Симона Вилар - Обрученная с розой

«Если мне сегодня и суждено погибнуть, то я уйду из этой жизни не один», – решил он, и его длинный меч засвистел подобно мечу архангела Гавриила.

В этот миг где-то высоко вверху распахнулась дверь, и на хорах, которые тянулись вокруг всего зала выше оконных арок, появилась Анна. В ее руках был арбалет.

– Лорд Фокенберг, остановите схватку!

Она прицелилась в него. Но вельможный бастард, державшийся все время в стороне, взглянув на нее, даже бровью не повел. Тогда Анна блестящим выстрелом сбила с него шляпу. Он и тогда не пошевелился. Зато его люди невольно замерли, не зная, что и подумать. Этой минуты было достаточно, чтобы Анна, метнувшись по балкону, склонилась над своими попутчиками и, протянув руку, воскликнула:

– Сэр Филип, письмо!

Майсгрейв не колебался ни минуты. Он верил Алану Деббичу. Выхватив из-за пояса послание, он перекинул его через перила к ногам девушки.

– Прекрасно задумано, Нэнси, – заметил Фокенберг. – Теперь письмо у нас.

Анна подняла письмо и, выпрямившись, с невозмутимым видом положила на плечо арбалет.

– Разумеется, дядюшка. Послание Эдуарда Йорка у меня, а значит, вам незачем убивать этих людей.

Она ослепительно улыбнулась.

– Но иной вопрос, захочу ли я передать его вам.

– Захочешь. Тебе ведь не понравится, если их казнят по моему приказу и голова этого рыцаря будет вывешена на воротах Уорвик-Кастл? Я предлагаю – письмо в обмен на их жизнь и свободу.

– О нет, милорд! Пока письмо находилось у них, вы еще могли оправдать свои разбойничьи действия желанием заполучить послание Эдуарда Йорка и их отказом. Но теперь, когда письмо у меня, я хочу лично передать его отцу, не впутывая вас в эту историю… Вот и выходит, что вы напали на людей, спасших меня и к тому же пользовавшихся гостеприимством Уорвик-Кастл. Итак, вы дважды погрешили против рыцарской чести. Добрая же слава пойдет отныне о Томасе Фокенберге! Не знаю даже, пожелает ли мой отец и далее оставлять вас наместником в своем графстве. – Она улыбнулась. – Что ж, любезный дядюшка, вот вам мое условие. Эти люди неприкосновенны. Только в этом случае я не стану говорить о случившемся с отцом. Как знать, может, и письмо со временем я решу отдать вам. А пока что я скрою его в одном из своих тайников, ибо отныне не верю ни единому вашему слову, лорд Фокенберг.

И, склонившись в грациозном поклоне, она исчезла с балкона.

Фокенберга била крупная дрожь. Он глядел на опустевшие хоры, скрипя от ярости зубами. Больше всего на свете ему хотелось сейчас отдать приказ уничтожить этого проклятого Майсгрейва и тем самым отомстить племяннице. Но теперь, когда у рыцаря не было письма короля, он и в самом деле неизбежно опозорил бы себя подобным приказом.

Он резко обернулся и встретился взглядом с Майсгрейвом. Лицо того было совершенно спокойным. Выдержка ни разу не покинула его, и это спокойствие еще сильнее разъярило Фокенберга. Он опустил голову, он не мог его видеть.

– В башню их! – рыкнул он. – И глаз с них не спускать!

Английский королевский двор не вел подолгу оседлого образа жизни. Бремя содержания многочисленной свиты венценосных особ было непосильно для населения одной только провинции, а отсутствие сносных дорог делало своевременный подвоз провианта из других графств невозможным. Исключение, пожалуй, составлял только большой торговый Лондон – чрево Англии. Вот и выходило, что Эдуард со свитой вынужден был кочевать из города в город, из манора[53] в манор, а за ними, скрипя колесами, двигались вереницы повозок с мебелью, нарядами, коврами, канделябрами, охотничьим снаряжением.

Вот и теперь, едва дороги подсохли, Эдуард собрался покинуть Йорк и отправиться в Шериф-Хаттон, где уже два года безвыездно проживала его мать, герцогиня Йоркская, порвавшая с сыном после его скоропалительной женитьбы на неровне. Герцогиня на все его обращения к ней отвечала глухим молчанием, но, когда Эдуард узнал, что Элизабет второй раз в тягости, он все же решился отправиться с супругой к матери в надежде, что хоть теперь Сесилия Йоркская, урожденная Невиль, смилостивится и признает Элизабет подлинной королевой.

При дворе шли спешные сборы. Однако, когда все уже было готово, королю стало известно желание Ричарда Глостера не покидать Йорка.

