— Давай свое условие, — Евгений, криво усмехнувшись, посмотрел матери в глаза.

— Ты сейчас поднимешься к Маше, — твердо произнесла генеральша, — и попросишь у нее прощения за эти ужасные дни. За то, что жалко и мелочно пытал женщину, которую любишь и которая любит тебя, о прошлом, в котором ни тебя, ни этой любви не было. И обязательно скажешь, что ничего об этом прошлом отныне и навсегда знать не хочешь.

Они смотрели друг другу в глаза, не произнеся более ни звука.

Евгений отвел взгляд первым. И, с облегчением переведя дыхание, генеральша добавила:

— Всю ответственность за дальнейшее, Женя, я беру на себя. Если ты решишь, что я допустила ошибку, с меня и спросишь…


— Так… — Владимир обвел насмешливым взглядом оставшихся за ужином домочадцев. — Теперь и наш Женечка вслед за супругой решил не выходить к столу из своего убежища?

— Замолчи! — Эля сердито положила вилку и нахмурилась, опередив собиравшуюся ответить сыну Нину Владимировну. — Женька сейчас у Маши, я видела, как он туда входил минут пять назад.

— Они оба отказались ужинать, когда я принесла Мане еду, — подтвердила Нюся, казалось, впервые за последнее время ожившая. — Дай-то бог, может, помирятся…

Она сняла с подноса последний стакан наваристого компота и, нимало не смущаясь взглядами хозяев, быстро перекрестилась.

Владимир нахмурился и перевел взгляд на Нину Владимировну.

— Твоя работа, мама?..

— Замолчи немедленно! — Эля вновь не дала свекрови ответить, хлопнув ладонью по столу, отчего Нюсин компот, выплеснувшись из стакана, расплылся на скатерти некрасивым грязно-желтым пятном. — Ты… Ты сию минуту прекратишь ёрничать и извинишься перед матерью за этот безобразный тон!

За столом на мгновение установилась тишина, после чего Владимир, медленно развернувшись к жене, уставился на нее с недоумением.

— Ты что, Эль, с крыши свалилась? — Его голос никак нельзя было назвать уверенным, скорее наоборот. — Я не понимаю, почему, а главное, за что должен извиняться… И вообще: мне надоели все эти чертовы ваши тайны! Среди нас что — и вправду убийца?! И если нет, почему, в конце-то концов, все друг от друга что-то скрывают, прячутся по своим углам, ведут за спинами какие-то проклятые, непонятные разговоры?! Мама, я сейчас — вот прямо здесь, при Эльке, тебя спрашиваю: за каким дьяволом мы с тобой таскались в этот хренов пансионат? Можешь ты мне ответить на этот вопрос?!

Нюся что-то уронила в кухне. От грохота все вздрогнули.

— Елки-палки, Нюся!.. Аккуратнее надо! И так у всех нервы ни к черту…

— А у некоторых еще и язык! — сурово произнесла Нина Владимировна. — Вот что, Владимир… Хватит. Возьми себя в руки и извинись перед Нюсей.

— Теперь тебе ясно, за что ты должен извиниться перед матерью? — все еще агрессивно произнесла Эльвира. — И если ты этого не сделаешь, то перестанешь существовать для меня!..

Владимир молча открыл и закрыл рот, посмотрел на жену, потом на суровое лицо генеральши и, облизнув отчего-то пересохшие губы, сдался.

— Прости, мама… Я действительно погорячился… И ты, Нюся, не сердись, — он обернулся к Нюсе, так и стоявшей неподвижно на пороге с подносом в руках, словно в поисках поддержки, и криво усмехнулся. — Нервы… Скорее бы все это наконец кончилось.

Нюся ничего ему не ответила. Она смотрела на Нину Владимировну каким-то странным тяжелым взглядом, словно внезапно разглядела на ее лице нечто до сих пор незнакомое и неожиданное. Потом, так и не произнеся ни слова, Нюся развернулась и ушла с веранды, ее тяжелые шаги затихли где-то в стороне кухни.

— Ну ладно, — Нина Владимировна через силу улыбнулась и тепло глянула на Элю, нервно перекатывающую по столу какую-то невидимую крошку. — Действительно, хватит, пожалуй, прятаться по углам… Предлагаю после ужина сыграть в «дурака», как в старые добрые времена…

— Каждый за себя? — поинтересовался Володя. — Хотя можно Нюсю позвать… А может, Женька с Муськой присоединятся…

— Это вряд ли, — заметила Эля. — Но предложение мне нравится… Нюся! — она повернулась, окликая домработницу, которая почти сразу же появилась на пороге, отчего-то по-прежнему с подносом в руках. — Будешь с нами в карты играть? — поинтересовалась Нина Владимировна. — Посуду, наверное, уже можно убирать…

— В карты?.. — Нюся посмотрела на хозяев растерянно. — Вообще-то я неважно себя чувствую, Ниночка Владимировна… Но если надо, то…

Только сейчас генеральша обратила внимание на бледность своей подруги и на ее словно замедленные движения.

