивались из стороны в сторону, издавая низкий гул, пока жрец пил из серебряного кубка. Допив, он установил кубок между грудей алтаря.

Он взял клинок и, указав на юг, восток, север и запад, воззвал к четырем князьям ада.

Сатана, повелитель огня Люцифер, светоносец Белиал, не имеющий властелина Левиафан, змей глубин.

В кустах маленькая девочка тряслась от страха.

– Аве Сатана.

– Я взываю к тебе, Повелитель, Князь тьмы, Король ночи, разверзни врата ада и услышь нас. – Жрец выкрикивал слова не как молитву, а как приказ. Под звуки своего голоса он извлек пергамент. Блики пламени просвечивали сквозь него, словно кровь. – Мы просим плодородия нашим злакам, изобилия нашей чаше. Уничтожь наших врагов, напусти немощь и боль на тех, кто хочет помешать нам. Мы, преданные тебе, требуем достатка и наслаждений. – Он положил руку на грудь алтаря. – Мы берем то, что хотим во имя твое, Повелитель Мук. Во имя твое мы говорим: Смерть слабым. Благополучие сильным. Жезлы нашего секса твердеют, наша кровь горяча. Пусть наши женщины сгорят за нас. Пусть они получат нас без остатка. Он хлопнул рукой по телу, затем между ног алтаря, и тогда проститутка, достаточно опытная, застонала и начала двигаться под его рукой.

Голос его стал звучать громче по мере того, как он продолжал просить. Он наколол пергамент на кончик кинжала и держал его над огнем черной свечи до тех пор, пока от него не остался лишь запах дыма. Круг из двенадцати мерно раскачивался в пении позади него.

По какому-то сигналу двое в плащах втолкнули внутрь круга молодого козленка. Глаза его закатились от ужаса. Они продолжали петь, теперь почти перейдя на крик. Уже был занесен атамас, обрядовый нож, только что заточенное лезвие которого мерцало в свете восходившей луны.

Когда девочка увидела как лезвие разрезает белую шею козленка, она попыталась закричать, но звук не слетел с ее губ. Ей захотелось бежать, но казалось, что ноги вросли в землю. Она прикрыла лицо руками, всхлипывая и желая позвать своего отца.

Когда, в конце концов, она снова открыла глаза, кровь уже струилась по земле. Она стекала по краям неглубокой серебряной чаши. Голоса мужчин слились в ее ушах в рычащий гул, когда она смотрела как они бросали обезглавленную тушу в очаг.

Теперь вонь паленого мяса тяжело повисла в воздухе.

С улюлюканием мужчина в козлиной маске сорвал с себя плащ. Под ним было голое, очень белое тело, блестевшее от пота, хотя ночь была прохладной. На его груди мерцал серебряный амулет, испещренный старинными и непонятными символами. Он раздвинул ноги алтаря, затем сильным движением вошел в него. С пронзительным воплем другой мужчина упал на вторую женщину, прижимая ее к земле, в то время, как остальные сорвали с себя плащи и стали танцевать вокруг очага.

Она увидела своего отца, ее собственного отца, глубоко погрузившего руки в священную кровь. Пока он танцевал с остальными, кровь стекала по его пальцам…

Клер проснулась от крика.

Затаив дыхание, покрытая ледяным потом, она съежилась в простынях. Трясущейся рукой она нащупала выключатель на лампе около кровати. Ее света не хватало, и она поднялась, чтобы включить остальные светильники, до тех пор, пока свет не залил маленькую комнату. Руки ее по-прежнему не обрели твердость, когда она достала из пачки сигарету и зажгла спичку.

Сидя на краю кровати, она молча курила.

Почему этот сон вернулся снова теперь?

Ее врач сказал бы, что это ответная реакция на недавнее замужество ее матери – подсознательно она чувствовала предательство по отношению к отцу.

Это чушь.

Клер выпустила струю дыма. Ее мать прожила вдовой больше двенадцати лет. Любая здравомыслящая, любящая дочь хотела бы счастья своей матери. Любящей дочерью она и была. Относительно здравомыслия она не была столь уверена.

Она вспомнила, когда впервые увидела этот сон. Клер тогда было шесть лет и она проснулась в кровати от крика. Точно также, как сегодня. Но тогда ее родители вбежали в комнату, чтобы взять ее на руки и успокоить. Даже вошел ее брат, Блэйр, с округлившимися глазами и причитая. Мать Клер унесла его, в то время, как отец остался с ней, убаюкивая ее спокойным, тихим голосом, убеждая, что это был всего лишь сон, дурной сон, который она вскоре забудет.

И она забыла его на долгое время. Потом он стал приходить к ней, ухмыляющийся убийца, когда она испытывала напряжение, усталость или слабость.

Она затушила сигарету и сдавила пальцами глаза. Ну что же, сейчас она испытывала напряжение. До ее персональной выставки осталось меньше недели и несмотря на то, что она лично отобрала каждую скульптуру для показа, ее переполняли сомнения.

Возможно, причиной этому служила восторженная реакция критики два года назад, во время ее дебюта. Теперь, когда она наслаждалась успехом, можно было потерять многое. И она знала, что отобранные работы были ее лучшими. Если они будут признаны посредственными, то значит и она как художник – посредственность.

Может ли быть более ненавистное определение?

