Anne Dar - Обреченные пылать

Весь оставшийся день, до семи часов вечера, я просидела напротив койки Хьюи. Придвинув к ней зелёное “вольтеровское” кресло с вмятой от старости сидушкой, которое отец почти десять лет назад принёс сюда из дома, я прислушивалась к больничной тишине. Кресло отец принёс для того, чтобы любимый предмет меблировки Хьюи давал ему ощущение присутствия тепла родного дома… Которого, по сути, больше нет… Так, крыша да стены и бесконечно глухая пустота, заполненная чужими людьми и разъеденёнными родными душами. Хьюи был бы в шоке от того, что произошло с нашей семьёй… Он сказал бы, что это невозможно, что это чудовищная ошибка и что у нас ещё есть шанс всё исправить. Вот только шанса нет, и Хьюи ещё ничего не знает, и ничего не может сказать… Как же сильно я скучаю по его голосу! До боли в сердце… Его голос словно отражение моего, я это точно помню. Если бы я родилась мальчиком, мой голос звучал бы точь-в-точь как голос Хьюи. Но вместо этого я делила один голос на двоих с Мишей, пока она, затравив свои голосовые связки дымом и горечью, не превратила его в скрипучий и шаркающий скрежет.

Хьюи был абсолютно неподвижен. Каждый раз, когда я приходила к нему, я уделяла по часу непрерывного наблюдения за его руками и ногами, но ни единый кончик его пальцев уже почти десять лет как не шевелился, и тем не менее я продолжала врезаться взглядом в его неподвижное тело. Тело не тринадцатилетнего мальчика, а уже двадцатитрехлетнего парня, который похож на меня не меньше, чем Миша или моё отражение.

Смотря на родное мне тело, я ощущала, что там, в его глубине заточён вовсе не Хьюи – заточена я сама. И я никак не могу вырваться, никак не могу найти спасительного выхода, и мне остаётся лишь надеяться на то, что меня не бросят в этой темнице навсегда, что у меня есть ещё время бороться за своё освобождение… Мы решили, что дадим Хьюи столько времени, сколько ему понадобится, пока последний из нас – я, отец или Пени – не умрёт. Мы не произносили этого вслух, но мы посвятили свои жизни Хьюи. Каждый день, ещё один и ещё один, мы будем жить для того, чтобы давать Хьюи возможность бороться. Когда нас не станет, не станет и его, а значит нам троим придётся жить долго, возможно даже больше ста лет. И никто из нас не отойдёт от его койки, никто из нас не уедет настолько далеко, чтобы невозможно было добраться до него за считанные часы, никто из нас никогда и ни за что не перестанет ждать. Отец будет мастерить скрипки, Пени растить детей, а я буду каждый день дышать ради того, чтобы дышал Хьюи. Я моложе отца и Пени, и это, конечно же, не даёт мне права на дольше прожитую жизнь, но шансы на этот ужас есть именно у меня. И если я стану последней, от кого будет зависеть дыхание Хьюи, тогда его точно не отключат от аппарата, пока я не испущу свой последний выдох. Каждый день я буду поднимать тяжёлые веса, отжиматься по сто, нет, сто пятьдесят раз, бегать больше, чем это возможно, приседать до тех пор, пока мышцы на ногах не превратятся в натянутые струны, которые вот-вот лопнут… Безжалостные тренировки, здоровое и отвратительное питание, вливание в себя по три литра воды в сутки… Я ожесточённо буду бороться за наши жизни. Не смотря на оглушающую боль в голове и грудной клетке, я выдержу каждый отведённый мне судьбой день, переживу всех врачей, настраивающих на эвтаназии для моего брата… Я буду приходить к Хьюи каждую субботу, я буду существовать ради его пробуждения, даже если он никогда… Даже если…

…Никто не посмеет упрекнуть меня в том, что я живу, в то время как мать и Джереми умерли, а Хьюи лежит в коме. Даже если единственным человеком, который меня в этом ежедневно упрекает – это я сама. Я буду жить столько, сколько люди не живут. Однажды я переживу отца и даже Пени, я доживу до двухсот лет, а потом, когда моё тело само по себе начнёт превращаться в прах, мы с Хьюи умрём в один день…

…Я умоляю небеса о том, чтобы хотя бы перед смертью ещё один раз услышать его голос, но если этому не суждено сбыться, я хотела бы прожить свою болезненную, искалеченную и измождённую уже к своим двадцати трём годам жизнь так, чтобы, когда мне исполнилось двести лет, я смогла лечь рядом с Хьюи и собственноручно отключить подачу кислорода в наши лёгкие.