— Что с тобой, дорогая? — генеральша встревоженно всмотрелась в Нюсино лицо.

— Ничего особенного, не волнуйтесь ради бога, — поспешно пробормотала та.

— Иди, Нюсенька, ложись, — Эля поднялась из-за стола. — Посуду я сама уберу… И карты сейчас принесу, я знаю, где они лежат!

Вопреки обыкновению, спорить Нюся не стала и действительно отправилась в свою комнату, прихватив из кухонного буфета аптечку.


Маша Панина рыдала на плече своего мужа. Наконец она разжала крепко сцепленные вокруг его шеи горячие руки и, пряча от Евгения опухшее от слез лицо, скользнула рядом с ним на кровать, уткнувшись в подушку.

— Ну ладно, Маш… — нежно проговорил Евгений, едва увидел осунувшееся от страданий лицо жены. — Я был таким идиотом, — пробормотал он, поглаживая спутавшиеся волосы Маши, плечи которой все еще вздрагивали. — Ну посмотри же на меня, Муська, тебе слезы даже идут… Не прячься, дурочка!..

— Ничего мне не идет, — глухо возразила она. — Опухшая уродина… Не хочу, чтобы ты меня такой видел…

Евгений с жалостью посмотрел на сжавшуюся в комочек Машу:

— Дурочка… Я тебя люблю… Мама была права…

Маша перестала вздрагивать и на мгновение замерла, потом, вдруг начисто позабыв про свое опухшее лицо, резко поднялась и повернулась к мужу:

— Мама?.. При чем тут твоя мама?!

— Понимаешь, — Женя виновато посмотрел на нее, — она мне сегодня такого перцу дала за то, что я… В общем, популярно объяснила, кто в нашей семье самый отчетливо выраженный идиот, не умеющий ценить своего счастья… И — тебя!..

— Женька, ты врешь… — хрипло прошептала Маша. — Она же меня нен… Н-не любит… Врешь ты все!

— Не вру! — улыбнулся Евгений, привлекая к себе жену. — Я и сам-то думал, что она к тебе относится не то чтобы здорово… Как видишь, мы оба ошиблись… И слава богу!..

— Не может быть… — Маша вдруг вывернулась из объятий мужа и ловко соскользнула на пол, подошла к окну, повернувшись к Евгению спиной, она замерла, словно сказанное им заставило ее вспомнить нечто крайне важное.

Лучи закатного солнца просвечивали насквозь и без того полупрозрачный легкий халатик Маши, и Женя невольно отметил, вглядываясь в изящный силуэт, четко прорисовавшийся на фоне окна, что Маша за эти дни стала еще более хрупкой, чем прежде. Словно подтаяла, как подтаивают на весеннем солнце последние зимние сосульки во время звенящей капели… Его сердце сжалось от жалости и… радости: ведь это из-за него она так сильно переживала! Значит, действительно любит его — в общем-то не слишком молодого и отнюдь не писаного красавца.

— Иди ко мне… — позвал он жену охрипшим от волнения голосом, но Маша отчего-то продолжала стоять возле окна, хотя все эти годы неизменно и сразу отзывалась на его зов любви…

Евгений не мог знать, что его жена провела сегодня, вероятно, самый страшный день своей жизни.

Сегодня утром она вдруг поняла, что продолжать и дальше тупо жить, скрывая от мужа своего ребенка, каждый раз замирать от страха и жалости уже не просто трусость. Маша поняла, что прятаться от истины ей больше негде. И тогда, собрав в кулак всю свою волю, она стала думать, сопоставлять, анализировать все, что произошло за эти дни в семье Паниных и вокруг нее, стараясь припомнить каждую мелочь, каждую самую незначительную деталь…

Это оказалось делом непереносимо трудным и отчаянно страшным: ведь каждый шаг приближал ее к истине, знать которую так не хотелось, от одной мысли о которой ее кожа покрывалась «морозными» пупырышками. А грозный призрак одиночества, казалось, хватал за горло и медленно с садистским наслаждением душил ее — абсолютно беззащитную перед оказавшимся таким жестоким словом — жизнь… Вот этот свой страх, эту боль и выплакивала она на плече мужа, почти не чувствуя радости оттого, что он эту боль сумел хотя бы частично облегчить, хоть это и не решало остальных ее проблем… И вот — последний удар: оказывается, не кто иной, как свекровь, подтолкнула своего сына к ней, неугодной, нелюбимой, второсортной…

Маша вспомнила, как два дня назад утром Нина Владимировна зашла к ней, чтобы предупредить о приезде следователей, и какое у нее было непонятное выражение лица… Что же такое случилось, что — теперь-то Маша это осознала — неприступная генеральша вдруг посочувствовала своей младшей невестке? Что?!

