Я резко остановилась, словно меня вбили в каменную тротуарную плитку. В свои пятьдесят три года Генри собирался во второй раз становится отцом. Грета была на десять лет младше него, если я только ничего не путала… То есть, Генри будет семьдесят три, когда их старшей дочери исполнится двадцать. Не каждый человек доживает до семидесяти трёх, и далеко не каждый доживший может похвастаться завидным здоровьем. И о чём он только думает?..

Кажется, я всё же догадывалась, о чём думает Генри. О том, что его мечта стать отцом свершилась лишь во второй половине его жизни. Не нужно ходить к гадалке или к самому Генри, чтобы знать наверняка, что Генри сейчас с ума сходит от радости. Да он, должно быть, оглушён своим счастьем. Он ведь, как рассказывала сегодня Пандора, души в Камелии не чает, а здесь должна родиться вторая дочь…

– Значит, Грета забеременела спустя два месяца после рождения первого ребёнка… – задумчиво констатировала я.

– Вот почему они на самом деле не пришли – у Греты токсикоз.

Не сходя со своего места, я продолжила смотреть в тротуарную плитку под своими ногами. В который раз в пик моего крушения вокруг меня происходил бэби-бум. Сначала Пени с Рупертом и Генри с Гретой, теперь Нат с Байроном и снова Генри с Гретой. Что ж, хорошо, что хоть кто-то рядом со мной был показателем стабильного счастья. Хотя, скорее, я сама была для окружающих показателем чего-то прямо пропорционально противоположного.

– Я тебя понимаю, – вдруг произнёс отец, но я не оторвала своего взгляда от тротуара. – Ты решила свести общение с родными на минимум из-за их жалости к тебе. Я поступил точно так же, когда твоя мама от нас ушла. Как видишь, ничего хорошего из этого не вышло. Но тебе повезло, – неожиданно заключил мой собеседник, и на сей раз я подняла свой взгляд на него. – Стелла – мой кислород. Ты видела, без неё мне не жить. Тебе повезло, – нарочно повторился он. – Робин для тебя был не тем, чем является для меня твоя мать.

– Я потеряла сердечного друга… Я любила его душу… Она была лучше моей, за то и любила.

– Платоническая любовь, она как что? – задал неожиданный вопрос отец и сам же решил на него ответить. – Думаю, она как очень яркий огонёк, который счастливый обладатель обязательно скрывает под колпаком, чтобы другие люди не засматривались на него, не позавидовали и однажды не испортили его своим вожделением его заполучить. Вот только под колпаком нет достаточного количества кислорода, поэтому этот яркий огонёк навсегда обречён не изменять своих размеров, не превышающих размеров его личного колпака… – отец приглушённо выдохнул. – Не забывай, что в этом мире человеческая душа неразрывно связана с телом. Гармония достигается лишь посредством взаимодействия функциональности обеих.

– У нас с Робином не было гармонии? – я знала ответ. У нас была только душа. Сочетать душу и тело смогли мои родители, но не мы с Робом. – И всё равно, от этого не легче…

– Никто и не обещал, что будет легче. Будет тяжело. До тех пор, пока ты не создашь свою гармонию.

– Её способны создать лишь единицы, не находишь? Большинство проживает свои жизни без неё. Вы с матерью – единицы. Я, ваша дочь – большинство.

– Не нужно ставить на себе крест. Твоя жизнь ещё не окончена. Она только начинается.

– Это весьма субъективное заключение. Жизнь Робина, как помнишь, тоже только начиналась. Ему было двадцать семь, мне послезавтра должно исполниться двадцать шесть, но никто, даже ты не сможешь дать мне гарантию, что для меня наступит завтра.

– Да, но я достаточно сильно этого хочу, чтобы в это верить.

“Значит, я недостаточно хочу… Да и хочу ли вообще?.. Нет, ничего подобного для себя я не хочу”, – продолжила путанно размышлять я, но вслух ничего не произносила, чтобы не вызывать к себе лишних подозрений.

Мы снова отправились к моей машине, у которой я вдруг заметила огромного чёрного ньюфаундленда матери. Ясно, значит он вышел прогулять собаку…

– Может быть кроме беременности Генри и Греты у тебя в запасе есть ещё какие-нибудь новости, способные меня ввести в транс? – поинтересовалась я с надеждой не остаться разочарованной. Мне понравилось думать о чём-то отвлечённом, что находилось вне меня и моего мира, в котором я себя заточила.

Мы остановились напротив моей машины, и отец вдруг выдал:

– Энтони не был твоим братом – мы его усыновили. Но ты ведь догадывалась, правда?