Я поняла уже давно – если мы не сможем вместе жить, тогда умереть вместе нам просто необходимо… Мне необходимо.

После вчерашнего свидания Дункан мне так и не звонил, а я не нарушала удачной для себя традиции не звонить первой. Так даже лучше. Главное, чтобы он не сорвался и не нарушил телефонной тишины. Тогда всё пройдёт молча, без лишних вопросов и дурацких объяснений. Думаю, уже через пару суток он поймёт, что для меня всё закончилось прежде, чем успело начаться. И это хорошо. Быть не втянутой в очередную передрягу – что может быть лучше?..

Аллергические ожоги, проявившиеся после моего кратковременного контакта с геранью, уже успели сойти с моих рук, я сидела на своём любимом кресле и, смотря телевизор, поедала залитые едва разогретым и подсоленным молоком сладкие хрустящие хлопья (на бананы денег не хватило).

И суббота, и воскресенье выдались по-настоящему жаркими, благодаря чему я впервые в этом году надела любимые джинсовые шорты, параллельно перебрав свой невнушительный гардероб, который уже давно пора было весь без остатка сменить на что-нибудь менее потёртое, чего в ближайшие пару лет я определённо точно не могла себе позволить. Впрочем, я не сильно расстраивалась, так как уже давно успела забыть значение слова “шопинг”. Да и особой страсти к тряпкам у меня никогда не было, а если и получалось купить что-нибудь новенькое, тогда эта вещь оставалась со мной до тех пор, пока не изнашивалась до дыр, поэтому я всегда покупала лишь то, что имело потенциал продержаться в моём пользовании минимум десятилетие, и лишь то, что по-настоящему радовало мой глаз.

Переключив канал, по которому очередная телезвезда занималась модными покупками, я отправилась на кухню.

Не успела я домыть посуду, как входная дверь раскрылась и в дом буквально ввалилась Коко. Сначала мне показалось, что она пьяна, но женщина оказалась просто напросто уставшей и приплюснутой от неожиданно свалившейся на Британию жары.

Коко работала официанткой, и последнюю ночь, и весь день провела в кафетерии, что ещё раз наглядно доказывало мне тот факт, что не только моя жизнь крутится вокруг зарабатывания денег.

– Привет, Таша, – скрипучим голосом произнесла Коко, стянув с себя босоножки и опершись спиной о входную стену, возле которой сидела на табурете. Её густые, с рыжеватом оттенком светлые волосы длинной до лопаток всегда были распущены, приподняты от корней и немного взъерошены, отчего создавалось впечатление, будто она периодически забывала расчесываться.

– Держи, – протянула стакан с водой ей я.

– Спасибо… – на выдохе отозвалась Коко, приняв из моих рук стакан и посмотрев на меня снизу вверх. – Тяжёлая ночь, тяжёлый день… В этом маленьком городке так много тех, кто не может самостоятельно приготовить себе горячий сэндвич, что “Друзья” едва не разрываются от наплыва лентяев. Впрочем, как и всегда на выходных, что мне бывает очень выгодно, как самой старой официантке, которой чаевых оставляют больше, чем молодёжи.

“Друзья” – это название одного из пяти кафетериев нашего городка, в котором Коко проработала едва ли не всю свою жизнь. Казалось бы, что может быть страшнее, чем быть няней богатого подростка? Вот он, живой пример.

– Нат ещё не вернулась? – сделав глоток воды, с причмоком поинтересовалась Коко.

– Нет, – сдвинула брови я, сев на подлокотник дивана и посмотрев на дисплей своего мобильного. – На звонки и сообщения не отвечает.

Это всё Байрон. Он снова отвёз Натаниэль в дорогой отель, но на сей раз забыл её вернуть. Прошли уже почти сутки, а огневолосая всё ещё не выходила с нами на связь.

– Она выйдет за него замуж, – неожиданно выдала Коко.

– Кто?.. – растерялась я. – Нат? За Байрона? Чего не будет, того не будет. Она уверена в том, что не создана для серьезных отношений.

– И всё равно она выйдет за него, – поджав губы, стрельнула глазами Коко, проходя мимо меня в свою комнату.

…Интересно, она знает о чём говорит? Или просто видит в вещах то, чего в них на самом деле нет?

