— Извините, — устало сказала Эля. — Считайте, что я ни о чем у вас не спрашивала… Да, а что касается моего шефа, узнать об убийстве он элементарно мог из прессы. Из того же «Московского комсомольца», который выписывает и регулярно прочитывает от корки до корки. Вы хотите узнать у меня еще что-то?

— Пожалуй, на сегодня достаточно, — Калинкина задумчиво посмотрела на Элю. — Я бы хотела еще раз побеседовать с вашей свекровью. И еще: можете вы завтра часикам к двенадцати подъехать к нам вместе с Катей, чтобы, как положено, оформить все показания?

— Да, конечно.

— Кстати, она так и собирается жить у вас?

— Это решение свекрови, поэтому сказать, сколько она здесь пробудет, не могу. Нина Владимировна ее пожалела, услышав эту ужасную историю… У нее самой был чудесный муж, а тут — настоящее предательство… Хотя на деле, думаю, все гораздо сложнее… Кстати, у него столь определенного алиби, как у нас, нет?

— Если не считать того, что у этого господина просто не было времени, чтобы обежать сторожку, заскочить убитому в тыл и выстрелить, а затем вернуться назад… Так что его алиби почти в точности повторяет алиби вашего супруга и его брата… У вас есть еще вопросы?

— Нет, только просьба: будьте помягче с Ниной Владимировной, она в самом деле проболела всю зиму. Она и собрала-то нас всех здесь подле себя, потому что уверена — это ее последнее лето… Вам ее пригласить сюда?

— Желательно. Но если она себя неважно чувствует…

— Вы просто не знаете мою свекровь, — слабо улыбнулась Эля и встала. — Она очень сильная женщина. Как бы ни чувствовала себя, обязательно придет сюда. Разговаривать с вами лежа было бы для нее верхом неприличия… Я могу идти?


Нина Владимировна в этот день действительно чувствовала себя неважно, чему немало способствовал разговор с младшим сыном.

Маша засела в комнате, которую после ее появления Евгений покинул, даже не взглянув на жену, и теперь уже часа три подряд бродил по саду, погрузившись в свои невеселые размышления, и ни с кем не общался. Приезд следователя Калинкиной и ее длительная беседа с Эльвирой тоже не добавили генеральше хорошего настроения: о чем таком можно допрашивать человека, обладающего столь очевидным алиби? Так что приглашение Калинкиной побеседовать с ней Нина Владимировна восприняла чуть ли не с облегчением, надеясь хоть как-то прояснить для себя сегодняшнюю ситуацию. Остановив рукой нахмурившуюся и открывшую было рот Нюсю, коротавшую время возле своей хозяйки с вязанием в руках, Нина Владимировна направилась в кабинет.

Поздоровавшись, она опустилась на стул, на котором только что сидела Эля, и вопросительно посмотрела на следователя. Калинкина, в свою очередь, не торопилась, перекладывая свои бумаги с места на место и понимая, что ее вид — вид чужого человека, расположившегося в святая святых этого дома, за столом покойного генерала, его вдову радовать не может. Ане было немного стыдно оттого, что настоящего сочувствия к Нине Владимировне она не испытывает. Что так же, как и остальные члены этой семьи, она ее подспудно раздражает.

— Вы хотели спросить меня о чем-то конкретном? — Нина Владимировна не выдержала молчания.

— Да. Я хотела узнать, почему вы не сказали об услышанном вами разговоре, из которого следовало, что убитый шантажирует одну из женщин, живущих в вашем доме?

— А почему я должна была считать, что шантажирует он кого-то из членов моей семьи? — спокойно поинтересовалась генеральша, явно готовая к этому вопросу. Анино раздражение усилилось.

— Потому, что именно так вы и решили, верно?.. Подумай вы иначе, сообщили бы это нам при первой возможности, чтобы отвести подозрение от своих, разве не так?

— У каждого своя логика, — генеральша упрямо сжала губы и даже не подумала отвести глаза под пристальным взглядом Калинкиной. — Разумеется, я думала о том, что услышанный мною разговор и убийство как-то связаны. В тот вечер, когда случился этот… этот кошмар, я о разговоре просто-напросто, забыла, вылетело из головы. Полагаю, в моем возрасте это и объяснимо, и простительно… Ну а потом, вплоть до сегодняшнего дня у меня и вовсе не было возможности кому-либо это сказать… В день, когда вы проводили свой следственный эксперимент, я устала так, что едва дошла до постели. К тому же хотела все обдумать еще раз. Сама.

