Anne Dar - Обреченные пылать

Хотя, может быть я торопилась с выводами.

Сразу после ужина я планировала отправиться в спальню, запереться и без единой мысли в голове лицезреть изученный до малейшей трещинки потолок. Однако у Коко оказались другие планы на меня.

Оказалось, что среди тех немногочисленных вещей, которые она успела вынести из пожара, было самое ценное – громадный семейный фотоальбом. Фотографии были выложены по годам. На самой старой карточке за 1901 год была изображена очень харизматичная женщина, напоминающая мне поэтессу, резной профиль которой был изображен на любимом сборнике стихотворений, принадлежащий моей прабабушке. Амелия до сих пор его хранит где-то у себя на чердаке. Как же звали эту поэтессу… Она была русской, а происхождение её фамилии было мусульманским. Ах, да… Анна Ахматова.

На фотокарточке Коко была изображена её прабабка по отцовской линии. Ни малейшей схожести между Коко и её прародительницей не было, зато Коко была здорово похожа и на своего отца, и на мать одновременно.

Странно, но меня неожиданно заинтересовали фотографии совершенно посторонних для меня людей. Сам факт того, что я вглядываюсь в лица тех, кто жил в начале двадцатого века – больше столетия назад! – заставлял меня замирать.

У меня тоже было много семейных фотографий, но я их не просматривала – это для меня слишком… В детстве у меня была одна настолько любимая фотография, что родителям пришлось её вставить в рамку, чтобы я её не затерла до дыр под своей подушкой. На том фото была изображена моя мама со своей старшей сестрой, тетёй Изабеллой. Их одинаковые васильковые глаза на синем фоне казались отражением моря, на которое мы каждое лето на пару дней ездили всей семьёй. Я обожала тётю Беллу, частенько приезжающую к нам из Лондона, за её жизнерадостность, лучезарность и доброту, но больше всего я обожала её за неземную красоту. Ещё бы! Она была старше моей матери всего на пять минут. Хьюи, Миша и я были первыми тройняшками в нашем роду, насколько мне известно, но по материнской линии близнецы рождались в каждом втором поколении. Белла и Стелла – так звали невероятной красоты сестёр, изображённых на моём любимом в детстве фото. Стелла погибла в автокатастрофе десять лет назад. В тот же день Белла была объявлена пропавшей без вести. Никто не знает, что с ней произошло, но её больше с нами нет. Ей даже не успели сообщить о смерти её сестры, моей матери. Или маме не успели сообщить о смерти Беллы… Я не знаю, кто из них погиб первым, но в том, что тёти Беллы больше нет в живых, я практически не сомневалась. Прошло уже десять лет – она не могла просто взять и испариться. Она не игла в стоге сена – она человек!..

В тот день, день автокатастрофы, я потеряла не только мать и братьев, я потеряла ещё одного человека, без которого не мыслила своей жизни и без которого моя жизнь потускнела сразу на сто тысяч ватт. Мало кто знает об этом, но у меня была тётя, точная копия моей мамы, которую я обожала так же сильно, как обожала собственную мать. А теперь её у меня нет. И мамы больше нет. И Джереми тоже нет. И Хьюи выпал из последнего моего десятилетия, отчего его тоже-у-меня-нет. Тех же, кто остался и кто должен сейчас у меня быть, забрало беспросветное горе. Миша медленно но верно самоуничтожается, отец “ощущает”, что его похороненная жена всё ещё жива, про Энтони вспоминать даже не хочется, Айрис никак не может излечиться от мании заморить себя голодом, дядя Генри разрывается на части между двух огней, бабушка доживает свою жизнь на чердаке, одна племянница одинока в своём неординарном для ребенка взгляде на весь этот мир, а вторая нуждается в сложной операции на лёгкие, на которую ни у кого из нас нет денег…

В какой момент у меня осталась только я, я не помню. Но я осталась одна… Я даже не могу прийти на могилу к своей любимой Изабелле, чтобы рассказать ей, как сильно я устала. Маме или Джереми о подобном не расскажешь, они не должны знать о том, как мне больно, но Белла, она всегда знала обо мне больше, чем остальные… Знала обо всех моих тайнах и страхах… Никто не знал, а она знала… Потому что она была единственной, кому я доверяла больше, чем себе.

