Симона Вилар - Обрученная с розой

Он еще долго так сидел, пока угли не подернулись пеплом и не начала стыть спина. Под окном снова раздалось пение ночной стражи.

Филип потянулся. Было далеко за полночь. Он подумал, что Мод, пожалуй, спит и можно идти ложиться.

В этот миг он ощутил легкое колебание воздуха. Жаровня зачадила, и Филип понял, что позади него отодвинули бархатную занавесь. Он оглянулся.

Придерживая одной рукой тяжелый полог, в дверном проеме возникла фигура, с головы до ног закутанная в широкий белый плащ.

– Ты не ждал меня? – мягко спросил знакомый голос.

Филип невыносимо медленно поднялся. Сердце прыгало в горле. Перед ним стояла королева.

Видя, что рыцарь в замешательстве, она переступила порог и огляделась.

– У тебя крепкий дом. Мод Перси прекрасная хозяйка, и ты должен благодарить меня, Филип.

Рыцарь молча придвинул Элизабет кресло. Королева села и откинула капюшон. Ее прекрасные волосы были уложены в некое подобие короны и, как всегда, перевиты жемчугом. Блестящие глаза в полумраке казались огромными, а кожа при слабом свечении углей отливала перламутром.

Не спеша, по обыкновению чуть растягивая слова, королева заговорила:

– Я возвращалась из монастыря Святой Елизаветы, моей покровительницы. Его величество уже примирился с тем, что оттуда я приезжаю поздно. Дорога ведет мимо твоего дома, и я заметила старого Бена у ворот. Он сказал мне, что ты еще не ложился, и провел в эту комнату.

Она умолкла, выжидая, но Филип никак не реагировал на ее слова. Стояла удивительная тишина, лишь где-то далеко-далеко протяжно выла собака.

Не выдержав молчания, Элизабет спросила:

– Отчего ты не спросишь, что привело меня сюда?

– Государей не спрашивают. На все их воля.

Элизабет едва заметно кивнула:

– Ты прав.

И опять повисла тишина. Элизабет сжала подлокотники кресла так, что заныли пальцы. Она ожидала совсем иной встречи. Королева, презрев все на свете, ночью, тайно пришла к рыцарю!

Она указала на ларь, где он прежде сидел:

– Присядь. Мне нужно поговорить с тобой.

– Благодарю, но ничтожный вассал не заслужил чести сидеть в присутствии своей королевы.

Он остался стоять. Элизабет вздохнула.

– Мне стало известно, что ты получил тайное поручение от короля, которое тебе передал герцог Глостер. Поручение почетное, но крайне опасное. Филип, ты ведь везешь послание графу Уорвику?

Филип молча поклонился.

– Ты должен отказаться от этого поручения, – твердо сказала королева.

Майсгрейв развел руками.

– Ваше величество лучше меня знает, что это невозможно.

– Бывают случаи, когда невозможное становится возможным. Придумай что-нибудь, Филип. Сошлись на шотландцев, грабящих Нейуорт, на близость родов у супруги, на плохое здоровье, наконец.

Она смотрела в сторону.

– Это невозможно, ваше величество. Я уже дал согласие. Через три дня я уезжаю, и для этого все готово.

– Через три дня… – медленно повторила королева.

Она встала и прошлась по комнате.

– Ты везешь послание, за которое отвечаешь головой. Но ты должен знать, что неспроста король не воспользовался обычным гонцом. Мне неведомо, что в нем, но с тех пор, как письмо запечатано, король сам не свой. Они писали его вместе с братом, а Ричард сущее чудовище, ибо способен на все.

Она повернулась к Филипу.

– Я должна узнать, что там, в этом письме.

Рыцарь улыбнулся.

– Если король предложит вам прочесть…

– О нет! В том-то и дело, что Эдуард, всегда советующийся со мной, держит его в секрете. Мне ничего не удается добиться. Единственное, что я знаю, – это то, что человеку, везущему письмо, грозит смертельная опасность. Филип! Только ты можешь мне помочь. Назови время, укажи дорогу, и я буду ждать тебя в миле от Йорка.

– Боже упаси, ваше величество! Я не могу сделать то, о чем вы меня просите. Это страшный грех… К тому же письмо запечатано королевской печатью.

– Это неважно. Печать короля часто бывает у меня в руках, так что я смогу, сломав старую, наложить новую.

Филип не ответил. Склонившись над угасающей жаровней, он раздул угли, а затем, не поднимая головы, проронил:

– Я никогда не сделаю этого. Это бесчестие перед моим государем, которому я присягнул на верность. Я слишком недолго состою при дворе, чтобы оказаться способным на такие сделки.

Он выпрямился, но по-прежнему стоял к королеве спиной.

– Я ошибался, когда думал, что вам, ваше величество, чужда страсть к интригам.

