Уорвик короткими глотками допил вино и, иронично поглядывая на рыцаря, сказал:

– Конечно, можете, если вам угодно, чтобы ваши раны открылись, началось воспаление и вы отдали Богу душу от лихорадки где-нибудь в придорожной гостинице.

Филип закрыл глаза.

– Вы правы, милорд. Ехать сейчас было бы полным безрассудством. Однако, клянусь Святым Юлианом, едва я наберусь сил, без промедления уеду. Думаю, это произойдет не позже чем через неделю. Лекарь Ришар сказал, что моей жизни ничего не угрожает, и я полагаю, что с Божьей помощью я скоро встану.

– Аминь. Меня восхищает ваше самообладание. Подумаешь, грудь – в котлету, чудом не задето легкое, потеряно много крови и сломаны четыре ребра! Хотел бы я знать, что заставляет вас так спешить в Англию? Если не угодно – не отвечайте.

Он вновь налил себе вина и взглянул на рыцаря.

– Вы уже слышали о скорой свадьбе моей дочери? Жаль, если вы не сможете на ней присутствовать. Она, конечно, не будет столь пышной, как хотелось бы, однако и я, и родня принца сделаем так, чтобы все было в наилучшем виде и ex more.[92] Но известно ли вам, сэр рыцарь, что именно вы виной тому, что перенесен день свадьбы Эдуарда и Анны?

Филип вопросительно взглянул на Уорвика. Тот залпом осушил бокал и вдруг поморщился, словно вино изменило вкус.

– Уж эти мне Ланкастеры! – пробормотал он, а затем взглянул на Филипа и подмигнул. – Королеве Маргарите мерещится, что я только и жду, как бы вновь завязать отношения с Эдуардом Йорком. Она неглупая женщина, эта королева Алой Розы, однако, клянусь Страшным судом, ей повсюду мерещатся измены. Она так и не поверила в искренность Кларенса, считая, что он втайне поддерживает не нас, а старшего брата. Впрочем, она болезненно относится ко всему, что имеет отношение к Белой Розе. Одним словом, после турнира она поставила условие – если йоркист окажется в Нельском отеле, Анна и Эдуард должны обвенчаться незамедлительно. Надо сказать, мы недолго раздумывали. И я, и моя дочь давно хотели этого брака, а Маргариту необходимо было успокоить. Так вот и обстоят дела.

Филип вновь прикрыл глаза. Ныла грудь, тупо стучало сердце. Более нелепого стечения обстоятельств он и представить не мог. Он глухо повторил:

– Я уеду, как только смогу.

Уорвик пожал плечами. Он допил вино и, пожелав Майсгрейву скорейшего выздоровления, удалился.

Потянулись нескончаемо однообразные дни. Филип лежал, вслушиваясь в шумы большого замка. Возле него дежурила молчаливая сестра Летиция, приходил сухонький, преисполненный важности лекарь Ришар. Филип был покорным больным, он выполнял все, что от него требовали, лишь бы скорее встать на ноги. По вечерам сиделки менялись, и от сестры Урсулы он узнавал новости. Анна не приходила ни разу. В глубине души рыцарь и не желал ее прихода – зачем терзать себя, когда все предрешено?

На седьмой день Филип поднялся. Опираясь на плечо сестры Урсулы, он спустился в сад.

В тот же вечер его вновь посетил Уорвик. Но в этот раз он был не в духе. Сухо осведомился о его здоровье и удалился. Сестра Урсула тут же сообщила, что поговаривают, будто король Людовик настолько занят швейцарским посольством, что перестал принимать английского графа, к тому же и отношения между Маргаритой Анжуйской и Уорвиком оставляют желать лучшего. Добрая женщина не подозревала, что выбалтывает сведения, заведомо не предназначавшиеся для ушей сторонника Йорков. Хотя ей-то что до войны в Англии?

Спустя два дня Нельский отель опустел. Граф, его дочь и будущий зять в сопровождении пышной свиты отправились в Венсен, чтобы на следующее утро принять участие в большой королевской охоте. Филип уже крепче держался на ногах и в тот же день уладил дело с продажей доставшихся ему по праву победителя доспехов и коня Делорена, проведал Кумира, а на обратном пути решил прогуляться по садам Нельского отеля.

Здесь, на затененной аллее, он и столкнулся с Маргаритой Анжуйской. Рыцарь учтиво поклонился, но королева презрительно отвернулась.

– Никогда не предполагала, что под моим кровом снова будет смердеть Йорками, – с отвращением бросила она.

– Ваше высочество могут быть спокойны. Завтра я покидаю Париж.

– Отрадно слышать, – оборвав разговор, королева проследовала своей дорогой.

