Симона Вилар - Обрученная с розой

Спустилась ночь, и величественный город замер. У ног рыцаря тихо плескалась Сена, из-за реки долетал лай собак. С башен города подали сигнал тушить огни, и Филип видел, как одно за другим гасли окна в Нельском отеле. И лишь в старой башне у реки в узком оконце осталась полоска света. Бог весть, почему Филип решил, что именно там покои Анны.

Неожиданно ему пришла мысль, что в помолвке Анны и Эдуарда чувства девушки сыграли второстепенную роль. Граф Уорвик рассудил как политик, а Анна как примерная дочь покорилась его воле. От этой мысли стало легче, но уже в следующее мгновение он вспомнил, что граф выдал старшую дочь за Кларенса по страстной любви, отвергнув более выгодную партию с Эдуардом Йорком. Так мог ли он, боготворящий младшую дочь, не посчитаться с ее чувствами, объявив ее невестой Эдуарда Ланкастера? Нет, безусловно, Анна сказала «да».

«Быть может, Анна, – думал он, пожирая глазами огонек в далеком окне, – я стану твоим злейшим врагом, и за эти ночи в Бордо тебя ждет расплата. Как же я был глуп и жесток! Погубив твою честь, я обязан был увезти тебя и сделать все, что в моих силах, чтобы ты улыбалась, несмотря ни на что. Но что сделано, то сделано, и твое доброе имя в любой час может подвергнуться поруганию. Ланкастеры щепетильны и горды… Как убедить Уорвика, чтобы он не торопился с этим браком?»

Свет в башне погас. Филип размышлял о том, что такой честолюбец, как Уорвик, никогда не откажется от надежды с помощью Ланкастеров возвести свою дочь на английский трон, а Маргарита Анжуйская предпочтет молчать, чтобы не ссориться с могущественным Делателем Королей. Эдуард?.. Ведь он, как говорят, без ума от Анны Невиль, и не раз бывало, что влюбленный мужчина щадил доброе имя своей супруги. К тому же он сын Маргариты, и, ежели ему передалась хоть унция ее ума, он будет желать сохранения союза с Уорвиком, а значит, не станет подымать шума.

Немного успокоившись, он обдумал, как ему разыскать Делателя Королей. Из-за праздничной суматохи это будет нелегко, и лучшее, что он может сделать, это дождаться утреннего выезда графа из Нельского отеля.

Часы на башне Консьержери гулко пробили двенадцать. Луны не было, и в разрывах облаков мерцали редкие звезды. Филип поднялся и, стряхнув налипший песок, двинулся в глубь ближайшей улицы. Незнакомый город, мрак, кое-где разрываемый отблесками факелов за решетками ворот. Он смутно помнил, что гостиница расположена близ собора Нотр-Дам. На фоне темного неба едва проступала двухбашенная громада собора, и Филип свернул в эту сторону.

Оказавшись в зловонном лабиринте переулков, он тотчас почувствовал, что город вовсе не так пуст, как показалось вначале. Здесь и там в кромешной тьме мелькали тени, доносился шепот, хлюпала грязь под чьим-то сапогом. Все окна и двери домов были наглухо заперты. Под порывами ночного ветра поскрипывали ржавые флюгера.

Майсгрейв споткнулся о цепь, которой на ночь перегораживали улицу, и выругался. Тотчас перед ним словно из-под земли вынырнула какая-то фигура.

– Подайте Христа ради, добрый господин! – прогнусавил пропитой голос.

Филип был не настолько рассеян, чтобы доставать кошелек на ночной улице. Толпы бродяг с наступлением темноты вышли на свой дьявольский промысел, и поэтому он лишь грубо оттолкнул нищего и продолжил путь.

– Где же ваше христианское милосердие, сударь? – раздался позади тот же голос, в котором звучала неприкрытая угроза.

Не оборачиваясь, Майсгрейв шел своим путем. Он ясно различал за собой шаги и вскоре понял, что нищий уже не один. Рядом раздался злобный смешок.

– Куда же вы так торопитесь, сударь? Или вы отказываетесь заплатить пошлину за ночную прогулку по Ситэ? Кошелек, сударь! Вы слышите – кошелек!

Шаги стремительно приблизились. Филип, обернувшись, в мгновение ока выхватил меч. Заслышав звон стали, грабители попятились. Он начал медленно отступать туда, где в конце темной улицы маячил красноватый отблеск пламени. Грабители, держась на почтительном расстоянии, двигались за ним. В конце концов он оказался на перекрестке. Здесь возвышалось каменное изваяние Иисуса, у ног которого горела масляная плошка. У постамента, скорчившись, сидел колченогий калека, походивший издали на широченную колоду мясника, облаченную в отрепье. Еще издали калека завел нудную жалобу, словно не замечая того, что происходит.