Королева стремительно шагнула к нему.

– Богом клянусь, что делаю это только ради тебя! – глухо проговорила она. – Мне страшно. Ты в большой беде.

– Надеюсь, вам известно, что Майсгрейв способен постоять за себя?

– Но не в борьбе против сильных мира сего.

Филип пожал плечами.

– С тех пор, как я ношу рыцарскую цепь и шпоры, я не совершил ничего, что могло бы запятнать мою честь. Не сделаю этого и сейчас.

– Даже если…

– Нет, я не нарушу слова.

Королева вздохнула со всхлипом, как обиженный ребенок. Затем, сняв перстень с голубым алмазом, она протянула его Майсгрейву.

– Возьми. Когда окажешься в Лондоне, у тебя могут быть проблемы с кораблем. Сейчас пора бурь, и не всякий кормчий согласится выйти в море. Но если ты покажешь этот перстень капитану Джефрису по кличке Пес – его легко найти в таверне «Золотая Чаша» на Лондонском мосту, – тебя отправят незамедлительно. Джефрис командует каравеллой «Летучий», которую подарил мне король.

– Благодарю вас, ваше величество.

– Прощай.

Королева направилась к выходу. Филип придержал занавесь, открывая ей путь. Но Элизабет медлила. Ей хотелось, чтобы Майсгрейв хоть на мгновение удержал ее, но он молчал, и тогда, поддавшись какому-то безотчетному порыву, она изо всех сил обняла его. На какой-то миг счастье прошлых дней вернулось к ней. Но лишь на миг. Она почувствовала, как Майсгрейв словно тисками обхватил ее запястья и развел обнимавшие его руки.

– Ваше величество, опомнитесь!

Она подняла к нему залитое слезами лицо, но Майсгрейв остался безучастным.

– Ты больше не любишь меня, Фил?

Рыцарь не ответил, и это вселило в нее надежду.

– Мне порой так плохо без тебя. Я тоскую по твоим рукам, прикосновениям, поцелуям. Ах, Филип, порой я просто жажду чувствовать тебя рядом.

Не отвечая ни слова, Филип отошел от нее. Отвернулся. Но королева, давясь от слез, сгибаясь от истомы, приблизилась и прижалась лбом к его плечу, нежно и робко провела ладонью по его груди.

Тогда он глухо проговорил:

– Уходите, ваше величество. Вы сами все погубили. Я… я никогда не смогу вас простить.

В его голосе слышалась неукротимая ярость.

– Филип…

– Уходите!

Она медленно надела капюшон и скользнула в дверь. Что ж, прошлого не воротишь, и этот покорный, молчаливый рыцарь одержал победу.

Назначенный для отъезда день неожиданно выдался солнечным. Отворив узкое оконце, Филип Майсгрейв глядел на улицу. В комнату врывались веселый гомон птиц, вопли водоноса, скрип колес, звон металла в соседней кузне. Подле Майсгрейва за прялкой сидела леди Мод. Недавняя ссора была забыта, и супруга рыцаря беззаботно щебетала. Филип порой рассеянно отвечал ей, но мысли его были далеко.

На усыпанный свежим аиром пол ложились блики света. Леди Мод, не прекращая сучить нить, говорила о том, как она не любит его отлучек, и лучше бы он пореже ездил в Нейуорт, потому что тогда у нее душа не на месте. Она и мысли не допускала, что супруг собирается совсем в иное место, а он не счел необходимым ее разубеждать. В доме все знали, что хозяин со своими воинами скоро покинет Йорк, но Филип ни одной живой душе не обмолвился, куда лежит его путь. Герцог Глостер потребовал, чтобы отъезд на юг совершился без лишнего шума, и в этом, несомненно, был резон.

Филип снова выглянул в окно. Солнечные часы на фасаде напротив показывали девять – время, когда велено было явиться протеже епископа.

«Что-то парень не торопится», – оставив жену, рыцарь спустился во двор. Но, едва он показался в дверях дома, в открытые ворота въехал Алан Деббич на прекрасной золотисто-рыжей кобыле в сопровождении верхового слуги, ведущего в поводу вьючного мула. Оказавшись во дворе, Алан осмотрелся. Он не заметил Майсгрейва, который, заслонившись рукой от солнечных бликов, разглядывал его.

При свете дня паренек показался ему чересчур уж хрупким. И хотя из-за плеч у него выглядывал арбалет, а седельные колчаны были полны тяжелых оперенных стрел, Алан выглядел не слишком воинственно, однако в седле держался ловко и привычно.