– Что?! Нет! – слова отца меня шокировали, а не вывели из транса. Но это тоже работало. – Естественно я не догадывалась!.. Откуда?!

– Мы с твоей матерью усыновили его ещё до рождения Пени. Его мать была наркоманкой, разродилась в сарае нашей дачи и умерла сразу после родов… Помнишь, когда Энтони умер, я отвёз его прах на дачу? Я развеял его над могилой его настоящей матери.

– Но он не знал о том, что Стелла ему не мать, верно?.. Значит, его настоящей матерью по праву считается она.

Ньюфаундленд подошёл ко мне и, уткнувшись своим тёплым носом в мою ладонь, начал меня обнюхивать. Однако мои мысли были слишком хаотичны, чтобы обращать внимание на пса…

Всё-таки отец был прав. Я всегда знала о том, что Энтони чужак. Догадывалась на каком-то подсознательном уровне, хотя родители никаких отличий между детьми и не делали…

– Нет, родителями Энтони всегда были другие люди и это было очевидно, – не согласился с моим утверждением о настоящем материнстве отец. – Энтони не исполнилось и года, когда я пожалел о том, что взвалил на себя ответственность за него… Я жалею до сих пор. Неправильно было брать ответственность за того, с кем не связан душой, но если ты взял, а связи между вами так и не появилось, ещё неправильнее продолжать тянуть эту лямку.

– У меня с Теном и Джоуи всё по-другому. Они дети моего мужа.

– Они дети твоего бывшего мужа. Но не твои. Подумай об этом.

Как будто за последние полгода в моей жизни был хотя бы день, в который я не думала об этом.

Ничего не ответив, я села за руль своего автомобиля и выехала из города не глядя в зеркала заднего вида.

Тен и Джоуи стали моими. И этого было не отменить, даже если бы я вдруг и захотела. Мы нужны друг другу сейчас так же, как, возможно, не нужны будем после. Но пока что у меня есть только сейчас, и этого достаточно, чтобы не думать о будущем, которого я у себя давно уже не вижу.

…Это мой конец…

Глава 61.

В свой день рождения я решила остаться одна. Попросила Полину пару суток подержать двойняшек у себя, отключила все телефоны, вырвала из розеток все провода, даже от домофона. Меня было не достать… Ни-ко-му.

После смерти Робина я начала выпивать по вечерам, поэтому богатые запасы нашего алкоголя к февралю уже почти истощились. Конечно, я пила не регулярно, и исключительно после того, как засыпали дети, но всё же это происходило не реже одного раза в неделю. Однажды, ещё до потери Робина, Полина сказала слова о том, что алкоголь – это анестезия, позволяющая перенести операцию под названием жизнь. Да, ей нравилось творчество Бернарда Шоу, мне же нравилось то, как ловко, оказывается, можно завуалировать своё желание напиться.

И всё же я не напивалась. Ещё ни разу после того, как поняла, что мне стоит надраться в хлам. Не потому, что после ушиба головного мозга от алкоголя лучше держаться подальше как можно дольше, а потому, что я всё ещё была ответственна за спящих наверху детей. Так что, один двойной виски один-три раза в неделю, не больше. Но не сегодня. Сегодня я собиралась напиться так, как хотела этого последние полгода своей болезненной жизни. Возможно я бы, как это часто бывало прежде, объединилась для этого сомнительного мероприятия с Нат, но на ближайшие два года она стала для меня недоступна в этой сфере жизнедеятельности, так что приходилось справляться самой.

К концу вечера, каким-то чудом влив в себя почти целую бутылку чистого бурбона, но всё ещё чувствуя себя противно живой, я вдруг поняла, что хочу повеситься. После этого внезапного осознания, промелькнувшего в моей голове в виде яркой вспышки, я (вновь только благодаря чуду) перетащила своё тело, ужасно напоминающее собой пустой мешок, на второй этаж. Найдя в кладовой моток длинной бельевой верёвки, здесь же я откопала раскладную пластмассовую табуретку и, шатаясь, потащилась со всем этим в ванную.

Кажется, я ещё никогда в жизни не была так пьяна…

Сев на пол в ванной, не смотря на своё состояние я каким-то образом сделала из верёвки едва ли не идеальную петлю, но вскоре, уже стоя на табурете, потерпела сокрушительное фиаско.

Пытаясь закинуть верёвку на потолочный вентилятор, я соскользнула с табурета и с грохотом рухнула на холодный кафель.