Аня задумчиво посмотрела на генеральшу. До чего же крепкий орешек эта дама! Ясное дело, будет стоять на своем, оправдываясь чем угодно: возрастом, забывчивостью, болезнью… И ничего с ней не поделаешь. Действительно: и возраст, и болезнь. Не исключено, что и забывчивость, хотя Анна Алексеевна верила в последнее с трудом. Что ж, попробуем зайти с другой стороны.

— Нина Владимировна, — мягко спросила Калинкина, — а сами вы кого-нибудь подозреваете? Ведь что-то же вы думаете об убийстве соседа?

— Ну, милочка… — Нина Владимировна слегка развела руками, демонстрируя явное удивление. — Я же не следователь, чтобы выстраивать собственные версии! Да и информацией располагаю самой что ни на есть минимальной… Например, я даже и предположить не могу, что за документ вы разыскали — тот, которым столь откровенно, прямо на наших глазах, шантажировали мою младшую невестку…

— Что-о?! — Аня от неожиданности даже подпрыгнула в жестком генеральском кресле. — Ну, Нина Владимировна, вы и… Да вы хоть понимаете, в чем обвиняете следствие?!

— Хорошо, — генеральша и не подумала смутиться или испугаться, — в таком случае, возможно, вы сами скажете, как называется тот метод, которым вы ее вынудили вчера отправиться с вами в город?

Аня несколько секунд смотрела на твердокаменную старуху и неожиданно даже для себя самой рассмеялась. В ее душе шевельнулось восхищение мужеством панинской вдовы. Ведь наверняка понимает, что ей самой светит как минимум неприятность за то, что ухитрилась в свое время не сдать пистолет генерала! И при этом держится как ни в чем не бывало! Словно какой-нибудь случайный свидетель, проходящий по чужому делу… Что это — сила натуры или обыкновенное безразличие и к сыновьям, и к невесткам, да и к себе самой, доживающей свои последние годы?..

— Ну ладно, — сдалась Калинкина. — Допустим, это и впрямь походило, с вашей точки зрения, на шантаж. В таком случае странно, что вы все еще спрашиваете, что это за документ… Кстати, подскажите мне другой способ заставить вашу невестку поехать с нами.

— Не знаю. Маша необыкновенно своевольная девушка… О документе я не спрашиваю, поскольку ничуть не сомневаюсь, что отвечать на подобный вопрос вы не уполномочены.

— Вы так ничего и не сказали мне насчет ваших собственных подозрений, а они у вас наверняка есть, — увернулась Калинкина от прямого ответа на вопрос Нины Владимировны.

— Если вас это действительно интересует, я думаю, что господина Любомира убил кто-то из людей, не имеющих отношения к приглашенным на вечеринку… Но кто-то, знавший о пистолете, вопреки тому, что сама я считала это тайной… Видите ли, вчера я звонила прежним хозяевам соседского особняка…

— И что? — Аня заинтересованно уставилась на генеральшу.

— Мне хотелось выяснить одну вещь… И я ее выяснила… Оказалось, что и хозяева, и даже их домработница Галя знали о пистолете. Видите ли, с их участка при желании или, как это вышло по уверениям Гали, случайно можно заглянуть в окна кабинета, если портьеры там раздвинуты… Словом, если уж о пистолете знала домработница соседей, не удивлюсь, если о нем знала вообще вся Беличья Гора… Странно другое: моей Нюсе, своей лучшей подруге, Галя при этом не сказала ни слова… Так что соседи об оружии хорошо знали.

— Поразительно то, что вы не сдали оружие, — заметила Калинкина. — Насколько знаю, в те времена с этим было куда строже, чем сейчас. Пистолет должны были изъять у вас сразу.

Нина Владимировна безразлично пожала плечами и пояснила:

— Видите ли, люди, в чью обязанность входило изъятие, были очень близкими друзьями мужа. Его смерть потрясла их не меньше, чем меня… Не исключено, что о пистолете в суете просто забыли… Все они, кстати, уже мертвы и для служебных взысканий недосягаемы, — генеральша горько усмехнулась и отвернулась к окну.

— Вы не закончили свою мысль, — напомнила Калинкина.

— Ах, да… Но ведь и так ясно, что убить его мог кто угодно, если убитый был шантажистом, верно? Совсем не обязательно мы. Так что эта трагедия для нас скорее внутрисемейная, если учесть пошатнувшийся брак моего сына.

