– В субботу я не могу – у меня планы на весь день, – застыв восковым изваянием, отозвалась я.

– Хорошо, тогда в воскресенье в шесть часов вечера можем сходить на фильм “Корица – наша большая тайна”. Как ты на это смотришь?

– М-м-м… – мученически промычала я, параллельно вспоминая сюжет любовной мелодрамы, на которую Дункан пытался затащить меня уже на этих выходных. – Вообще-то в воскресенье я иду с Кристофером на премьеру “Стрелок из Орегона”.

– Вот как… – отстранился на спинку стула парень. – Значит, Кристофер.

– Брось, – едва уловимо ухмыльнулась я. – Мы идём на “стрелка”, а не на “корицу”.

– Значит, вы просто друзья? – немного взбодрившись, приподнял свои густые брови мой собеседник.

– Именно, – вновь переведя взгляд в окно, произнесла я, уже почти начав терять интерес к нашему затянувшемуся разговору.

– Тогда пересечёмся среди недели, во время занятий Ирмы, а на следующих выходных что-нибудь придумаем?

Вот, уже лучше. Этот парень быстро учится, и мне это нравится даже больше, чем его броская внешность, наталкивающая на задние мысли о его стриптизёрском прошлом. Хотя, если честно, я всё же склонна думать, будто это и вправду всего лишь выдумка, распущенная для приукрашения образа черноглазого испанца.


Что означает четверг? Что до выходных осталось два дня. Особенно хорош четверг к вечеру, когда до первых сумерек пятницы остаются какие-то сутки.

После занятий по классу фортепиано я поняла, что у Ирмы в принципе всё получается средне и ничто из её способностей не выходит на идеальный уровень. Да, она различала ноты и умела их складывать в мелодию, но импровизировать или играть без заполненного нотного стана перед глазами она напрочь не была способна. Как такое возможно? Не знаю, но подозреваю, что Ирма и не на такое не способна.

Просидев на нижнем этаже на кухне в компании Джины, Кристофера, пары уборщиц и мальчишки-помощника повара, я узнала, что Риордан вернулся домой за час до нашего возвращения с Ирмой, но я с ним не пересекалась и, более того, меня устраивал факт того, что за прошедшую неделю мы с ним почти не вступали в контакт. Едва ли можно было утверждать, что у меня медленно, но верно развивалась антипатия по отношению к Риордану, но что-то в нём меня заставляло сжимать зубы, чтобы не сказать ему грубость. Наверное, мы просто были людьми разных полюсов – я с севера, он с юга – и именно это отталкивало меня от него, словно глыбу льда от открытого пламени. Ну или мне просто хотелось двинуть в его челюсть хуком справа, безо всякой на то причины. Я определённо смотрела на Риордана если не как на боксерскую грушу, тогда точно как на мишень, которую мои руки так и чесались истыкать дротиками в дартс… Ещё и Дункан распалил во мне недоброе негодование просветлением меня в том, что меня уволили задолго до того, как успели принять на работу. Преждевременное раскрытие данного факта только усугубило моё отношение к Дариану, практически под корень уничтожив любые шансы на его реабилитацию в моих глазах.

Я осознавала, что мои отрицательные эмоции по отношению к тому, кто платит мне вдвое больше, чем я зарабатывала прежде, – это плохо, но при этом я ничего не могла с собой поделать. Риордан сам не оставил мне поводов на моё положительное отношение к его персоне. И всё потому, что он ещё ни разу не сказал мне правду. Он соврал мне ещё до того, как принял на работу, подкрепив свою ложь маскарадом при первой же нашей встрече. Возможно я злилась на этого человека только потому, что до сих пор я никому и ни при каких условиях не позволяла собой манипулировать, как вдруг мне показали, что могут с лёгкостью воспользоваться мной без моего на то разрешения, и проделать это даже дважды. Плюс ко всему, по-моему, я впервые в жизни хотела отомстить, хотя всячески и отрицала этот факт доводами о том, что я не могу позволить себе опуститься до мести, да и какая может быть месть по отношению к тому, кто платит тебе за то, что ты переводишь воздух в его доме?

С этими мыслями я, попрощавшись с Джиной и Крисом, начала подниматься наверх, с целью проверить у Ирмы её домашнии задания и поскорее отправиться домой.

Быстро проскользнув между этажами, чтобы не наткнуться на Риордана, я поднялась на второй этаж, резко открыла дверь спальни Ирмы и вдруг, в следующую секунду, почувствовала, как ёкнуло моё сердце. Последнее, что я увидела – огромное оранжевое пятно, буквально мелькнувшее перед моими глазами и затмившее собой лицо Дариана Риордана. Почувствовав, как упала на спину, я услышала испуганный голос Ирмы, но так и не поняла, что именно она имела в виду под своими кричащими словами: “Я не специально её убила!!!”.

