Все знали, сколь недовольно общество как заключенным несколько лет назад унизительным Тильзитским договором и последовавшей за ним континентальной блокадой, разорявшей страну, так и самим поведением Бонапарте, обращавшимся с Россией, словно господин с холопом. Если сейчас — когда французы заняли столько западных земель России — будет предпринята попытка заключения мира с Францией, то последствия этого шага могут стать для государя весьма нежелательными.

— Судя по всему, его величество к тому не склонен, — Катрин пожала плечами, показывая, что удивляться ничему не приходится. — На место Барклая-де-Толли прочат графа Кутузова, поскольку все страшно возмущены отступлением наших армий, военного министра кто во что горазд обвиняют в измене. Кутузов выбран начальником петербургского ополчения, государю же все равно придется кого-то назначать в руководство объединенных армией, поскольку Багратион с Барклаем вместе не уживутся.


Обсудив военные дела, дамы заговорили о светской жизни в Петербурге, поведав Докки новости столичного общества последних месяцев.

— Работают театры — ставят нечто очень патриотическое, и все валом валят на какую-нибудь трагедию вроде «Дмитрия Донского». Французский театр, напротив, пустует. Кстати, сейчас здесь находится мадам де Сталь проездом из Москвы. Наши шутники утверждают, что стоило ей лишь появиться в России, как Бонапарте последовал за нею сюда. Ее принимают в салонах, хвалят в лицо, а за глаза, по обыкновению, обвиняют в безнравственности и легкомыслии, сравнивая ее известность с Коцебу: мол, оба популярные писатели, но оба не стоят того, чтобы ими восхищались.

Докки невольно улыбнулась, осознавая, как ей не хватало общения с подругами.

— Я очень рада, что вы вернулись, — будто угадав ее мысли, сказала Ольга. — Ужасно соскучилась по вашему обществу и вашим вечерам, которые, как все надеются, возобновятся.

— Чем еще заниматься в Петербурге, если не наслаждаться беседами с интересными людьми? В Вильне, увы, все разговоры сводились к обсуждению потенциальных женихов, их чинам да состояниям.

— Для Мари с Алексой, верно, это были самые занимательные обсуждения, — предположила Катрин.

— Вы угадали, — рассмеялась Докки.

После ухода Ольги и Катрин она еще долго сидела на месте, уставившись в одну точку, растревоженная разговорами о Палевском. «Интересно, знает ли о том Швайген?» — рассеянно думала она, не столько вспоминая беседу с подругами, сколько Палевского, мучительно желая оказаться рядом с ним и завидуя всем тем, кто мог в эту минуту видеть его и слышать.


Ее раздумья прервал дворецкий, возникший в дверях библиотеки.

— Госпожа Воропаева, — доложил он.

— Проси, — обреченно кивнула Докки. Ей вовсе не хотелось видеться с Мари, но было невозможно не принять ее.

— Chèrie cousine! — воскликнула Мари, едва появившись на пороге, и с распростертыми объятиями поспешила к Докки. Та приняла ее весьма холодно.

— Чем обязана? — баронесса показала гостье на кресло, сама присела напротив — на диван.

— Но, chèrie, ты же понимаешь, как я скучала по тебе и как рада вновь с тобой свидеться, — обиженно поджала губы Мари, почувствовав изменившееся отношение Докки. — Надеюсь, ты забыла ту нашу небольшую размолвку в Вильне? Я вовсе не хотела тогда тебя обидеть — напротив, я переживала за тебя и хотела помочь. Хотела как лучше.

— Неужели? — насмешливо подняла брови Докки, но Мари, не заметив иронии в голосе кузины, с жаром продолжила:

— Мне ужасно жаль, если ты тогда уехала в обиде на меня. Но это все Алекса! Она вела себя недостойно, и я это потом поняла, когда они объединились с Жадовой и начали плести свои отвратительные интриги. Ну, ты же знаешь эту Жадову!

И Мари торопливо, словно боясь, что не успеет высказать все, что хотела, затараторила о том же, что уже описывала в своем письме и что, судя по всему, до сих пор волновало ее: о нестерпимой обстановке в Вильне, сложившейся после отъезда Докки, об интригах и сплетнях, дележе женихов и так не вовремя начавшейся войне, которая разрушила все ее планы.

— По дороге в Петербург мне приходилось терпеть бесконечные поучения Алексы. Она вела себя так, будто чуть не из милости взяла нас с Ириной с собой в дорогу, — жаловалась она. — Когда же я не выдержала и напомнила ей, что карета моя, а лошади принадлежат тебе, она надулась и заявила, что это упряжка ее семьи, и я не имею к ней никакого отношения.

