С безразличием отреагировав на приветствие миссис Адамс, я прошла мимо мистера Кембербэтча даже не вспомнив о том, что когда-то у меня была традиция пожимать его мягкую лапу. Этой традиции когда-то обучил меня Роб…

…Остановившись напротив двери нашей квартиры, я около пяти минут смотрела ничего не видящим взглядом на цифру двадцать четыре. Я снова и снова, как на заевшей бобине* с запылившейся плёнкой, вспоминала, как увидела эту цифру впервые, когда Робин привёз меня в этот дом из больницы.

(*Боби́на – катушка, на которую наматывается гибкий материал – киноплёнка, магнитная лента).

В квартире свет не горел. Как и всегда, когда вместо Моны меня ожидала Полина. Подозреваю, что после смерти Робина у неё появился некий дискомфорт относительно лишних источников света, из-за того, что в первые месяцы после ухода Роба её слишком сильно осаждали фотовспышки идиотов-журналистов. Она даже была вынуждена нанять двух дополнительных телохранителей для своих, теперь ставших редкими, светских выходов. У меня с подобным проблем не возникло, так как после ухода Робина я на долгие месяцы закрыла себя в четырёх стенах, отказавшись выходить на улицу даже под угрозой психологом, при помощи которой Полина некоторое время пыталась мной манипулировать. В итоге у неё так ничего и не вышло, да и она достаточно быстро оставила все свои попытки вытащить меня из непробиваемого панциря, прекрасно осознавая всю тщетность своих действий, направленных на мою впавшую в анабиоз личность.

Со временем я сама решила выйти на улицу. В последний день лета. Чтобы навестить его могилу.

И пусть я с уверенностью могла заявить, что после всего пережитого мной за эти сто тридцать семь дней беспросветного мрака у меня не возникло проблем с источниками света, как это случилось у Полины, в остальном, в отличие от неё, у меня было проблем столько, что, признай я их все, меня смело можно было бы упечь в психушку.

Зайдя в столовую, я включила тусклую настенную лампу и сразу же заметила свою гостью, как и всегда сидящую в кресле у входа в гостиную. Чтобы не травмировать её резкостью, я миновала столовую в потёмках и включила яркий свет только на кухне.

Не торопясь подойдя к холодильнику, я вытащила из него бутылку пива. Обычно я не позволяла себе выпивать перед ночной вахтой, тем более при Полине, но Тену и Джоуи уже был без трёх недель год от роду, и по ночам они теперь спали значительно лучше, чем в первые месяцы своей жизни, да и Полина сегодня курила мундштук не покидая своего кресла и даже не приоткрыв дверцу балкона, так что этим вечером я не собиралась потакать надобности держать себя в опостылевших мне рамках.

– Как там футбольный клуб? – наблюдая за тем, как струйка дыма поднимается от её мундштука вверх к потолку, наконец начала разговор первой я, после чего прислонилась плечом к дверному косяку, отделяющему границу кухни от гостиной, и сделала первый глоток из уже открытой бутылки.

– Всё ещё продолжает своё существование, – монотонно и даже как-то растянуто проговорила Полина, не вынимая мундштука из своего едва приоткрытого рта.

После смерти Робина футбольный клуб отошёл мне, но руководство над ним с благородным великодушием взяла на себя Полина. Со временем мне нужно будет что-то с этим делать (я не могу пользоваться её добротой вечно), но не этим вечером.

Я сделала ещё один глоток.

Полина перевела на меня свой соколиный взгляд и, не моргая на протяжении полуминуты, смотрела на меня так, как обычно смотрят на останки вымершего в мезозойской эре биологического вида.

– Как твои панические атаки? – наконец подала голос она.

А вот и одна из моих проблем. Как раз из тех, что я не хотела обсуждать. Но она потому и спрашивала.

– За ноябрь ни одной.

О психологах Полина со мной не заговаривала с конца августа. Быстро поняла, что меня не убедить, да и сама не верила в этот способ, так что особенно уговаривать и не старалась.

“За ноябрь ни одной”, – хитрый способ не заговаривать о количестве тех атак, что случились со мной в октябре. Впрочем, Полина о многих из них знала. Сначала из-за этих приступов она боялась оставлять со мной детей, но потом поняла, что в отношении Тена и Джоуи я контролирую себя даже теряя контроль над остальным миром. Так что она достаточно быстро перестала переживать насчёт цепочки “Таша-Тен-Джоуи”. Так же быстро, как и пытаться вести со мной разговоры о “психологической помощи специалиста”. Да и Мона всегда была рядом. Первый месяц после ухода Роба она поочерёдно с Полиной или моими родителями несла ночную вахту над детьми. Потом я однажды отослала родителей восвояси, когда на короткое мгновение пришла в себя и поняла, что они задолбали меня своей жалостью и заботой. Затем я постепенно начала отказываться от ночной вахты Моны, а Полина, как и всегда оказавшаяся умнее остальных, сама слилáсь, оставив свои ночные бдения даже раньше, чем я выслала из своих ночей Мону.