– В чем дело, Дикон? Разве ты не соскучился по матушке?

– О государь! Есть ли человек, который столь же сильно, как я, желал бы преклонить колени перед герцогиней Йоркской, однако дела заставляют меня остаться здесь.

Эдуард поглядел на брата и понимающе кивнул.

– Ну-ну. Я понимаю. Анна Невиль. Отчего, любезный брат, ты до сих пор не съездил за ней? Я думаю, уж если мы пошли на такой шаг, как письмо к Уорвику, то теперь следует поспешить с браком.

Ричард, не дрогнув, солгал:

– Я был слишком занят, ваше величество. Однако, клянусь гербом моих предков, как только вы отъедете, я немедленно займусь этим.

Он простился с Эдуардом и поднялся к себе в кабинет. Отсюда через узкое, в частых свинцовых переплетах оконце он мог наблюдать за отъезжающими.

Король стоял возле богато изукрашенного дормеза,[54] помогая устроиться там королеве и придворным дамам. Неподалеку герцог заметил обоих братьев Невилей – епископа Йоркского и Монтегю. С тех пор как пошли толки об обручении сына Монтегю и принцессы Элизабет, младший Невиль неотступно держался подле его величества. Епископ же явился, дабы благословить в дорогу отъезжающих. Ричард видел, как король опустился на колено и поцеловал перстень епископа.

«А ведь ежели бы этих Невилей вздернуть на дыбе, уж они-то наверняка могли бы поведать о своей племяннице. Но это невозможно, дьявол им в глотку! Чтобы их схватить, надо прежде добиться соизволения на это короля, а значит, волей-неволей придется сообщить Эдуарду о бегстве проклятой девчонки.

Чтоб им всем околеть от чумы! Представляю, что тогда сделает со мной славный Нед. Нет, сообщить ему об исчезновении Анны Невиль следует лишь в крайнем случае».

Ричард мерял шагами покой, нервно теребя шнуры на одежде. Крест честной! Чего стоила ему эта невозмутимость, в то время как в душе он горел в аду! Дьявол и преисподняя! Все летело к чертям, и его великолепный план трещал по всем швам. Ричард не находил себе места со дня исчезновения этой проклятой девчонки. В довершение всего затягивалось дело с похищением письма у Майсгрейва. Джон Дайтон, всегда такой исполнительный и опытный, потерпел полный провал, дважды упустив Майсгрейва, а теперь этот Бурый Орел исчез, словно сквозь землю провалился. Ежедневно с почтовыми голубями герцог получал от Дайтона послания, но утешительных известий все не было и не было. Ричард Глостер, впрочем, успокаивал себя тем, что не останется внакладе, даже если письмо и попадет к Уорвику, но в таком случае ему следует приложить все усилия, чтобы поскорей разыскать дочь Невиля. Ведь дни бежали, а об Анне не было никаких известий. Глостер с ума сходил от бессилия. Его люди вдоль и поперек обшарили Йоркшир, взяли под наблюдение все места, где могла объявиться девчонка, но все тщетно.

Со двора долетел шум отъезжающей кавалькады. Ричард приблизился к окну. Под глубокой аркой ворот уже скрылась большая часть карет и верховой свиты короля. Сверху герцог видел покрытые шелковыми попонами крупы коней, роскошные шляпы придворных, стальные каски эскорта. Все было пестро, как на новом гобелене. Внезапно внимание герцога привлекла фигура монаха на муле. Тот жался к стене, и его темный силуэт поневоле выделялся среди ярких одежд придворных и королевской стражи.

«А ведь я видел этого монаха в аббатстве Киркхейм. О небо! Уж не привез ли он мне вестей об Анне Невиль?»

Через какое-то время монах предстал перед его светлостью, протягивая послание. Ричард сорвал печать. Руки его дрожали, пока он читал. Письмо гласило:

«Светлейшему герцогу Глостерскому от скромного служителя церкви отца Ингильрама, настоятеля аббатства Киркхейм.

Ваши люди, милорд, подняли шум на всю округу, разыскивая Анну Невиль. Ради всего святого, отзовите их и верните мир и покой нашей обители. Дочери Уорвика здесь нет. Но преданность свою Вашей светлости я хотел бы засвидетельствовать иным образом.

Сообщаю Вам, что среди челяди епископа Невиля находится переодетая пажом девица, скрывающаяся под именем Алана Деббича, которая, судя по всему, и является разыскиваемой вами дочерью Делателя Королей.

Надобны ли иные доказательства того, что должность главы Йоркской епархии вверена человеку бесчестному, идущему наперекор воле своих государей!

Писано в день Святого Евстафия, 29 марта 1470 года от Рождества Христова».