На Алане был костюм для верховой езды из темно-коричневой замши с суконным наплечьем, на ногах – сапоги с голенищами выше колен. На голове мальчика красовалась серая войлочная шляпа с длинным козырьком, украшенная петушиным пером. Одной рукой он перебирал поводья, легко направляя коня, и в движениях его не чувствовалось ни малейшего напряжения. Казалось, лошадь шла сама по себе. Это была чистопородная андалузская кобыла с гибкой шеей, сухой изящной головой и стройными как тростник ногами. Ее холеная светло-рыжая шерсть переливалась на солнце словно атлас.

«Такая красавица стоит немалых денег, – подумал Филип. – Должно быть, бедному сироте пришлось растрясти мошну». Филип усмехнулся. Мысль о том, что же значит для Джорджа Невиля этот Алан Деббич, не давала ему покоя. Пока же он только наблюдал.

Кто-то из толпившихся во дворе людей Майсгрейва приблизился к мальчику и стал довольно бесцеремонно разглядывать его. Но Алан не был этим смущен, и, склонившись с седла, сам заговорил с воинами. Было похоже, что он не новичок в солдатской среде, а когда острый на язык Гарри попытался подшутить над ним, мальчик парировал так, что воины взорвались громовым хохотом, а Гарри надвинул на глаза шапку.

Спустившись во двор, Филип направился к ним. Солдаты тотчас расступились, а Алан соскочил с седла и учтиво поклонился.

– Я прибыл, как вы и велели, сэр, к девяти.

– Вижу.

Филип кивнул в сторону слуги с навьюченным мулом:

– А это кто такой?

– Как кто? Мы отправляемся в дальнюю дорогу, и я, как и положено, взял с собой слугу. С ним моя поклажа.

– Тебя всем этим снабдил епископ?

– Да.

– Его преподобие очень добр к тебе.

– О да! Да продлит Господь его дни!

– Ну, я не так добр. И если ты по-прежнему желаешь ехать с нами, отошли слугу и мула обратно. Учти, что и я, и мои воины берем лишь столько, сколько помещается в заплечном мешке или чересседельных сумках. Только необходимое.

Не сказав Алану больше ни слова, Майсгрейв обратился к солдатам:

– Ну, кто хочет поразмяться?

Вызвалось сразу несколько желающих, но Филип выбрал троих и отозвал их в сторону.

Между тем Анна Невиль принялась перекладывать в небольшую кожаную сумку то, что, как она считала, может пригодиться ей в первую очередь.

– Грубиян, – сердито бормотала она. – Откуда тебе знать, что я леди и не могу обходиться той жалкой кучкой вещей, какой удовлетворится простой солдат.

Она развернула и встряхнула просторный бобровый плащ, крытый толстым сукном, хорошо предохранявший от дождя и ветра, и принялась раздумывать, не займет ли он слишком много места. Раздавшийся позади лязг мечей заставил Анну оглянуться.

Филип Майсгрейв, обнаженный по пояс, с двумя мечами в руках отбивал удары троих наступавших на него молодцов. Лицо его, обычно спокойное, даже несколько сумрачное, сейчас дышало каким-то мальчишеским задором. Он мгновенно парировал удары, наступал, уклонялся, налетал, сшибался и вновь наступал. Его длинные кудри разметались по плечам, на щеках пламенел румянец.

Вокруг рыцаря и его соперников образовалось кольцо зрителей. Чья-то широкая спина закрыла Майсгрейва от Анны, но девушка нетерпеливо оттеснила ее обладателя и оказалась в первом ряду зрителей. Не отрываясь, как зачарованная, глядела она на сражавшихся, видя одного лишь сэра Филипа. Его вдохновенное лицо, точные движения, сильное, словно отлитое из бронзы тело – все казалось ей необыкновенным. Долгое время прожившая в окружении одних лишь женщин, монахов и отшельников, она была поражена и ослеплена красотой и силой этого человека. Ее сердце учащенно билось, в горле стоял ком.

Сталь сшибалась со сталью, высекая длинные белые искры. Стремительным движением клинка Филип выбил оружие у одного из противников. Громкие одобрительные возгласы были ему наградой. Вскоре и другой, отступая под неудержимым натиском рыцаря, не устоял на ногах и под громкий хохот зрителей во весь рост растянулся на земле. Против Филипа остался лишь белобрысый юноша лет восемнадцати с миловидным бледным лицом. Майсгрейв, отбросив один из мечей и ловко фехтуя другим, стал стремительно наступать. Казалось, юноша не устоит и минуты против столь опытного противника. Но его выручала ловкость. Не раз он оказывался сбоку или даже позади рыцаря. Тогда Филипу приходилось резко разворачиваться, теряя темп, и начинать атаку снова. Наконец ему все же удалось прижать юношу к стене. Мечи их скрестились. Майсгрейв нажал, и их лица оказались рядом – мокрые, раскрасневшиеся от борьбы. Филип вдруг улыбнулся и, выпрямившись, отшвырнул меч.