Смутная мысль о возможной причине мелькнула, так и не проявившись до конца, Маша не успела ее поймать и, глубоко вздохнув, смирилась с тем, что понять все сразу невозможно. Кроме того, сейчас, сию же секунду ей понадобятся, наверное, все силы для того, чтобы совершить отчаянный поступок, не совершив который она не сможет оставаться в доме Паниных. А значит, наверняка потеряет своего мужа, без каких бы то ни было шансов вернуть его хоть когда-нибудь… Она, Маша, не справится с тем дополнительным грузом, который вместе с открытой истиной улегся ей на плечи. Разве имеет она право позволить раздавать себя? Хотя бы из-за сына Вани, белокурого, трогательно-худенького мальчишки, с такой радостью ожидающего каждую среду, ставшую для него главным днем недели?

Маша крепко сжала пальцы и повернулась к Жене:

— Завтра среда? — произнесла она глухо.

— Кажется… — Женя посмотрел на нее с недоумением. — А зачем тебе? Я, честно говоря, тоже потерял счет дням…

— Женюра, — попросила Маша, — брось мне, пожалуйста, платье, оно возле тебя, на полу… Ты меня правда любишь?

— Дурочка, — проговорил он с нежностью. — Еще как… И тебе совершенно ни к чему платье… Иди сюда!

— Я приду, — Маша отчего-то передернула плечами, — если ты захочешь этого, немного позднее…

— О чем ты?

— Мне нужно спуститься ненадолго вниз… С тобой вместе, Женечка… Потом, если захочешь, вернемся… Дай платье, ладно?

Евгений почувствовал, как с прежней тревожностью ёкнуло его сердце и, молча подняв основательно измявшееся Машино платье, подал его жене.

— …И ты опять в дураках! Володя, это несерьезно, — Нина Владимировна покачала головой. — Ты просто-напросто не хочешь играть!

Владимир пожал плечами и вяло возразил:

— Ничего подобного! Просто я привык играть двое на двое, а не каждый за себя…

В этот момент все трое услышали за дверью шаги. Эля начала было говорить, что сейчас придут Маша с Женей и будут наконец партнеры, но слова буквально застряли у нее в горле, едва Евгений и его жена появились на пороге. Ни разу за все эти годы Маша не позволяла себе появиться на людях в подобном виде: измятое платье, опухшее лицо без косметики. Генеральша ахнула и вскочила на ноги, вопросительно уставившись на вошедших.

Маша нервно окинула взглядом всех троих.

— А где… Где Нюся?

— Она приболела… Съела что-то… — Нина Владимировна с тревогой смотрела то на Машу, то на Женю. — Что… Что случилось?

— Женечка, — Маша повернулась к мужу. — Пожалуйста… Приведи Нюсю, она мне нужна…

И едва Евгений, покорно пожав плечами, отправился выполнять ее поручение, Маша вновь повернулась к остальным.

— Я должна вам всем кое-что сказать!

— Стоит ли? — Нина Владимировна предостерегающе подняла руку. — Маша, я, по-моему, догадываюсь, что именно, и думаю, что ты несколько спешишь…

— Нет! — невестка мотнула головой. — Вы даже не догадываетесь… Я не знаю, о чем вы, но все равно… Я хочу сказать, я… я…

Она на мгновение зажмурилась, услышав за спиной шаги мужа и Нюси, откликнувшейся на Машину просьбу, все еще бледной, как успела отметить глянувшая мельком на домработницу Эльвира. Но Маша уже взяла себя в руки, ее голос как-то непривычно низко вибрировал, когда она вновь заговорила, не глядя ни на кого по отдельности и в то же время умудряясь смотреть на них на всех сразу.

— Я хочу сказать вам, что знаю, кто убийца. — Машино лицо в этот момент напоминало застывшую маску. Она продолжила в сразу утяжелившейся, обморочной тишине. — Я знаю, кто застрелил этого подонка Любомира, кто прикончил его сестру… Не удивляйтесь, Нина Владимировна, я знаю, что ее тоже убили… Эля мне сказала сразу же, как только вы сами сказали ей… — И внезапно круто развернувшись к каменно застывшей на своем месте Нюсе, она выкрикнула: — Это сделала ты, мама! Слышишь меня?.. Мама, это сделала — ты!..