Она решила, что лучше занять свои мысли чем-нибудь более конкретным, поэтому она поднялась и открыла шторы. Как раз всходило солнце, окрашивая улицы и тротуары центра Манхэттэна в розовый цвет. Открыв настежь окно, она содрогнулась от холода весеннего утра.

Было почти совсем тихо. В расстоянии нескольких домов она слышала шум помойного грузовика, завершавшего свой объезд. Рядом с пересечением улиц Кэнэл и Грин она заметила мешочницу, толкавшую тележку со всеми своими мирскими пожитками. Скрип колес отдавался гулким эхом.

В пекарне напротив, тремя этажами ниже, горел свет. До Клер долетели слабые звуки «Риголетто» и приятный дрожжевой запах выпекаемого хлеба. Мимо прогромыхало такси со стучащими клапанами. Затем вновь наступила тишина. Казалось, что она одна в городе.

«Этого ли ей хотелось? – задумалась она. – Быть одной, найти какую-нибудь нору и зарыться в одиночество?» Временами Клер чувствовала себя совершенно отрезанной от окружающего мира, и вместе с тем она не могла найти себе места.

Не в этом ли причина ее неудачного замужества? Она любила Роба, но никогда не чувствовала связи с ним. Когда все закончилось, она расстроилась, но большой горечи не почувствовала.

А, может быть, прав доктор Яновский, и она действительно похоронила глубоко в себе всю горечь, каждую толику печали, испытываемой ею со времени смерти отца. И Клер давала выход своим переживаниям в искусстве.

Да и в конце концов, что с ней не так? Она попыталась засунуть руки в карманы робы, когда обнаружила, что ее на ней нет. Женщина должна быть ненормальной, чтобы стоять перед открытым окном в Сохо одетой в легкую майку с надписью «приласкай киску». Ну и черт с ним, подумала она и высунулась еще больше. Может она и вправду ненормальная.

Она стояла, наблюдая, зарождавшийся свет и прислушиваясь к возникающему шуму, по мере того, как город просыпался; ее ярко-рыжие волосы были смяты после беспокойного сна, лицо было бледным и усталым.

Потом она отвернулась, готовая к работе. Было начало третьего, когда Клер услышала звонок в дверь. Он звучал, как назойливая пчела, пробиваясь сквозь шипение ее горелки и сильные звуки Моцарта из стерео колонок. Она решила не обращать на него внимания, но новая работа продвигалась не очень хорошо и внезапное вторжение было подходящим предлогом для перерыва. Она выключила горелку. Пересекая мастерскую, она сняла перчатки. На ней все еще были защитные очки, шапочка и фартук, она включила переговорное устройство.

– Да?

– Клер? Это Анжи.

– Поднимайся. – Клер набрала код и включила лифт. Сняв шапочку и защитные очки, она вернулась, чтобы повернуть скульптуру.

Скульптура стояла на сварочном столе в глубине верхнего отделения мастерской в окружении инструментов – клещей, молотков, резцов, дополнительных насадок для горелки. Баллоны с ацетиленом и кислородом отдыхали в крепкой стальной тележке. Под ними лежал лист металла размером в двадцать четыре квадратных фута, предохранявший пол от искр и горячих капель.

Большая часть верхнего отделения мастерской была заставлена работами Клер – куски гранита, бруски вишневого дерева и ясеня, стальные трубы и чурки. Инструменты для обтесывания, откалывания, шлифовки и сварки. Ей всегда нравилось жить со своей работой.

И вот она подошла вплотную к объекту ее теперешних стараний, глаза сузились, губы сжались. Ей показалось, что скульптура тянется к ней, и она даже не обернулась, когда двери лифта открылись.

– Я должна была догадаться, – Анжи Лебо откинула назад гриву черных, кудрявых волос и поставила ногу, обутую в ярко-красную итальянскую лодочку на деревянный пол. – Я звонила тебе больше часа.

– Я отключила звонок. Автоответчик все записывает. Что ты об этом думаешь, Анжи?

Глубоко вздохнув, Анжи изучила скульптуру на рабочем столе. – Хаос. М-да.

Кивнув, Клер ссутулилась. – Да, ты права. Я в данном случае пошла не тем путем.

– Не смей больше прикасаться к этой горелке. Устав кричать она мигом пересекла комнату и выключила музыку. – Черт побери, Клер мы с тобой договорились встретиться в «Русской чайной» в половине первого.

Клер выпрямилась и в первый раз посмотрела на свою подругу. Анжи как обычно была воплощением элегантности. Ее смуглая кожа и необычные черты лица прекрасно оттенялись синим костюмом от «Адольфо» и огромными жемчужинами.

Ее сумочка и туфли были одного оттенка ярко-красной кожи. Анжи любила, чтобы все подходило друг к другу, чтобы все было на месте. В ее шкафу туфли были аккуратно сложены в прозрачные пластиковые коробки. Ее блузки были подобраны по цвету и материалу. Ее сумки – легендарная коллекция – хранились в отдельных ячейках в специально построенном шкафу.

Сама же Клер считала себя счастливой, если ей удавалось найти две туфли из одной пары в черной дыре своего шкафа. Ее коллекция сумок состояла из одной хорошей черной кожаной вечерней сумки и непомерно большой сумки для холстов. Много раз Клер задумывалась над тем, каким образом она и Анжи стали и продолжали оставаться подругами.