Элоиза Джеймс - Обретая любовь

– Я заявлю на тебя констеблю! – воскликнул Банбатт. От удара он отшатнулся назад, из уголка его рта побежала струйка крови.

Колин достал золотой соверен, подбросил его, и тот, описав дугу, упал между ним и хозяином коня. Банбатт проследил за траекторией до самой земли.

– И ты хочешь купить моего скакуна за какой-то жалкий…

За первой монетой последовала вторая.

– Конь не стоит больше двух соверенов, – вмешался пекарь. – Этот негодяй истязал его целых три года. И еще неизвестно, как он ему достался. Конь был ему явно не по карману, мы все это сразу же поняли. Ты наверняка украл его!

– Ничего подобного! – вскричал Банбатт.

Колин бросил третий соверен.

– Это уже перебор, – заметил пекарь.

– Ну и еще один сверху, – подзадорил Банбатт. – Если хочешь заполучить этого коня, то не скупись, плати реальную цену. Это отличный скакун, с чемпионской родословной.

Колину было совершенно наплевать на родословную. Он просто понимал, что у животного не может быть нормальной жизни у этого спившегося мерзавца, который, судя по всему, лупит его довольно часто. Вообще, мир был бы гораздо лучше без подобных типов…

Вероятно, Банбатт сумел прочитать эту мысль в глазах Колина, потому что он вдруг проворно опустился на колени, чтобы собрать с земли монеты.

– Ладно, он твой! – Банбатт встал и, неловко шагнув назад, налетел на пекаря.

– Фу, ну и воняет же от тебя! – воскликнул тот, отталкивая его.

– Надеюсь, это чертово отродье лягнет тебя так же, как и меня, – пробормотал Банбатт, обращаясь к Колину. – Господь об этом позаботится.

– Господь!.. – усмехнулся пекарь. – Да он не отличит такого, как ты, от обыкновенного булыжника!

– Ступай! – проговорил Колин. – В этой деревне тебе делать нечего.

Банбатт сплюнул на землю.

– Так же как и тебе, – парировал он. После чего развернулся и заплетающейся походкой засеменил прочь.

– Вы слишком много заплатили за этого коня, – сказал пекарь. – Вы, конечно, сделали доброе дело, вызволив его, но вряд ли от него будет большой прок.

– Поживем – увидим, – отозвался Колин, разматывая укороченные поводья. – Я сын сэра Гриффина Берри и лишь вчера приехал в Арбор-Хаус со своей женой. Нам нужна какая-нибудь женщина, чтобы готовить и убираться, потому что на данный момент никого из прислуги в доме нет.

– У сэра Гриффина прислуживает миссис Бушби, – тотчас сообщил пекарь. – Я отправлю за ней своего мальчишку, и уже через час она будет у вас.

Колин повел приобретенного коня в Арбор-Хаус. Прибыв домой, он направился вместе с ним на конюшню, где обнаружил вернувшегося после ночевки в деревне кучера, который занимался уходом за лошадьми из упряжки.

– Сейчас я его помою, – сказал тот, критически осматривая приведенное животное. – Конь хоть и тощеват, но бока у него неплохие, а щетки над копытами просто превосходные. Его можно будет продать за хорошие деньги, нужно только привести его в порядок и подождать, пока заживут эти раны. – Он аккуратно ощупал ребра животного, между тем как Колин крепко держал поводья. – К счастью, ничего не сломано.

– Я сам о нем позабочусь, – сказал Колин, заводя коня в свободное стойло. – А ты, Гримбл, занимайся остальными.

Затем Колин облокотился на створку и стал ждать. Прошло несколько долгих минут, прежде чем конь поднял голову.

– Да, вид у тебя не ахти, – сочувственно произнес Колин. – Ты грязен, на правом боку засохшая кровь, грива такая, как будто ее птицы обгадили, даже ресницы и те перепутаны.

Конь опять опустил голову, так что его нос коснулся соломенной подстилки. Колин взял ведро с овсом, но едва занес его над загородкой, как конь вновь вскинул голову и взвился на дыбы.

Колин, не обращая на это особого внимания, высыпал тем не менее зерно в кормушку.

– Такое впечатление, будто ты пытаешься взлететь, – пошутил он. – Назову-ка я тебя Дедалом. Так звали одного древнего грека, который попытался долететь до солнца, но вместо этого шлепнулся вниз.

Конь проигнорировал эти слова. Он снова стоял на земле всеми четырьмя копытами, его бока вздымались, шея потемнела от проступившего пота. Прошло минуты четыре, и Дедал, склонив голову к кормушке, все же принялся есть.