Я больно ударилась затылком, можно было бы даже испугаться сотрясения, но я в своей жизни уже не боялась никаких сотрясений, тем более черепно-мозговых, да и была слишком пьяна…

Повернув голову вправо и увидев треснувший на три части пластмассовый табурет, я почему-то вдруг расплакалась. Возможно оттого, что не знала, где взять второй табурет, чтобы попробовать снова, а возможно оттого, что осознавала, что сил на вторую попытку у меня не осталось…

Плача, я откинула от себя верёвку, которую до сих пор судорожно сжимала в кулаках, но она упала мне на ноги. Я повернула голову влево и поняла, что лежу прямо напротив тумбочки под раковиной. Всё ещё продолжая плакать, я протянула руку вбок и открыла правую створку шкафчика. Здесь стояла лишь бархатная красная шкатулка с серьгами, которые мне когда-то подарил Роб, и прозрачная банка средних размеров, заполненная теми самыми ракушками, которые мы с ним собирали на Сейшелах.

Сдвинув брови, я сосредоточилась, что немного помогло приостановить потоки слёз из моих глаз. С трудом сняв с безымянного пальца помолвочное кольцо (обручальными мы так и не обзавелись), я резко открыла бархатную коробочку с серьгами, которые мне никогда не нравились, о чём Робин, конечно, даже не догадывался, и, буквально вбросив в неё многозначительное украшение, захлопнула её и закинула обратно на полку.

Теперь моё внимание было обращено на банку с ракушками. Я уже не плакала… Я вспоминала, как мы с Робином по очереди вкладывали в неё по горстке самых красивых ракушек, которые перебирали по вечерам, мечтая о том, как скоро вернёмся на Сейшелы и наберём ещё одну такую банку.

Дрожащей рукой я вытащила неожиданно тяжёлый сосуд из шкафчика и поставила слева перед собой. Банка была средних размеров и достаточно удобной, чтобы взять её одной рукой.

Упёршись ещё ноющим затылком в холодную кафельную плитку, я со злостью уставилась на потолочный вентилятор, оставшийся вне зоны моей досягаемости… Злость в моей грудной клетке росла с такой скоростью, что я не заметила, как она перекинулась с вентилятора на всё, что меня окружало.

Сжав уже уверенными и совсем не трясущимися пальцами банку в левой руке, а вторую руку сжав в кулак, я начала медленно долбить сосуд дном о кафель. Я всё ещё продолжала сверлить злобным взглядом потолочный вентилятор, но теперь моей целью стала эта треклятая банка, заполненная треклятыми, неисполненными обещаниями.

Уже спустя несколько секунд я била банку о пол изо всех своих сил, но стекло оказалось слишком толстым, чтобы с лёгкостью поддаваться моему усердию. И тогда моя злость переполнила мою грудную клетку…

Я начала кричать во всю мощь своего внезапно охрипшего горла и долбить эту забытую до сих пор банку так, словно она и была причиной всех моих страданий. Не знаю, в какой момент она треснула, но я осознала это явно слишком запоздало.

Я отключилась сразу после того, как поняла, что уже бью не банку, а дроблю кулаком оставшиеся от неё осколки и рассыпавшиеся по холодному кафелю острые ракушки, режущие мою кожу, словно лезвия стальной бритвы.


Проснувшись на полу в ванной и увидев потрескавшийся кафель, осколки стекла и раздробленные ракушки, и всё это в луже крови, я сразу подумала о том, что решение оставить детей у Полины на двое суток вместо одних было удачным, каким нельзя было счесть моё последующее решение напиться.

Ополоснув пострадавшую руку в раковине остатками бурбона из бутылки, я не удержалась от рычащего утробного крика.

Оценив состояние своей “пылающей” руки, я с неприязнью приняла тот факт, что встречи с доктором мне не избежать. Основные осколки стекла и ракушек я извлекла при помощи пинцета, но могло что-то остаться, да и голова у меня раскалывалась явно не только от количества выпитого мной накануне, но и от соприкосновения с полом во время падения с табурета… На затылке у меня образовалась внушительная шишка.

Нужно было ехать, но я не хотела обращаться в обычную поликлинику, боясь засветиться в объективе очередного папарацци. Найдя в онлайн-картах адрес ближайшего частного травматолога, я вызвала такси.

Глава 62.

Мне повезло: к доктору, как и ожидалось, можно было попасть только по записи, но один из его пациентов не явился, так что я как раз встряла в пятнадцатиминутную форточку перед следующим пациентом. Доктор, конечно, мог меня не принять, но мы столкнулись на ресепшене, и он сам предложил мне помочь.