На другой день, едва отворили Сент-Антуанские ворота, Филип отправился в Венсен. В ветвях придорожных деревьев щебетали птицы.

Утро было свежее и прохладное. Застоявшийся Кумир то и дело порывался в галоп, но рыцарь сдерживал его, не чувствуя себя достаточно окрепшим для быстрой езды. Когда же над верхушками лип в предрассветной дымке возникли тяжелые величественные башни Венсенского замка, он и вовсе пустил коня шагом.

Майсгрейв не мог уехать, не простившись с графом, но и не мог более дожидаться его возвращения в Нельском отеле. Это и заставило его принять решение заглянуть в Венсен, поблагодарить Уорвика и справиться, не надо ли передать что-либо королю Эдуарду. Стремился ли он увидеть Анну? Нет, отвечал он себе, хотя, пожалуй, это и было подлинной причиной его поездки в Венсен.

На широком замковом дворе, несмотря на ранний час, уже было шумно. Лаяли и скулили собаки, суетились сокольничии, фыркали и ржали кони. Филипа пропустили во внутренний двор не сразу – охрана замка была многочисленна и дотошна. Однако победителя шотландца Делорена в конце концов признали, и далее ему служило пропуском имя графа Уорвика. Впрочем, ни граф, ни иные знатные особы, принимавшие участие в охоте, еще не выходили, и Филип стал ожидать, стоя в стороне и успокаивая Кумира, взбудораженного суетой.

Конюхи вывели лошадей – холеных, в богатой, блистающей драгоценными каменьями упряжи, с расшитыми чепраками и удилами, с которых свисали шелковые кисти или мелодично перезванивающиеся колокольчики. Несколько слуг столпились возле одной лошади. Это был поразительной красоты арабский иноходец – белый, без единой отметины, с горящими глазами, сухой, изящно посаженной головой, тонкими ногами и пышным серебристым хвостом. Конь нетерпеливо грыз удила, роняя на грудь клочья пены, бил копытом и сердито фыркал. Два конюха удерживали его, ласково оглаживая. На иноходце было обшитое галуном дамское седло с серебряными стременами. Передав повод Кумира одному из конюших, Майсгрейв приблизился к белому скакуну, вслушиваясь в речи окружающих.

– Он горяч, сверх меры горяч. Не даме ладить с ним.

– Говорят, эта англичанка родилась в седле и шутя справится с любым необъезженным жеребцом.

Филип выступил вперед.

– Кому принадлежит этот конь?

– Да ведь это же свадебный подарок короля Рене Анжуйского невесте его внука! Поистине королевский дар! Но видели бы вы эту юную даму верхом! Клянусь святым Губертом, покровителем охоты, никогда еще не доводилось мне видеть более отчаянной наездницы!

В этот миг во дворе все пришло в движение, большая двустворчатая дверь распахнулась, и по широкой лестнице, облаченный в охотничий костюм, спустился Людовик Французский. За ним следовали светлобородые швейцарцы, ради которых и устраивалась эта охота, и пестрый рой рыцарей и дам.

Филип отступил в сторону, но король уже выхватил его из толпы цепким взглядом.

– Да вы уже оправились, сударь! Воистину вы выкованы из стали. Хотел бы я, чтобы мое войско состояло из таких же храбрых и выносливых воинов.

Филип молча поклонился. С ним уже говорил Уорвик, и рыцарь недоумевал, зачем король вновь возвращается к этой теме. Людовик еще какой-то миг смотрел на безмолвствовавшего Майсгрейва, а затем резко отвернулся и двинулся прочь. Казалось, он тут же забыл об английском рыцаре, занявшись разговором с псарями.

– Не правда ли, великолепная свора? – спросил он, обращаясь к одному из швейцарцев, по-видимому, возглавлявшему посольство. – Клянусь Пасхой, даже у Карла Смелого нет такой. Я человек непритязательный, но и у меня есть маленькие слабости. Эти псы – одна из них. Кстати, вот эта черная с подпалинами борзая обошлась мне в добрых пятнадцать ливров. Зато нюх у нее, как у ищейки, и она еще ни разу не теряла след. А эта пара догов прислана мне с острова Родос, и в прыжке они играючи опрокидывают вепря.

Среди свиты рыцарь заметил Уорвика. В тонком изгибе губ графа читались озабоченность и раздражение, между бровей залегла глубокая складка. На хлопочущего с собаками короля он глядел едва ли не с презрением. Среди англичан-ланкастерцев, которые тоже оказались в числе приглашенных, Майсгрейв заметил и графа Оксфорда, и канцлера королевы Фортескью, и обоих Сомерсетов. Все они также выглядели раздраженными и держались поближе к Делателю Королей, в стороне от остальных вельмож.

