Напрасно она всматривалась в проезжающих по дороге всадников, каждый раз надеясь, что один из них окажется Палевским. Он так и не появился ни на пути следования корпуса, ни когда сопровождающие их офицеры свернули влево на дорогу, ведущую к мосту. Докки то и дело будто невзначай оглядывалась, но в конце концов была вынуждена смириться с тем, что граф уже не появится.

На закате они добрались до переправы, где увидели лишь останки недавно сожженного моста. Матвеев в замешательстве посмотрел на обуглившиеся опоры и вытащил из планшета карту.

— Следующий мост выше по течению, примерно в десяти верстах отсюда, — он задумался, изучая по карте дороги, туда ведущие.

Докки похлопала по шее измученную Дольку.

— Наши лошади не смогут сегодня пройти еще десять верст, — тихо сказала она Афанасьичу, встревоженная неожиданным препятствием на пути. Здесь, в безлюдье, она чувствовала себя крайне неуверенно.

«Все было бы по-другому, будь рядом Палевский, — затосковала Докки. — Он-то всегда придумает выход из любого, даже самого неприятного и опасного положения. Такой сильный, такой надежный…»

— Посмотрим, — хмуро ответил Афанасьич. — Не дойдут — остановимся где по дороге. Французы вроде далече остались.

Докки представила себе, как они ночуют на сырой земле в лесу, и ей стало совсем не по себе.

— Придумаем что-нибудь, — Афанасьич обернулся на дорогу, по которой они приехали.

— Считай, дела все наши разрешены, — вдруг сказал он и кивнул назад.

Докки повернула голову и увидела всадников, во весь опор скачущих в их сторону. Среди них — она не сразу поверила своим глазам — был Палевский. Сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди, она даже не пыталась сдерживать радость.

— О, это он! — прошептала Докки, генерал махнул рукой своей свите, офицеры придержали лошадей, а он поспешил к ней.

— Не гадала уж вас увидеть, — сказала Докки, чуть задохнувшись от переполнившего ее ощущения счастья.

— Ежели я говорю, что постараюсь, то я очень стараюсь, — взгляд его лучился улыбкой.

— Не мог же я расстаться с вами, не попрощавшись как следует, — тихо добавил он, так выразительно посмотрев на ее губы, будто собирался поцеловать ее, как тогда, в роще.

Докки часто вспоминала тот их единственный поцелуй, не раз мечтала вновь оказаться в его объятиях и почувствовать его губы на своих губах, и теперь внутри у нее все задрожало при мысли, что он хочет того же. Она вспыхнула и невольно оглянулась на Афанасьича, который усердно рассматривал останки моста. Палевский же, внимательно за ней наблюдающий, довольно хмыкнул, сжал и отпустил ее руку и посмотрел на реку.

— Балбесы, — беззлобно, но с некой досадой в голосе сказал он. — Должны были сохранить часть мостов для армейских надобностей, а сожгли почти все. Особенно отличился один из флигель-адъютантов государя, которому было поручено в случае необходимости истребить переправы. Пылая усердием, он поспешил исполнить задание, умудрившись сжечь не только мосты, но и провиантские магазины во всей округе, тогда как французов здесь еще не было и близко. Интересно, где государь находит этих остолопов?

— Вероятно, ему нравится окружать себя усердными исполнителями, — смеясь, предположила Докки, которую уже не страшило ни отсутствие моста, ни прочие затруднения. Рядом с ней находился Палевский, и все остальное было уже неважно.

— И красноречивыми, — добавил он. — Поскольку, убежден, каждому своему поступку они умеют придать красивую наружность и доказать, что все, ими сделанное, имело все основания быть сделанным именно так, а никак иначе.

Палевский развернул свою лошадь и жестом пригласил Докки ехать с ним.

— Тут недалеко до квартиры, которую для меня обустроили, — сказал он. — Барская усадьба, оставленная владельцами. Не все успели вывезти, так что можно будет переночевать с некоторыми удобствами. Вы еле держитесь, устали, — в голосе его прозвучала нежность, которая растрогала Докки и придала ей сил.

Она действительно с трудом сидела на лошади — как ни любила верховую езду, выдержать целый день в седле было непросто. И могла только удивляться, как Палевский столь легко переносит этот напряженный поход, всюду успевает, носится взад и вперед и даже не выглядит усталым. Она же была голодна, у нее болела спина и затекали ноги, хотя все это казалось неважным по сравнению с радостью, которую она испытывала, находясь в его обществе.