Ричард поднял глаза и впервые за много дней вздохнул с облегчением.

– Вот как! Значит, наша быстроногая Нэнси у дядюшки епископа! А мои люди так ничего и не разнюхали, хотя и толкутся у Джорджа Невиля с утра и до утра, чтоб им сдохнуть до единого! Ай да Ингильрам! Выследил-таки. Не миновать ему и в самом деле быть примасом[55] Англии!

Герцог позвонил, вызывая дежурного придворного.

– Сэр Рэтклиф, – обратился он к высокому смуглому дворянину с тяжелыми чертами лица и плотно сжатым тонкогубым ртом. – Сэр Рэтклиф, отправляйтесь за его преосвященством епископом Йоркским. Я думаю, он еще не добрался до своей резиденции. Верните его. Верните и тотчас проводите в подземелье. Пожалуй, будет лучше, если мы побеседуем с ним именно там, – задумчиво добавил он.

Джорджа Невиля в самом деле не оказалось в епископской резиденции. Рэтклифу сообщили, что он поехал по делам находившихся на его попечении городских больниц. В больнице же его и застал посланец Глостера. Епископ беседовал со смотрителем приюта для подкидышей, когда перед ним предстал облаченный в доспехи Ричард Рэтклиф. В руках он держал высокий жезл с гербом Глостера.

– По высочайшему повелению герцога Глостера я приказываю вам следовать за мной!

Лицо епископа стало белее мела, хотя уже несколько дней он ожидал подобного визита. Его преосвященство понимал, что его дом полон шпионов, и догадывался, что слухи о пребывании в нем подростка, пользовавшегося особым вниманием епископа, неизбежно достигнут ушей герцога. Однако время шло, но никаких признаков этого не было. Сегодня минула декада с того дня, как Анна с отрядом Майсгрейва покинула Йорк, и Джордж Невиль решил, что, пожалуй, все обошлось. И вот является этот закованный в сталь посланец.

Трудно передать, какие чувства испытывал епископ по пути к Ричарду Глостеру. На душе его лежала тяжесть, губы невольно дрожали. Потребовалось все его самообладание, чтобы держаться с достоинством.

«Господи, смилуйся над многогрешным рабом Твоим. Ведь я исполнил свой долг, святой долг ближнего, христианина, наконец».

Он начал творить молитву, когда они въехали во двор замка Йорков. Миновав главный вход, Ричард Рэтклиф повел епископа в сторону, за одну из башен.

– Куда вы ведете меня, сын мой?

– Герцог желает, чтобы ваша встреча произошла в подземелье замка.

У Невиля едва не подкосились ноги. Подземелье!.. И Глостер!.. Если бы это был король! Но нет…

«Ангелы небесные, молитесь за меня! Это может означать лишь одно… Впрочем, арест примаса Англии – нечто иное. Его должен санкционировать король… Хотя, быть может, герцог хочет избежать огласки? Как бы там ни было, следует держаться. Мне ничего не известно. Пусть ищут, если угодно…»

Он ступил под свод, где его ожидали несколько человек с факелами в руках. Они были почтительны, а какой-то Бог весть откуда вынырнувший монах припал к его руке. Почти машинально епископ благословил его:

– In nomine patris… filii… sancti…[56]

Епископ и его сопровождающие стали спускаться по глухому каменному проходу. Над головой нависал низкий заплесневелый свод. Пламя факелов лизало сырые, сложенные из грубых камней стены. Из бокового прохода метнулась под ноги стая крыс, и епископ едва не оступился.

– Боже милосердный!

Шедший за ним человек со связкой ключей подхватил его.

– Их тут целый сонм, ваше преосвященство. Уж сколько раз я приносил сюда кошек, но эти исчадья ада их сожрали.

Впереди мелькнул отблеск факела. Им пришлось посторониться – двое коренастых хмурых стражников провели, подталкивая в спину, изможденного окровавленного человека. Тот шел как сомнамбула, ни на кого не глядя и, казалось, ничего не понимая. У Джорджа Невиля спина покрылась испариной.

– Поторопимся, святой отец! – подгонял Рэтклиф. – Мы почти уже пришли.

И он толкнул низкую дубовую дверь. Рослому Невилю пришлось сложиться почти вдвое, входя в нее. Когда же он выпрямился, то буквально остолбенел.

Первое, что он увидел, был висевший вниз головой нагой человек. Рядом в огромной печи пылал огонь, и его багровые блики скользили по разорванным сухожилиям и израненным мышцам несчастного, придавая ему жуткое сходство с разделанной на бойне тушей. В воздухе стоял тошнотворный запах крови и горелого мяса.