Что-то явно не ладилось между властителем Франции и Ричардом Невилем. Из слов болтушки сестры Урсулы Филип понял, что Уорвик настаивает на выполнении королем обязательств в отношении Ланкастеров, а Людовик, хитря и лукавя, под разными предлогами оттягивает выступление, опасаясь обострять отношения с Бургундией, союзницей Йорков.

Оглянувшись, король встретился взглядом с Уорвиком.

– Вам не нравятся мои псы, граф?

– Как можно, сир! – голос Уорвика был бесцветен и тих. – Дело в том, что, наблюдая за ними, я вспомнил свою свору белых аланов, что осталась в Англии. Только они и не уступят вашим. И, клянусь всем святым, когда я вновь вернусь хозяином на свои земли, я непременно пришлю вам пару.

Намек достиг цели. Выдержав паузу, король вернулся к собакам, небрежно бросив через плечо:

– Видит Бог, так и будет, мессир граф.

В этот миг Филип увидел Анну. В охоте принимали участие не более семи дам, и Анна была в их числе. Ее белое платье скрывал темно-зеленый бархатный плащ с меховой опушкой. Короткая белоснежная вуаль мягко ниспадала с невысокого, в форме усеченного конуса, головного убора. Оживленная и разрумянившаяся, она поглядывала по сторонам и, казалось, не могла не заметить Майсгрейва, однако, окруженная блестящими молодыми людьми, Анна весело болтала, не подавая виду.

Тем временем королевский егермейстер направился к Людовику и доложил, что все готово для охоты. Ловко вскочив на коня, король подал сигнал начинать. Тотчас запели трубы, и во дворе замка все пришло в движение. Филип увидел, как у стремени белого иноходца опустился на колено принц Эдуард, и Анна Невиль, опершись башмачком на его руки, взвилась в седло. Горячий жеребец всхрапнул и метнулся было в сторону, но маленькая крепкая рука девушки натянула поводья, заставив его смириться. Анна посмеивалась, ласково похлопывая его по холке и по-прежнему не замечая Майсгрейва. Эдуард Уэльский, его кузен Рене Лотарингский, юный Жан Оранский и другие молодые аристократы окружали ее, наперебой выказывая знаки внимания.

Тем временем охотничий кортеж, окруженный конными егерями, начал втягиваться в ворота. Рядом с ним двигались пешие псари, ведя на сворках по пять-шесть возбужденно лающих охотничьих псов. Сокольничии несли соколов в клобучках – на случай, если король не удовлетворится обычной травлей и пожелает поохотиться с птицами.

Филип сел в седло и увидел, что Уорвик делает ему знаки приблизиться. Он поехал рядом с графом, но, не удержавшись, оглянулся в поисках Анны.

– Моя дочь выехала в числе первых, – сказал Уорвик.

Филип уловил в его голосе странную интонацию – в нем звучало сочувствие. Он опустил голову. Вскоре ему предстоит уехать, а значит, они больше не увидятся. Несколько минут он ехал молча, чтобы привести мысли в порядок. Это удалось не сразу, но, когда он смог взглянуть в глаза Уорвику, лицо его было бесстрастным.

– Я покидаю вас, сэр. Разумеется, я сожалею, что мне не удалось проститься с моей отважной спутницей, но это, видимо, и к лучшему. Прошу вас передать ей мои извинения и пожелания счастья.

Уорвик кивнул. Они выехали на лесную тропу и пришпорили коней.

– Мне не стоит следовать за охотой, – сказал Филип. – А следовательно, я распрощаюсь с вами прямо сейчас.

Граф свернул в сторону, и они оказались на едва заметной боковой тропинке. Шумная кавалькада тянулась стороной, сопровождаемая ревом охотничьих рогов.

– Вы уверены, что вполне в состоянии выдержать дорогу? – спросил граф.

Его гнедой берберийский жеребец плясал и порывался вслед за проносившимися мимо лошадьми. Сдерживая его, Уорвик кружил на месте.

– Что я должен передать моему королю? – спросил Филип.

– Ничего. Хотя, пожалуй, передайте, что о его письме мы побеседуем, когда я вернусь в Англию. А произойдет это, клянусь вечным спасением, довольно скоро!

При этом граф улыбнулся, и улыбка у него вышла такой, что Филип невольно посочувствовал своему королю. В этом человеке была несокрушимая вера в победу, и Майсгрейв невольно проникся ею.

– Прощайте, милорд, – сказал он.

– Прощайте и вы, сэр рыцарь. Да хранит вас Господь. И знайте, что ни я, ни Анна никогда не забудем того, что вы для нас сделали.

С этими словами он повернул коня и галопом понесся в ту сторону, откуда доносились звуки охоты.