Глава 20.


…До выезда за пределы Лондона на шоссе, ведущего домой, оставался ровно один квартал, который моей матери и братьям так и не суждено было пересечь. Как позже выяснилось, мусоровозом, протаранившим автомобиль, за рулем которого сидела моя мать, управлял сорокалетний рецидивист. За пять минут до рокового столкновения этот мерзавец ограбил ювелирный салон, в процессе ограбления которого он ранил из огнестрельного оружия трёх его сотрудников, после чего угнал мусоровоз, управляя которым он и разбил в дребезги самое дорогое, что у меня когда-либо было – душу.

С того дня всё в нашей семье перевернулось с ног на голову и вскоре разбилось на осколки. Отец ушёл в глубокую депрессию, из которой его вытягивало лишь то, что ежедневно, неделя за неделей, год за годом, он приходил в больницу, чтобы проведать так до сих пор и не вышедшего из комы Хьюи.

Впервые отключить Хьюи от аппарата предложили спустя три года его беспробудного сна. Тогда на поддержание его жизнедеятельности и нашей надежды на его возвращение к жизни уходила бóльшая часть семейного бюджета, отчего мы едва сводили концы с концами – благо, нам помогал дядя Генри, отдававший все свои деньги на содержание нашей семьи, иначе бы в тот страшный период наших жизней мы просто не свели бы концы с концами. Всё было настолько плохо с финансовым положением нашей семьи ещё и из-за того, что отец, потеряв смысл всей своей жизни в лице нашей матери, забросил семейный бизнес, и фирма, в самый сложный для неё период, осталась на плечах дяди Генри, который так и не смог в одиночку удержать её на плаву.

Отец ушёл в скрипичные мастера – дело, которому его обучил его дед, муж прабабушки Амелии. Первые годы особых финансов это занятие практически не приносило, да и позже, не смотря на приобретённую некоторую популярность скрипок Родерика Грэхэма, наше финансовое положение не улучшилось. Отец больше никогда не приносил в дом денег больше, чем на ежедневную покупку свежего хлеба – на остальные продукты для нашей семьи добывал деньги дядя Генри. Если хорошенько подумать, мы тогда не умерли от голода только благодаря нечеловеческим стараниям Генри. Именно поэтому теперь я не могла выставить Элизабет с Хлоей из родительского дома без его на то согласия. Этот человек ещё в детстве заполучил мою безоговорочную любовь, но после той роковой трагедии, вернее после того, с каким достоинством он перенёс её последствия, он приобрёл ещё и моё нерушимое уважение. Так что даже если этот человек вдруг решит привести в дом моего искарёженного детства ещё одну Элизабет – я лишь встряхну плечами и не стану мешать обрести желаемое тому, кто однажды спас то, что осталось от нашей семьи.

В то время как отец пребывал в трансе, метаясь между своей мастерской и больницей, остальные осколки нашей семьи начали медленно, но верно создавать собственные жизни, отдельные от разбитого семейного гнезда. Пени тогда повезло больше всех – к тому времени у неё уже был Руперт, который буквально обволок её своим теплом и заботой, предоставив ей максимальную защиту от внешних стрессов, насколько это только было тогда возможно. Вскоре после случившегося она стала жить с Рупертом, а отец, прежде беспокоящийся только из-за того, что его любимица задерживается на свиданиях на пять минут дольше положенного времени, даже не заметил момента, в который Пени перестала жить в его доме. Он и сам перестал в нём жить, фактически переехав в свою мастерскую.

Но Пени была единственной из нашей семьи, кто смог хоть как-то справиться с полученной с жестокой неожиданностью травмой. Единственной, с кем рядом оказался человек, способный остановить кровотечение душевной раны. Остальным так не повезло. Остальные не справились.

Спустя год Энтони, ещё до аварии отрицательно реагирующий на попытки отца вложить в него зачатки мужественности, окончательно потерял с нами связь. Оглядываясь назад, я осознаю, что единственным, что нас всех связывало с Энтони, была материнская любовь. Как только матери не стало, не стало и нашей связи с Энтони. Сейчас же мне хотелось бы, чтобы эта связь не просто затерялась в временном пространстве и боли, а вовсе испепелилась в прах и развеялась по ветру, чтобы никто и никогда даже мимолётом не смог заподозрить о том, что моё прошлое каким-то образом связано с этим человеком.

Всё началось с того, что Энтони отчислился из университета из-за банальных прогулов, но это абсолютно не помешало ему в скором времени стать медийной личностью. И хотела бы я сказать, что он стал всего лишь мелкой звёздочкой местного разлива, вот только его популярность гремела на весь Лондон, если не на всю Британию.