– Гримбл! – окликнул Колин кучера. – Я решил назвать его Дедалом.

– Звучит неплохо, – отозвался кучер, подходя ближе. – Как понимаю, имя иностранное?.. Быть может, стреножим нашего красавца, и я его обмою?

Колин помотал головой.

– Думаю, большого риска занесения инфекции нет, ранки быстро затянулись коростой. Оставим его в покое до утра.

– На мой взгляд, это не лучший вариант, – возразил Гримбл, глядя на коня. – Его бы следовало все же привести в порядок.

– Сейчас его беспокоит не столько грязь, сколько тревога по поводу возможного продолжения побоев. Так что повременим с помывкой до завтра. Пусть он немного привыкнет к нам. А пока принеси ему, пожалуйста, сена и запарки.

Колин простоял рядом с Дедалом еще несколько минут, прежде чем окончательно уйти.

– Пойду разыщу свою жену, – сказал он коню. Тот дернул ушами, но голову не поднял. – Увидимся завтра утром. А также на следующий день. Тебя больше никто никогда не ударит.

Измученный болью и страхом конь продолжал жевать овес.

Шагая к дому, Колин размышлял о некоторых параллелях, которые были слишком очевидными, чтобы их игнорировать.

Миссис Бушби была уже на месте. Она только что приготовила чай и теперь делала уборку на кухне. Ее несколько озадачило то, что Колин упорно не желал, чтобы прислуга оставалась на ночь в доме. Но в конце концов она приготовила ужин и пообещала вернуться на следующий день еще с парой женщин, которые помогут ей сделать в доме основательную приборку.

– И все же я не понимаю, как вы обойдетесь без прислуги, – продолжала недоумевать миссис Бушби. – Это как-то противоестественно, чтобы господа все делали сами.

Колин лишь улыбнулся на эти слова. Когда миссис Бушби ушла, он взял серебряный поднос с чайными приборами и спустился с ним к озеру. А после чаепития вновь предался страсти со своей молодой женой под сенью прибрежной ивы.

Потом Грейс растянулась на траве, положив голову на бедро Колина, и наблюдала, как тени ветвей шевелятся на их обнаженных телах. И в этот момент она ощущала себя счастливейшей из смертных.

Затем, несколько позднее, уже находясь в доме, они ужинали. И когда окончательно расправились с приготовленным миссис Бушби пирогом, Колин извлек из кармана листок бумаги.

– Что это? – поинтересовалась Грейс, слегка опьяненная превосходным вином и обилием солнечного света.

– Письмо, – ответил он. – Я получил его несколько лет назад.

Разглядев листок, она рассмеялась.

– Это то самое, которое я написала тебе, когда Лили обрезала пальцы у моих перчаток.

– Да, оно было самым первым. – Колин разгладил письмо на столе. – И как ты можешь видеть по его состоянию, я перечитывал его не один десяток раз.

Грейс перестала смеяться.

– У меня никогда не было ни времени, ни достаточной смелости, чтобы по-настоящему ответить тебе… Те коротенькие отписки в две-три строчки не в счет. И вот сегодня я написал письмо, которое мог бы тебе послать, если бы я был немного смелее, а ты немного старше. Я очень отчетливо помню ту неделю.

И Колин начал читать:

«Здравствуй, милая Грейс,

Я очень сочувствую тебе по поводу твоих перчаток. Я бы с радостью купил тебе новые, однако нам, гардемаринам, не позволяется сходить на берег во время стоянки в порту. Для меня прошедшая неделя тоже была ужасной, хотя и по другим причинам. На днях мы встретили в море корабль работорговцев. Думаю, мы могли бы избежать настоящего сражения, аккуратно взяв их на абордаж, однако наш капитан просто обожает топить неприятельские корабли. Дело еще и в том, что за уничтожение вражеского корабля Адмиралтейство выплачивает денежное вознаграждение. Так что после боя, который длился минут сорок (хотя мне показалось, что он продолжался несколько часов), мы потопили этого «работорговца». К несчастью, один из наших офицеров, мистер Хит, у которого дома осталось двое маленьких сыновей, словил пулю, выпущенную одним из наших же матросов. Ну а что касается рабов… всех их работорговцы выбросили за борт…»

Умолкнув, Колин глотнул вина. Грейс вздохнула и протянула свой бокал, который он незамедлительно наполнил. И пока она потягивала ароматную жидкость, Колин ровным голосом поведал ей о том, как умирал мистер Хит и что он рассказывал о своих детях накануне.