Филип продолжал двигаться, внимательно следя за грабителями. «Всего четверо, – отметил он. – К тому же один на костыле». Они держались на безопасном расстоянии, поглядывая на шевелящегося в сумраке калеку. Один из нападавших что-то сказал на непонятном Майсгрейву языке, а затем пронзительно свистнул. Тотчас откуда-то из темноты прозвучал отклик. Все это очень не понравилось Филипу. И тут у ног его раздалось:

– Кошелек, сударь. Кошелек или прощайтесь с жизнью!

Майсгрейв опоздал. Калека оттолкнулся и, высоко подбросив свое тело, оказался у него на спине. Рыцарю показалось, что на него обрушилась скала. Он едва устоял, могучие руки кольцом сжали его плечи, а к горлу подбирались железные пальцы. Филип рванулся, но не сумел сбросить калеку. Остальные грабители, размахивая тесаками, ринулись на него. Он отбил первые выпады, качнулся в сторону, пытаясь избавиться от страшной ноши, и краем глаза заметил, как из переулка выскакивают все новые вооруженные люди.

Тогда Майсгрейв изо всей силы ударил спиной о стену дома. Висевший на нем калека слабо охнул, но удержался и уже в следующий миг сжал горло Филипа так, что перед глазами рыцаря заплясали огненные языки. Каким-то чудом он отбил направленный ему в грудь клинок, но от удара сбоку не успел уклониться. Острая боль обожгла плечо.

«Если я сейчас не избавлюсь от калеки – я погиб».

Он вновь ударился об угол дома. Безногий глухо застонал и ослабил хватку. Филип ударил локтем. Плечо обожгло словно каленым железом, и он едва не взвыл, но в тот же миг ощутил, что свободен.

Разбойники наседали, и его выручал только длинный меч. Он описал им сверкающую дугу, и нападающие попятились, однако тот, который опирался на костыль, не был столь проворен. Острие меча чиркнуло по его груди. Хромой закричал, и тотчас Филип, схватив его поперек туловища, швырнул под ноги готовящимся к новой атаке противникам. Воспользовавшись их замешательством, он подхватил выпавший было меч и одним ударом снес голову вновь подбиравшемуся к нему безногому. Кровь ударила фонтаном, забрызгав Филипу лицо.

– Он убил Раймона Паука! Он убил предводителя! – вскричали бродяги, с ожесточением бросаясь на рыцаря.

Прижавшись к стене дома, Филип отчаянно оборонялся. У него не было щита, однако его противники не были слишком искусными фехтовальщиками, и вскоре трое или четверо из них бились в предсмертных судорогах на мостовой. Однако, к своему ужасу, Филип заметил, что число нападавших не уменьшалось, наоборот – все новые и новые бродяги стекались к перекрестку и, узнав о смерти Раймона Паука, хватались за ножи.

У Филипа стала неметь рука. Плечо ныло, он терял много крови. Чувствуя, что слабеет, он с отчаянием обратил взор на обступавшие его дома. Глухие стены, плотно затворенные ставни, дубовые двери. Обитатели Ситэ за все блага мира не пришли бы сейчас к нему на помощь, зная, как кровожаден и злопамятен ночной мир Парижа. Они отсиживались за своими запорами, прислушиваясь к шуму схватки, и молили небеса, чтобы беда прошла стороной. Лишь каменный Спаситель равнодушно глядел на отчаянно отбивавшегося от своры убийц одинокого воина.

Помощь явилась так неожиданно, что ни Филип, ни бродяги не успели опомниться. На соседней улице раздался топот копыт и замелькал свет факелов.

– Сюда! – кричал чей-то голос. – Сюда! Скорее, тут настоящая битва!

Часть бродяг без промедления кинулась врассыпную. Однако множество закованных в доспехи всадников преградили им путь. Заблестели клинки, раздались вопли, мольбы о пощаде. Филип в изнеможении привалился к сырому камню и возблагодарил Бога, а затем шагнул навстречу своим спасителям.

Большинство из них оказались лучниками короля с лилиями на туниках, наброшенных поверх доспехов, но были здесь и бургундские воины с эмблемой креста Святого Андре. Среди них выделялся рыцарь на прекрасном вороном жеребце и в богатом плаще. Из-под его бархатного берета выбивались темные с проседью пряди. Что-то в его облике показалось Филипу знакомым, но при зыбком свете факелов нельзя было судить наверняка. Зычный голос произнес:

– Черт побери! Господин Тристан,[86] взгляните! Этот молодец уложил не меньше дюжины мерзавцев.

Память Майсгрейва озарилась. С этим человеком он сражался на турнире в Йорке, с ним же позднее сидел на пиру, поднимая чашу за его здоровье.

Этот рыцарь отказался биться с ним на секирах во время состязаний, но, когда им удалось остаться с глазу на глаз, они удалились в ближний лес, чтобы там испытать себя в этом виде оружия. Они изнемогли в яростной сече, но ни один не уступил. В ближнем кабачке было выпито немало вина, и расстались они лучшими друзьями. И вот теперь этот рыцарь спас его от озверелой черни!