Внезапно мелькнувшая мысль заставила Калинкину непроизвольно выдержать паузу, прежде чем вновь заговорить. Собственно говоря, это была не мысль даже, а что-то вроде столь несвойственного ей эмоционального порыва. Тем не менее колебалась она достаточно долго, чтобы Нина Владимировна, удивленная молчанием Ани, деликатно кашлянула.

— Простите. — Калинкина почувствовала, что слегка розовеет под пристальным взглядом генеральши, и приняла все-таки решение, не вполне отдавая себе отчет в том, для чего это делает. — Знаете, я подумала…

— Да?..

— Я подумала, что как глава семьи, словом… При условии, что об этом не узнает никто, включая вашу преданную домработницу, я могу сообщить вам, о каком документе идет речь. Чтобы вы поняли, почему мы, как вы выразились, повели себя словно шантажисты… Могу я рассчитывать на ваше молчание, по меньшей мере до завершения следствия?

— Вы мне доверяете настолько, чтобы это сказать?

— Да, если, конечно, вы дадите слово, касающееся всех, в том числе, подчеркиваю…

— Да-да, Нюси, я поняла… — Нина Владимировна помолчала, что-то обдумывая, слегка сдвинув тонкие, все еще красивые брови. И наконец кивнула головой. — Я готова дать вам это слово, я вас слушаю…

19

— У господина Лоскина в день убийства очень удачно случился юбилей: двадцать пять лет на ниве правосудия. — Павел усмехнулся и покачал головой. — Так что, Анна Алексеевна, опять тупичок'с… Праздновали чуть ли не до утра, и если наш юбиляр, скажем, покидал празднество в интересующее нас время, вряд ли кто-либо из приглашенных это заметил, поскольку отмечать начали в девятнадцать ноль-ноль… Это все.

— Что с опросом соседей на Беличьей Горе?

— Ни шатко ни валко: сторож на въезде вроде бы видел чужую «вольво» цвета «металлик». Но в интересующий нас вечер или в какой другой, точно сказать не в состоянии, поскольку подвержен неумеренным и систематическим возлияниям, и доверять его показаниям нельзя. Из ближайших к особняку Любомира въехать успела только одна семья, остальные пока что в городе, бывают на даче исключительно по выходным. Что касается будних дней, в числах тоже путаются — я имею в виду въехавших дачников.

— Действительно хило… — Аня вздохнула и задумалась.

Ребров нерешительно посмотрел на Калинкину.

— Слушай, а может, и впрямь сама старушенция его пришила? А?..

— Вряд ли… — Анна вздохнула. — Хотя — кто знает? Когда я ей в разговоре намекнула, что, в сущности, у нее нет ни алиби, ни любого другого подтверждения слов о пропаже пистолета, она только бровки свои округлила и посмотрела на меня, знаешь, с какой-то даже жалостью… Оправдываться не сочла нужным, только напомнила, что отсутствие пистолета на месте обнаружилось в присутствии домработницы… И, вообрази себе, улыбнулась. Либо в ней пропала гениальная актриса, либо говорит правду. Ну а вешать на старуху труп только потому, что все остальные члены этой семейки сумели запастись алиби, как ты знаешь, не в моих правилах…

Калинкина немного поколебалась и, бросив на Павла короткий, быстрый взгляд, все-таки решилась:

— Послушай, Ребров… Можешь думать обо мне что угодно, но я рассказала генеральше про пацана… И нечего на меня смотреть такими глазами! Мне нужно было получить ее реакцию, ясно? Ну не могу я понять, хоть убей, как она на самом деле относится не только к невесткам, но даже к собственным сыновьям! А если она действительно убийца, без этого мотив не нащупать никогда, понятно?

— Ну и как? — ядовито спросил Ребров. — Нащупала?

— Если бы! — Калинкина махнула рукой. — Вообще-то она была потрясена и ни о чем таком конечно же не подозревала… Ну молчала, наверное, минуты три и глядела на меня во все глаза, после чего только и сказала: «Вот, значит, как?»

— И все?

— Нет. Потом поблагодарила меня…

— Здорово, — проронил Павел. — Просто класс… Впрочем, не нам наше же начальство судить… Биографию Марии Александровны ты ей тоже изложила? Я имею в виду — не кондитерскую, а раньше?

— Нет, конечно! А ведь старуха даже не знала, что ее невестка детдомовская, ну, я это ей тоже сказала… Больше ничего.

— Ну хоть тут хватило ума… Хочешь правду?

— Жми, — Калинкина отвела глаза.

— Не ожидал, что ты способна на бабские поступки.

Аня вспыхнула и сердито посмотрела на Реброва.