После похода с Риорданами на футбольный матч, мы с Нат по чуть-чуть начали подсаживаться на эту игру, хотя Нат, в отличие от меня, и прежде знала основные азы футбола. Сейчас же, пока огневолосая пропадала где-то в отношениях с Байроном, футбол я смотрела в компании Коко. Я всё еще не привыкла к тому, что вынуждена соседствовать с этой женщиной, но сейчас, распивая в её компании светлое нефильтрованное, я начинала понимать, что проблем с новым соседством возникнуть не должно – подозреваю, что внутренне Коко была моей ровесницей, хотя, возможно даже на пару-тройку лет младше меня.

Нат вернулась в начале девятого. Уставшая, растрёпанная, сонная, но внутренне настолько удовлетворённая, что мне даже хотелось до неё дотронуться, чтобы ощутить себя хотя бы на один процент такой же довольно-уставшей, какой была она. Огневолосая, не сказав ничего кроме скупого “привет”, прошагала в свою спальню, оставив за собой ядрёный шлейф из аромата шампанского, духов и мужчины. Мы с Коко, не выдавая своих эмоций и мыслей, переглянулись, после чего молча вернулись к своему пиву и футболу. Никто из нас не ожидал увидеть Нат вплоть до завтрашнего утра, но уже спустя пять минут она обессиленно грохнулась на свободный диван. Посмотрев сначала на кресло, в котором сидела Коко, затем на моё, и поняв, что мы распиваем пиво, Нат запрокинула голову на спинку дивана и обездоленно простонала:

– Я не взяла себе выпить… S'il vous plaît, si ce n'est pas difficile pour vous, apportez-moi une bière* (*Пожалуйста, если вам это не сложно, принесите мне пиво).

Не то чтобы я владела французским как родным языком, но когда Нат заговаривала на родном языке Жанны д’Арк о пиве, вине, бурбоне или любом другом алкогольном напитке, я понимала её с полуслова. Особенно когда о бурбоне…

Поднявшись с кресла, я сходила за пивом, а когда вернулась, ноги Нат уже покоились на журнальном столике. По-видимому, огневолосая, как и я, не смотря на появление хозяйки дома под этой крышей, не собиралась изменять своим привычкам. Да и Коко, как оказалось, было откровенно плевать на то, где чьи ноги лежат, кто сколько выпивает и выкуривает, и почему в гостиной столько пыли. Ей ничто из того, что было присуще нам, не было чуждо. Да и курила она больше нашего.

– Вы, должно быть, хотите знать, как всё прошло, – тяжело выдохнула Натаниэль, приняв бутылку из моих рук и сразу же начав её откупоривать.

Я никогда не приставала к Нат с расспросами, с которыми она бесцеремонно могла подкатить ко мне, и, что-то мне подсказывает, Коко, как и огневолосая, тоже была не из бесстрастных, так что Нат, по-видимому, решила не дожидаться вопроса именно от Коко, так как знала, что от меня нечего ждать.

– Мы сходили в ресторан Алена Дюкасса, после чего двадцать часов провели в отеле Кенсингтон. Даже не спрашивайте откуда у Байрона столько денег – я не знаю и мне плевать. Главное, что он готов их тратить на меня.

– И тебя даже не смущает, что он выбрасывает на тебя целые состояния? – повела бровями я, но не удивилась.

– Он сам этого хочет. Ни одна настоящая женщина не должна мешать делать настоящему мужчине то, чего он на самом деле хочет.

– А если он захочет на тебе жениться? – вкрадчиво спросила я, хотя уже предполагала, какой именно ответ выдаст рыжеволосая.

– Пусть женится, – совершенно неожиданно выдала Нат, спокойно пожав плечами, отчего я вдруг замерла с широко распахнутыми глазами. – Если он настоящий мужчина и он действительно этого хочет, значит он это получит. Женщина не должна мешать мужчине в достижении его цели, но и упрощать ему задачу тоже не обязана. Он – мужчина. Захочет – сделает, а если не сделает, значит не достаточно хотел.

Мне было пять, когда моя мать умерла от воспаления лёгких. Она была учительницей французского, очень красивой женщиной и самой доброй из всех, кого я когда-либо знала. Мы жили в небольшой деревне, насчитывающей всего тысячу дворов. В этой милой сельской глуши все считали моего отца немного чокнутым. Едва ли деревенским жителям, привыкшим к тяжёлому физическому труду, возможно было понять астронома. Им проще было окрестить его чокнутым, чем признать свою глупость на его фоне. Но отец не держал на них обиды- как можно обижаться на тех, кто считает тебя чокнутым не со зла, а из банального простодушия? Не обижалась и я, гордо нося в школе звание “чокнутой дочки”. Так ещё в детстве я твёрдо решила, что лучше уж быть чокнутой, нежели похожей на остальных. Чокнутой до сих пор и остаюсь…