Они отправились в путь и вскоре въехали в распахнутые ворота просторного двора, в глубине которого стоял желтый с белыми колоннами барский дом, по второму этажу опоясанный балконом с фигурной балюстрадой. У круглой клумбы, полной пенистых шапок бело-розовых пионов, притулилась развалившаяся телега, груженная пустыми книжными шкапами. Дорога перед особняком и газоны были захламлены мешками, тряпками, ящиками, бочками и разномастной мебелью, в спешке брошенной хозяевами. По двору ходили солдаты, подбирая и перетаскивая мебель в дом.

— Мы со штабом расположились в левом крыле, а вам предоставим правое, — сказал Палевский, снимая Докки с лошади. — Разместим со всем доступным комфортом. Поужинаете и пойдете отдыхать.

Она только кивнула, пытаясь устоять на онемевших ногах, что оказалось возможным лишь благодаря крепкой руке генерала, поддержавшей ее за талию. К ним подбежал младший офицер — забрать лошадей.

— Долька, — Докки нашла в себе силы потрепать потную шею измученной кобылы, выдержавшей столь долгий и утомительный путь.

— С ней все будет в порядке, — успокоил ее Палевский. — Сейчас и оботрут, и накормят, и напоят.

Он хлопнул по крупу свою вороную.

— И за Прозерпиной проследят.

— Прозерпина? — Докки издала смешок, Палевский рассмеялся:

— Приходится оправдывать свое прозвище.

Коней увели, Афанасьич с сумками, снятыми с вьючной лошади, пошел в дом. Генерал довел Докки до парадной двери и сообщил, что через полчаса будет ужин.

— Разносолов не обещаю, но найдем, чем подкрепиться, — улыбнулся он ей и повернул обратно во двор, а Докки медленно поднялась на второй этаж, где в отведенной ей комнате хлопотал Афанасьич. Это была большая полупустая спальня с массивной кроватью в центре, вынести которую в двери можно было лишь распилив на части.

— Сейчас застелю нашими простынями, — сказал слуга, распаковывая сумки. — Одеяла и подушки вам принесли, не ахти какие, но сойдет для военного времени. Печку растоплю и воду согрею. Во дворе чан видел подходящий, вам помыться.

Докки без сил опустилась на один из разномастных стульев, поставленных в ряд вдоль стены, и вытянула ноги.

— Не хлопочи сильно, — сказала она. — Тоже ведь устал.

— Мое дело служивое, — возразил Афанасьич. — Опять же мужику легче перенести и дорогу, и неурядицы всякие, нежели женщине. Намаялись, поди, целый день на лошади. Ну, ничего, сейчас отдохнете.

Он вышел из комнаты, а Докки сняла сапожки, переобулась в легкие комнатные туфельки и надела домашнее платье, предусмотрительно уложенные горничной, а когда принесли воду, наскоро умылась и причесалась, скрутив волосы в узел на затылке.

— Орел вас уж поджидает, — сообщил Афанасьич из-за двери.

Докки, чувствуя себя куда бодрее, вышла в коридор и увидела Палевского. Он стоял на лестничной площадке, облокотившись о перила, и она чуть не споткнулась под его взглядом, которым он окинул ее лицо и фигуру.

— Вы так прелестны, madame la baronne! — шепнул он ей, едва она приблизилась. Докки зарделась, как юная барышня, а он, пожимая ее пальцы, своим низким волнующим голосом, от звука которого ее кожа покрывалась мурашками, продолжил:

— Божественное видение, при виде которого так легко потерять голову.

— Вы-то ни при каких обстоятельствах ее не потеряете, — пробормотала она.

— Наверное утверждать сие невозможно, — ответствовал он и склонился, целуя ее руку.

«Как всегда — насмешничает, — подумала Докки, тая от прикосновения его губ. — И поступает по всем правилам обольщения: улыбки, взгляды, комплименты, прикосновения… И прекрасно понимает, что это действует безотказно на чувствительные женские сердца. Обворожителен до невозможности…»

Его волосы были еще влажны — за эти полчаса он успел привести себя в порядок, побриться и переодеться в чистое. На выцветшем полевом мундире красовались целые эполеты, шею обвивал черный платок, сапоги сверкали. Докки покосилась на свое свежее, но не глаженое муслиновое платье, вспомнила небрежно скрученный узел волос и отсутствие чепчика на голове — он был порядочно измят в сумке, что она решила его не надевать.