Закончив, Колин взглянул на нее.

– Ты в порядке?

– Да… – Грейс сжала его ладонь. – Я очень рада, что узнала о мистере Хите и его детях. А также о тех африканцах. Все это очень важно.

Кивнув, Колин продолжил читать дальше, и его голос был уже не таким бесстрастным. В целом его письмо заняло пять листов, тогда как ее уместилось на одном.

На следующий день Колин все утро занимался Дедалом, а после обеда написал письмо вдове и детям мистера Хита. Потом он отыскал очередное послание Грейс и ответил уже на него. Повествование заняло более восьми страниц, и бо́льшую его часть слушать было нелегко. Грейс плакала, и, по ее мнению, Колину тоже не помешало бы прослезиться.

На следующий вечер это все же произошло. Из его глаз выкатилась лишь пара слез, но и они были бесценны. В очередном письме Колин рассказал Грейс, каково это – впервые убить человека. Когда пуля вошла в тело того парня, тот слегка подскочил и рухнул на палубу, где и остался лежать с подвернутой ногой, уставившись мертвыми глазами в небо. Колин описал, каково осознавать, что кто-то принял смерть от твоей руки. Пусть это был враг, но у него ведь тоже есть мать.

Еще Колин поведал о том, что ему неоднократно мерещился тот первый убитый им человек – как будто он, ссутулившись, быстро шел по палубе, словно куда-то спеша, словно ему нужно было с кем-то встретиться.

И возможно, благодаря этому откровению, наступившей ночью Колину уже не снились потоки крови.

Где-то пару недель спустя Грейс проснулась посреди ночи и, приподнявшись на локте, стала разглядывать лицо Колина, освещенное лунным светом. Казалось, оно отражало все то, что с ним когда-либо происходило.

Пока она наблюдала, губы Колина изогнулись в улыбке.

– Иди ко мне, – прошептал он и притянул ее к своей груди.

Да, ему помогали и эти запоздалые письма, и сама Грейс. Она чувствовала это интуитивно. Смерть словно стояла по одну сторону, а она – по другую. Вообще каждая их близость, каждое утро, посвященное приручению Дедала, каждый час, потраченный на написание писем, каждый вечер, когда Колин читал эти письма вслух, каждый момент, когда подшучивал над ней или расспрашивал о ее творчестве, все это помогало Грейс мало-помалу перетягивать его к себе.

На сторону жизни, подальше от смерти…

Сейчас, после их затяжного поцелуя, Грейс едва могла отдышаться. Иногда им стоило лишь взглянуть друг на друга, и она в мгновение ока оказывалась под ним.

Но в эту ночь Колин не стал накрывать ее своим могучим телом, а вместо этого усадил на себя. Подобная разновидность интимного контакта была внове для Грейс – в такой позиции он уже не заслонял ее собой, не стремился защитить от возможных опасностей. Потому что уже не боялся за нее.

У Колина возникла такая же мысль, но, так же как и Грейс, он не испытывал потребности высказывать ее вслух. Теперь он вполне мог позволить своей возлюбленной восседать на нем верхом, любуясь в лунном свете ее изумительными формами и откинутой назад головой.

Да, он уже ничего не боялся. Грейс принадлежала ему, и жизнь была прекрасна. В ней не осталось места для каких-либо страхов.

Десять лет спустя

Арбор-Хаус

В конце лета Порции исполнялось девять лет, остальные же дети были младше ее. Все вместе они составляли целую орду, как выражались их мамы. Папы же сравнивали их с волчьей стаей.

В этот август они опять оккупировали Арбор-Хаус – все те, чьи дедушки были когда-то пиратами, но среди них Порция все равно считала себя самой главной. У нее оба дедушки были пиратами, а папа к тому же был отважным морским капитаном. А кроме того, она – старше остальных.

Море было у нее в крови, и порой по ночам, лежа в постели и прижав ухо к подушке, она могла даже слышать плеск волн.

Если это не признак того, что море у нее в крови, тогда что?

Август, однако, подходил к концу, и очень скоро все разъедутся по домам, потому что Арбор-Хаус был обитаем только летом. Как утверждали мама и бабушка, особняк несколько обветшал от регулярного вторжения такого количества ребятни.

Но Порция обожала Арбор-Хаус и собиралась жить здесь постоянно. В саду за домом было полным-полно полудиких амбарных котов, а еще заросли крапивы и черной смородины. Ее мама целыми днями рисовала на берегу озера, вместо того чтобы просиживать в своей студии.