– Считаю, что для женщины курить – моветон, – не притрагиваясь пальцами к своей сигарете, Полина ловко стряхнула с неё пепел в уже давно переполненную пепельницу.

Обычно пепельницу чистила Мона, как и прибиралась в доме, и готовила еду, но иногда она слишком уматывалась с детьми и забывала о невидимой для меня пыли на подоконниках или пепле в моей пепельнице.

Я официально вернулась к привычке курения. Только если прежде я могла выкурить пару-тройку сигарет в неделю, теперь я курила каждый день, минимум по одной сигарете в сутки.

– Ты ведь знаешь, что не тебе меня судить, – положив свободную руку в карман джинс, глухо произнесла я.

Единственная родственница Робина, не считая его ребёнка, спящего сейчас наверху, могла бы казаться мне тонкой нитью, связывающей меня с невидимой душой моего сердечного друга, но Полина мне таковой не казалась. Скорее она могла быть ответвлением моей собственной души, чем представителем его.

– Знаю, зеленоглазка, оттого никогда тебя и не судила…

Сказав это, Джорджевич поднялась со своего кресла и ушла в тень прихожей, словно скрывалась от яркого света, исходящего из кухни из-за моей спины. Ещё спустя полминуты я услышала, как захлопнулась входная дверь, а ещё через несколько секунд различила отчётливый звон тишины в своих ушах. Ещё одна проблема, о которой я предпочитала молчать.


Отойдя от колыбели Джоуи, я уже пять минут не находила в себе сил, чтобы оторвать взгляд от спящего личика Тена. Смотря на этого ребёнка, я не могла поверить в то, что столь сильная схожесть вообще возможна в природе. Ну не может ведь ребёнок быть настолько похожим на своего отца, как похож этот! Передо мной словно лежала мини-копия Робина, снятая при помощи 3D-принтера. Странное ощущение…

Опустив пустую бутылку из-под пива на пол, даже не задумываясь над тем, что завтра её здесь найдёт Мона, я простояла над колыбелью Тена ещё несколько минут, упрямо упираясь руками в бока. Ни он, ни его брат о Робине даже не вспомнят. Не станет меня – забудут и меня. Но это не страшно, в отличие от того, что в их памяти не сохранится образ Робина. Ведь он их отец, я же для них никто.

Запрокинув голову, я начала вслушиваться в тишину и с облегчением слышала едва уловимое детское сопение. Если повезёт, они не проснутся до утра, а если не повезёт, тогда мне придётся выбирать между тем, подниматься ли мне на их призыв или оставаться в постели. Я давно уже разучилась всегда делать правильный выбор. Радионяня в моей комнате давно заглохла, и я даже не думала возобновлять её функциональность. Она просто стояла на прикроватной тумбочке Робина, словно вросла в её столешницу. Зайди в спальню Полина или Мона, и они сразу бы поняли что к чему. Приёмник был настолько запылён, что можно было с точностью утверждать, что я не притрагивалась к нему с момента ухода Роба. Но никому об этом знать было не нужно. Да, я постепенно теряла остатки материнского налёта, который так усердно наносила на себя ради Робина, но делиться этим я ни с кем не собиралась. Я всё ещё оставалась матерью Тена и Джоуи Робинсонов, миссис Ташей Милитари Робинсон…

Я всё ещё стояла посреди детской спальни с запрокинутой головой. Жмурясь, я пыталась расслышать дыхание детей, но оно словно ускользало от меня. Тишина-тишина-тишина-звон… Звон… Шёпот… Слова… “Шепчущая” колыбельная Робина…


“Тише… Тише… Тише…

Ты моих слов не услышишь…

Ты моих глаз не увидишь…

Ветер гуляет по крышам…

Слышишь как тянется выше?..

Завтра увидимся… Тише…

Хочешь, окутаю тайной?..

Хочешь, спою тебе славной

Иволгой севшей на крышу,

Мимо летящей случайно…

Тише… Пожалуйста… Тише…

Встретимся мы на рассвете,

Мы переспим эти ночи…

Мы на одной на монете,

С разных сторон, но “до встречи”…”


Боль.