Я не имею понятия, где она покоится… Я рассказывала ей абсолютно всё, а теперь не могу. Я страдаю от этого. Страдаю очень сильно. Никто даже представить себе не может всю глубину моей боли. Даже те, кто потерял всех этих людей вместе со мной. Просто все они были зрителями, а я… Я не должна была сойти со сцены, чтобы сесть на первый ряд. Я должна была остаться на сцене и дождаться, когда занавес скроет меня от зрителей вместе с остальным актёрским составом. Но меня кто-то столкнул, и я стала одной из них, одной из зрителей, получив в своё распоряжение весь первый ряд. С какого бы места я не смотрела на произошедшее – я всегда видела всё происходящее ближе, ярче, больнее остальных. Я всегда умирала вместе с теми, кто навсегда остался на сцене, и никогда не могла умереть до конца. Я хотела, но не получалось…

Этой ночью я снова кричала. Непривычная, в отличие от Нат, Коко ворвалась в мою спальню с какой-то деревянной статуэткой в руках. Спросонья она подумала, что в дом ворвались наркоманы, с которыми мы соседствуем в лице Миши и её друзей, и что они решили меня зарезать во сне. К сожалению, меня никто не заре́зал и мне пришлось утром просыпаться, делать зарядку, завтракать и из последних сил двигаться дальше, в новый день… Уже десятый год подряд.

Крис должен был выйти на работу только с понедельника, отчего пятница не казалась мне такой приятной, какой могла бы быть с Крисом, да ещё и этот треклятый школьный спектакль Ирмы нужно было как-то пережить. Хотя, не скрою, интерес к спектаклю у меня был, но не из-за Ирмы, а из-за Дездемоны. Просто хотелось убедиться в том, что деньги не всё решают в этой жизни и что отсутствие таланта не компенсируется наличием платиновой банковской карты отца.

Нам с Дарианом достались центральные места на третьем ряду и мы уже минут пятнадцать как ожидали начала спектакля, которое, почему-то, заметно задерживалось.

– Если они сейчас не начнут, я потребую вернуть мне деньги, – взглянув на наручные часы, сдвинула брови я.

– Ты ведь в курсе, что билет стоил всего три фунта, – ухмыльнулся сидящий справа от меня Дариан.

– Твоих три фунта – я не платила. Выйду и попрошу вернуть мне их с процентами.

– Не смотря на то, что они собирают деньги на озеленение парка?

– Поверь, эти деньги мне нужнее, чем какому-то там парку.

– Правда? И на что бы ты использовала целых шесть фунтов?

– Отложила бы на чёрный день, – прикусив губу, я наблюдала за тем, как постепенно начинает темнеть в зале.

У меня едва ли не каждый день был чёрным, но в разговоре с Дарианом я имела в виду день, когда Мия уже не сможет обходится ингаляторами и ей необходимо будет пережить операцию. Хорошо, что люди не умеют читать мысли друг друга, иначе бы я такой мрак нагнала на присутствующих, что школьная премьера провалилась бы с треском.

В такие моменты, когда боль начинает овладевать моими мыслями, я вспоминаю слова Пени о том, что я должна наслаждаться хотя бы своей работой. Обычно это сложно сделать, наблюдая за гормональными всплесками и выпадами эмоционального подростка, но сегодня был особенный день… День, когда мы с Дарианом едва не взорвались от смеха, который всячески пытались удержать внутри, прикрывая рот ладонями и кулаками.

Такой бездарной игры я в своей жизни ещё не видела. И дело было даже не в Дездемоне, хотя без её участия никак не обошлось. Когда Дариан подавился смехом себе в кулак в первый раз, в момент, когда Отелло вскинул свои отчего-то белые руки на фоне своего чёрного лица, я посмотрела на сидящего рядом и не смогла сдержаться от понимающего смешка.

“Ну что?” – пронеслось у меня в голове. – “Ты ведь сам вызвался посмотреть на этот цирк. Доволен?”.

Весь последующий час мы с Дарианом отсмеивались в кулаки, стараясь оставаться незамеченными и одновременно не задохнуться от задержки дыхания. Мы старались не встречаться взглядами, а когда встречались в самые смешные моменты, у нас глаза едва ли не слезились от подавления порывов смеха.

Уже в конце, провожая горе-актёров бурными аплодисментами, мы не таясь смеялись, не опасаясь, что наш смех кто-нибудь расслышит сквозь гул хлопков, отчего я старалась хлопать в ладоши ещё сильнее, чем на то была способна. Когда же Дариан прокричал громогласное: “Браво!”, – я не выдержала и согнулась напополам, чтобы не смеяться в затылок стоящей передо мной дамы, нацепившей на свою голову ужасный парик молочного цвета, отдалённо напоминающий руины колизея. На моих глазах даже слёзы выступили, а Дариан, стоя рядом, продолжал восторженно и громко повторять: “Превосходно! Это просто превосходно!”.