— Ступай! — вдруг сказал Палевский, глядя ей за плечо. Докки поворотилась и увидела в коридоре Афанасьича, настороженно на них взирающего.

— Ступай, здесь я в ответе за твою барыню, — повторил генерал таким тоном, что Афанасьич, заворчав, скрылся за дверью своей комнаты.

— Не слуга — дуэнья, — хмыкнул Палевский.

— Он мне очень предан, — пояснила Докки.

— Я так и подумал, — он еще раз сжал ее руку и сказал уже серьезно: — Внизу собрались мои штабные. Воодушевленные присутствием дамы, они расстарались на славу при подготовке ужина. Мне придется их вам представить. Но ежели вы против, еду принесут в вашу комнату.

Докки еще днем поняла, что ее появление в корпусе Палевского все равно не останется незамеченным. Даже если ее не узнают, слухи все равно пойдут. Теперь было уже поздно прятаться ото всех. Кроме того, для нее была дорога каждая минута, проведенная в обществе графа.

— Нет, нет, — сказала она. — Мне будет приятно познакомиться с вашими сослуживцами.

— Тогда пойдемте.

Он помог ей спуститься по лестнице и ввел в столовую, где у большого обеденного стола стояли офицеры. При виде Докки они вытянулись, и Палевский представил ей начальника своего штаба, заместителей, адъютантов и еще нескольких офицеров из командования корпусом и бригадами. Ее усадили на лучшее место, Палевский сел рядом, и они приступили к ужину, который оказался, по мнению голодной Докки, выше всяких похвал. Был и горячий суп, и жареное мясо, гречневая каша с уткой, свежие овощи, теплый, только испеченный хлеб и вино.

— Из хозяйских подвалов, — объяснил Палевский, наливая в высокие бокалы, обнаруженные в доме, красное терпкое на вкус вино.

Помянув павших товарищей, выпили за победу над французами, за сегодняшнее успешное сражение. Докки поразилась про себя, вспомнив, что только утром наблюдала за боем. События этого долгого дня отодвинули схватку на лугу куда-то далеко-далеко. Говорили о французах, о Бонапарте, об отступлении русской армии, о походных проблемах и распоряжениях командования. Докки, уже немного разбираясь в этих военных делах, с интересом прислушивалась к разговорам, не забывая отдавать должное еде, которую ей то и дело подкладывал на тарелку Палевский, выбирая для нее самые лучшие куски.

— Можете представить, весь эскадрон несколько часов искал эту лошадь, — рассказывал один из командиров и, обернувшись к Докки, пояснил: — У одного офицера отвязалась и убежала запасная лошадь. Он так был убит этой потерей, что солдаты и офицеры эскадрона бросились ее искать по всему лесу.

— Такая ценная лошадь? — удивилась она.

— Да обычная лошадь, — со смешком сказал кто-то, — просто ее некогда поцеловала дама сердца подполковника, потому он этой лошадью крайне дорожил.

Докки была растрогана.

— Как это мило, — сказала она. — И что, нашли ее?

— Нашли. Подполковник был счастлив, эскадрон — тоже, потому как смог вернуться на марш.

— Ежели бы вы поцеловали мою лошадь, я бы тоже ею весьма дорожил, — склонившись к ней, прошептал Палевский. — Хотя предпочел, чтобы вместо лошади вы поцеловали меня.

Докки смутилась и строго посмотрела на него, стараясь скрыть, как приятны ей эти слова. Его глаза улыбались.

«Ох, что же он со мной делает?» — подумала она и попыталась сосредоточиться на разговоре офицеров, который зашел о каком-то улане, зачисленном сегодня в один из эскадронов. Как поняла Докки, этот улан был артиллеристом, но желал служить в кавалерии. Он ушел из своей роты и записался в уланский полк, где по стрижке волос его уличили и еще в Вильне приговорили к смертной казни за дезертирство. Приговор не успели привести в исполнение — в город вступил неприятель. Этот бедолага попал в плен, бежал, добрался до нашей армии, явился в штаб и чистосердечно все рассказал. За такую преданность улан был прощен и зачислен в кавалерийский полк, как того желал.


Обсуждая сегодняшний бой, офицеры со смехом вспоминали стычку штаба с французами, и Докки поинтересовалась, почему всем было так весело после боя.

— Даже раненые с радостью о нем говорили, — сказала она.