О том, что Энтони гомосексуалист, я узнала от одноклассников, после уроков продемонстрировавших мне порноролик с его участием. Это произошло спустя месяц после того, как отец выставил его из дома, выбросив в окно его дорогущий новенький макбук. Как оказалось, на этом макбуке отец наткнулся на “недоработанный материал” Энтони, который только начинал вести свой “откровенный” видео-блог.

Я помню, как шла домой с трясущимися руками, не в силах поверить в то, что белобрысый парень с пирсингом в носу и тоннелями в ушах – это действительно Энтони. Найти его блог в этот же день у меня не составило особого труда – поисковик определил его третьим в списке. Мне было четырнадцать и у меня к тому времени было слишком много проблем, чтобы сосредоточится на своём половом созревании, отчего с порно в то время я впринципе не была знакома. Наверное поэтому то, что я увидела в видео-блоге Энтони, заставило мои волосы встать дыбом. Уже тогда аудитория его фанатов достигала двухсот тысяч подписчиков, и с каждым годом эта цифра росла в геометрической прогрессии.

В тот день я впервые в жизни осознала значение слова “презрение”. Так, как я презирала Энтони, я никого прежде и никогда после не презирала сильнее.

Образ жизни Энтони, отрёкшегося от своего реального имени в пользу псевдонима-клички “Фабулус”, незаметно, но уверенно отравлял мой подростковый возраст. Энтони больше был не вхож в нашу разбитую, в буквальном смысле, семью, но он словно присутствовал среди нас своей невидимой тенью. На фоне “чрезмерно откровенного” блога Энтони у меня испортились отношения с одноклассниками и учителями. Я ушла из кружка по рисованию, так и не продержавшись в нём хотя бы месяц, бросила волейбол, отказалась от факультативов и любых других занятий, на которых мне пришлось бы отстаивать свою честь на фоне славы Фабулуса. По факту, я осознанно начала отстраняться от социума и неосознанно оскаливаться на него, видя в глазах говоривших со мной людей их искажённое мнение обо мне. Моё окружение смотрело на меня через призму грязной популярности Энтони. Совершенно незнакомые мне люди преждевременно судили обо мне по моему брату и… По моей сестре.

Миша тоже не выдержала той боли, которая обрушилась на неё с потерей матери и братьев. И это было даже страшнее, чем отречение Энтони от семьи и его выложенные на всеобщее обозрение ролики группового гей-порно вместе взятые.

Спустя год после аварии, Миша, в свои четырнадцать лет, стала едва ли не самой популярной девчонкой в самой популярной плохой компании подростков в нашем городе. До сих пор помню, как впервые поняла, что она начинает пить спиртные напитки, когда нашла недопитую бутылку пива у неё под кроватью. Я попыталась поговорить с ней об этом, но она так сильно разозлилась, увидев в моих словах не советы, а наставления, что разбила найденной мной бутылкой зеркало в ванной. Это был первый звонок, на который мой отец, всё ещё пребывающий в своём личном мире глубокой депрессии, не обратил никакого внимания. Когда же я стала буквально ворочать отцовской головой, указывая ему на выходки Миши, он всего лишь ограничивал мою сестру в карманных деньгах, а я, и так едва находящая общий язык со своей близняшкой, в итоге и вовсе потеряла с ней всяческое понимание.

Когда нам было по пятнадцать лет, на летних каникулах Миша впервые не пришла ночевать домой, что впоследствии стало повторяться регулярно и вскоре, совершенно незаметно, её ночёвки вне дома стали считаться в нашей семье само собой разумеющимся фактом. Отец опомнился лишь после того, как впервые увидел её пьяной в компании пяти не более трезвых парней-старшеклассников. В тот вечер он буквально за руку довёл Мишу до дома, после чего впервые в жизни применил грубую силу, отходив её по пятой точке своим ремнём. Мишу это сильно задело, но не больше, чем на один месяц, так как она, пребывая на момент порки в сильном алкогольном опьянении, практически ничего не запомнила. С тех пор отец начал делать регулярные попытки приструнить Мишу, но два года без контроля со стороны взрослых не прошли для моей сестры даром. Под крышей нашего дома буквально разразились военные действия между отцом, пытающимся приструнить трудного подростка, и Мишей, пытающейся доказать всему миру, что она уже слишком взрослая, чтобы позволять отцу собой руководить. Миша не собиралась отказываться от алкоголя и тем более обрывать общение с плохой компанией, буквально тянущей её ко дну, и всё же выпивать после отцовского ремня она стала заметно реже.