Глава 57.

Убийцу не задержали. Не смотря на то, что это произошло в самом центре Лондона.

Робин вышел из кафетерия, в котором, почему-то, просидел в одиночестве целых полчаса. Когда он вышел на тротуар и уже направлялся к своей машине, в него с десяти метров выстрелил какой-то байкер, лица которого, естественно, невозможно было рассмотреть ни с одной из видеокамер, расположенных поблизости.

Люди не сразу поняли, что именно произошло, так как неизвестный использовал глушитель. Прохожие подумали, что у Роба сердечный приступ, Роб же и вовсе ничего не успел понять или почувствовать. Врачи утверждают, что смерть была мгновенной, пуля попала прямо в сердце… Впоследствии всё, что удастся выяснить о стрелявшем – это то, что он скрылся с места преступления на украденном байке и что, очевидно, отличается меткостью. Попав прямо в сердце Робина, он остановил моё. Будь у меня шанс, и я бы не дрогнув, безо всякой анестезии вырвала собственными пальцами из грудной клетки этого урода его ещё бьющееся сердце. Специально нарастила бы дурацкие и модные в этом сезоне острые ногти, чтобы клочками рвать его плоть… Его душераздирающие вопли стали бы лучшей мелодией для моего слуха… Но у следствия не было даже приблизительных зацепок, ни единого подозреваемого.

Все входящие и исходящие звонки на телефоне Робина были проверены, все аккаунты в социальных сетях и все его контакты… Ничего. Возможно Роб кого-то ждал тем утром в том кафе, но никто не пришёл. Или пришёл?.. Все присутствующие в тот день в том кафе, все случайные прохожие, все кто видел его тем утром были опрошены. Или не все?..

…Посмертное письмо от Робина я получила вместе с его завещанием. Само наличие этого письма свидетельствовало о том, что Роб предвидел то, что с ним могло произойти и в итоге произошло. Но как?!.. Как я не заметила этого?!.. Как я могу до сих пор считать, будто в его поведении не было ничего подозрительного, более того, утверждать, что он был абсолютно точно счастлив?!.. Тогда откуда посмертное письмо?!.. Счастливые люди не пишут посмертных писем…

В завещании Робин оставил Тену нашу квартиру, которую тот будет иметь право получить в своё распоряжение достигнув двадцати одного года от роду, и банковский счёт, на котором лежит сто тысяч долларов, доступ к котором Тен получит по достижении своего двадцать пятого дня рождения. Что касается Джоуи, ему Роб оставил семьдесят тысяч долларов на его двадцатипятилетие. Весьма впечатляющее наследство, как для ребёнка человека, разрушившего его счастье.

Робин всё-таки вписал имя Джоуи в своё завещание. Да, его доля была значительно меньше доли Тена, но кто мог судить Робина за это? Никто. Он сделал так, как посчитал нужным, и я горжусь его решением…

Полине отошли семейные реликвии, фотографии и прочие важные для фамилии Робинсон вещи. По словам юриста Робина, Роб счёл, что Полина не нуждается в его деньгах. Позже, за оказанную ей Робином честь, Полина вслух его поблагодарила, положив руку на его ледяной могильный камень.

Мне Робин тоже кое-что оставил. Квартиру, которую впоследствии я должна была передать Тену, свою машину, тридцать тысяч долларов на счету, то есть примерный прожиточный минимум на ближайшие пару лет, и футбольный клуб, прибыль от которого, подойди я правильно к его управлению, могла бы обеспечить меня на всю оставшуюся мне жизнь.

А ещё он оставил мне посмертное письмо. Самое ценное, что мог оставить, и то, чего не оставил другим. И оно, и завещание были составлены, и заверены за сутки перед его убийством. И хотя юрист Робина говорил мне о том, что все богатые люди имеют хорошую привычку оформлять официальные завещания, и что первое завещание Робина было составлено им ещё в двадцатилетнем возрасте, меня не отпускала эта мысль… Почему он вдруг решил изменить своё изначальное завещание как раз накануне своей гибели?.. Почему вдруг написал письмо?..

…Всякий раз перечитывая оставленное мне Робом послание, я немо рыдала над бокалом виски или бутылкой пива. На трезвую голову я его прочла только в первый раз. Больше не смогла и не хотела. Вливая в себя алкоголь, я читала это письмо по два-три раза в месяц, каждый раз проходя через такие страшные муки, какие могла пожелать только тому, кто остановил моё сердце.