От надрывного смеха я порозовела – я прямо чувствовала, как горят мои щёки. Продолжая широко улыбаться, мы с Дарианом стояли на улице, в ожидании Ирмы. Всякий раз, когда я начинала “остывать”, Дариан напоминал мне о том, как Отелло душил Дездемону или как метался по сцене второстепенный персонаж в припадке безумства, и я вновь заходилась смехом. Мы так и смеялись во весь голос, пока Ирма не показалась на парковке.

– Вы чего такие счастливые? – уже подходя к нам, улыбаясь до ушей поинтересовалась Ирма.

– Просто Таша, как тонкий ценитель искусства, до сих пор не может отойти от увиденного, – улыбаясь, ответил сестре Дариан.

– Почему?!.. Ну почему на репетициях всё было не так прекрасно, как это было сегодня?!.. – смеялась я.

– Да-а-а… – протянула Ирма. – Это было отстойно, ребята.

– Именно это ты и сказала, когда занавес опустился? – засмеялся Дариан. – Или что обычно говорит после окончания спектакля актёр, у которого не было слов?

– Мне ведь нельзя использовать бранные слова? – задорно ухмыльнулась Ирма, заглянув в глаза Дариана.

– Нет, нельзя.

– Тогда, брат, ты так и не узнаешь, что за кулисами говорят актёры, лишённые текста в отстойнейшем спектакле века.

– Зато сразу становится понятно, почему вас лишают текста, – многозначительно приподнял бровь Дариан.

– Вы видели это? Как Хизер забыла свой текст? – удовлетворенно захлопала в ладоши Ирма.

– Дважды, – на пальцах показала я. – Она забыла его дважды!

– Это провал, ребята… Это провал… – торжествовала девчонка. – А знаете, почему задержали начало? Хизер придавила себе палец с такой силой, что ноготь на её мизинце мгновенно слез. Она разрыдалась и растеклась, из-за чего пришлось гримировать её заново. И знаете что теперь будет? Она будет винить в своём провале собственный мизинец, рассказывая всем о том, как она, выходя на сцену, страдала от душераздирающей боли, едва не прикончившей её на глазах десятков зрителей. – Ирма рассмеялась, и мы с Дарианом вторили её смеху. – Знаете что? – уже подходя к машине, продолжила она. – Я больше не буду ходить в этот отстойный, продажный драмкружок! И вообще, я завязываю с актёрским мастерством.

– Твои бы слова, да из уст Хизер Додсон, – усмехнулась я, и мы вновь брызнули смехом.

Этой ночью, лежа в кровати, я словила себя на том, что всё ещё улыбаюсь. Поняв это, я мгновенно сдвинула брови, осознав, что сегодня произошло то, что обычно со мной не происходило в трезвом состоянии, да и в пьяном случалось не больше пары раз за последнее десятилетие… Я забылась. Я смеялась искренне, протяжно, звучно и ни разу не ощутила при этом боли где-то в области солнечного сплетения, которой обычно заканчивался каждый мой продолжительный смех. Это было что-то новое и это мне понравилось.

Суббота, 07.06.20**г. 10:00. Отправитель: Дункан Наварро.

– Таша, привет. Возможно ты ещё спишь, поэтому решил вместо звонка написать тебе сообщение. Я понял, где именно допустил ошибку. Тебя наверняка испугал мой напор на серьёзные отношения… Блин! Я даже о детях каких-то говорил… Идиот))) На самом деле я подсунул тебе неправильный сценарий развития наших отношений, в котором всё уже было заранее решено за тебя. Главное, что я это понял, теперь же я прошу тебя понять и меня. Мой кузен попал в больницу и поэтому я вынужден вылететь в Мадрид – сейчас я пишу тебе находясь в самолёте, до взлёта осталось десять минут. Я хочу попросить тебя только об одном – сдержи своё обещание и встреться со мной ещё один раз, чтобы я смог тебе объяснить и, если понадобится, доказать, что всё не так серьёзно, как тебе могло показаться на первый взгляд.

В десять часов по субботам я уже не спала, но отвечать на сообщение сразу я не захотела – решила дождаться, пока пройдут десять минут до взлёта.

Отложив телефон в сторону, я посмотрела на Хьюи. Если он никогда не проснётся, я никогда не смогу жить дальше. Поэтому я здесь. Не хочу пропустить решающего момента, надеясь на то, что он не настал десять лет назад и что он ещё только будет.