– Ваша светлость! Граф! Вы не узнаете меня?

Граф де Кревкер выхватил из рук ближайшего всадника факел и осветил лицо стоявшего перед ним забрызганного кровью воина.

– Страсти Господни! Майсгрейв! Клянусь гербом предков, такие встречи подстраивает судьба!

Он спрыгнул с коня и схватил Филипа в объятия. Тот глухо застонал.

– Что с вами? Вы ранены?

– Да. Но легко.

Граф повернулся к возглавлявшему королевских лучников воину:

– Мессир Тристан, пусть кто-нибудь из ваших людей уступит коня рыцарю.

Спустя час Филип оказался у камина в одном из покоев Бургундского отеля. На его плечо наложили тугую повязку с лечебным бальзамом, в высоком бокале плескалось подогретое французское вино, и чувствовал он себя совсем неплохо. Граф де Кревкер в просторном домашнем одеянии, заложив руки за спину, мерил шагами покой, ведя неторопливую беседу.

– Поначалу мой герцог наотрез отказался присутствовать на бракосочетании. И я его понимаю, ибо в Туре король Людовик нанес ему нешуточное оскорбление. К тому же союз герцога Бурбона с королем невыгоден для Бургундии. Однако сейчас все принесено в жертву, лишь бы не допустить новой войны. Людовик же слал гонца за гонцом, всячески подчеркивая свое дружеское расположение, и поэтому, когда герцог Карл немного поостыл, мы с Филиппом де Коммином уговорили его отправить в Париж посольство в знак почтения к сюзерену. Волей-неволей эта миссия была возложена на меня. Однако герцог долго колебался, посольство отправилось слишком поздно, и, если бы нам навстречу не был выслан Тристан Отшельник со свежими лошадьми, опоздание было бы неминуемо. Мы скакали до поздней ночи и прибыли в столицу как раз вовремя – вы в этом убедились. Боюсь, если бы не эта спешка, пришлось бы первому рыцарю Англии пасть от ножей ночных грабителей.

Граф опустился в кресло напротив.

– Я испытал немалое удивление, сэр рыцарь, встретив вас в Париже. И хотя сейчас во Франции достаточно англичан-ланкастерцев, но все же, насколько я помню, вы всегда сражались за Белую Розу. Что же заставило вас покинуть остров и явиться во французскую столицу?

Филип секунду глядел на Кревкера поверх бокала.

– От вас я не стану этого скрывать, ибо вы бургундец и сторонник моего короля. Дело в том, что Эдуард Йорк направил меня с тайным письмом к Ричарду Невилю, графу Уорвику.

– Вас?

– Да. Мне неведомо, что в этом письме и почему король решил отправить его не с обычным гонцом. Но я здесь, хотя, признаюсь, путь мой оказался куда более трудным, нежели я предполагал. Сложность моей миссии состоит еще и в том, чтобы сохранить ее в тайне, но раз уж само провидение позаботилось о нашей встрече, смею ли я просить вас, милорд, замолвить за меня слово перед Делателем Королей, чтобы он принял меня в качестве тайного гонца?

Кревкер в задумчивости потер подбородок.

– Для начала замечу, что вы весьма неосторожны и вовсе не политик, ибо подобная искренность – наименьшая из государственных добродетелей.

– Гром и молния! Но ведь вы только что спасли мне жизнь! Не мог же я вам солгать?

– Вас спас не только я, но и люди господина Тристана…

Он взглянул на рыцаря.

– Вы мне по душе, сэр Майсгрейв, и я помогу вам, хотя все это выглядит очень странно. Я имею в виду хотя бы то, что король Эдуард пожелал поддерживать связь с мятежным Уорвиком через тайного гонца, в сущности через частное лицо. Я опасаюсь подобной скрытности, так как за нею часто кроются недобрые дела и намерения. Однако, как я уже сказал, я помогу вам. Завтра на пиру я встречусь с графом и поговорю о вас. Сейчас, я полагаю, всем нам следует отдохнуть. Итак, доброй ночи, сэр Майсгрейв, и всецело положитесь на меня.

Проглянувшее наконец сквозь разрывы в тучах солнце осветило шпили многочисленных монастырей и церквей Парижа, скопища домов, широкую ленту Сены, в которой отражались шиферные крыши и стройные колонны особняков. Улицы украсились флагами, коврами и яркими полотнищами. Весело звонили колокола Сен-Жермен-де-Пре, аббатства Сен-Мартен, Святой Женевьевы, церкви Благовещения, и даже тяжелые колокола Бастилии гудели сегодня празднично. Тысячи вспугнутых шумом голубей взвились в воздух и теперь кружили в поднебесье над городом, который сегодня отдавал свою принцессу в супруги герцогу Жану II Бурбонскому.