«Как я могла так долго не замечать, что Мари столь недалекая и мелочная женщина? — думала Докки, с трудом вынося трескотню кузины. — Нет, я понимала, конечно, что она неумна, порой завистлива и навязчива, но я жалела ее и была привязана к ней. И считала, что и она дорожит нашей дружбой, пока… пока я была нужна и не переходила ей дорогу…»

Мари же, перечислив все трудности дороги в условиях войны и в компании «этой вздорной» Алексы и ее невоспитанной дочери, стала рассказывать, как защищала свою любимую кузину от нападок невестки и притязаний той на имущество Докки.

— …я ей и говорю: Залужное вам не принадлежит, а она чуть не в крик: оно обещано в приданое Натали!

«Ах вот еще почему все проявляли такое беспокойство по поводу судьбы этого поместья», — догадалась Докки. За всеми событиями она подзабыла, что ее родные рассчитывали получить Залужное в приданое Натали, упирая на то, что у Докки нет детей, что племянница — ее единственная наследница, а имея собственность, та сможет сделать удачную партию. Докки отвечала уклончиво, но про себя склонялась к мысли, что вполне может поступиться Залужным, если у Натали появится достойный жених, который сумеет правильно распорядиться столь весомым приданым. До замужества племянницы она не собиралась передавать имение родственникам, иначе, попав в руки Мишеля, оно скорее всего тут же будет заложено.

Было очевидно, что кузина нарочно упомянула этот разговор с Алексой о Залужном, чтобы настроить Докки против невестки, считающей передачу полоцкого имения ее дочери делом решенным. Мари отчаянно завидовала Натали, которой достанется целое имение, в то время как в приданое Ирине была обещана лишь некоторая денежная сумма.

— Когда же они узнали, что Залужное под французами, а о тебе ни слуху ни духу, — продолжала бубнить Мари, — то начали подсчитывать, что получат в наследство. Я как раз встретила твою невестку на Проспекте в ювелирной лавке. Они с Натали присматривали себе дорогие украшения, и Алекса так, между прочим, сказала, что разорение Залужного по сравнению с остальным твоим состоянием — невеликая потеря.

«А что ты делала в ювелирной лавке, когда у тебя не было денег даже на поездку в Вильну? — с раздражением подумала Докки. — Тоже решила присмотреть драгоценности, которые сможешь купить на наследство от меня?»

По завещанию ее состояние делилось между родителями и семьей брата, а кузине назначалось весьма приличное содержание и кругленькая сумма на приданое Ирины. Некогда Докки намекнула, что Мари с дочерью не будут обойдены в случае ее смерти, но, похоже, кузина весьма переживала, что собственность баронессы достанется не ей, а Мишелю и Алексе.

«Как стервятники, — с раздражением отметила Докки. — Одни уже примеривались тратить мое состояние в надежде, что я сгину где-то под Полоцком, вторая испереживалась, что ей достанется меньше, чем остальным. Могу только представить, как они взовьются, если я отпишу наследство не им, а кому-то другому».

Эта мысль показалась ей занятной.

«Конечно, я оставлю им средства, и все равно они спустят их на ветер, но всю недвижимость отдам…» — Докки задумалась было, но, так и не найдя подходящей для того кандидатуры, откинула эти мысли, напомнив себе, что сама еще вполне молода и здорова, чтобы заранее подбирать себе наследников.

Краем уха она слушала Мари, которая вновь пустилась в обсуждение, как она говорила, «недоразумений», возникших между ней и Докки в Вильне.

— …я и не думала, что ты заведешь себе любовника, — стрекотала кузина, глядя на нее беспокойными глазами. — Я ведь тебя знаю. И знаю твое отношение к мужчинам. Просто я… я беспокоилась о твоей репутации, поскольку Жадова с Алексой вовсю сплетничали о тебе. Мне с самого начала было ясно, что ты лишь немного пофлиртовала с бароном Швайгеном, а потом с Палевским. Молодые интересные офицеры… можно понять твое легкое увлечение… С их стороны тоже не было ничего серьезного. Я так и сказала Алексе: наша Докки, хоть и хорошенькая, вряд ли сможет заинтересовать собой такого видного мужчину, как Палевский.

«О, Боже, что она несет?!» — мысленно ахнула Докки, пытаясь вникнуть в суть нелепых рассуждений кузины.

— Барон хотел проводить время в нашей компании, но ему было неловко обнаруживать свою склонность к Ирине при других барышнях, равно как и общаться с несносными девицами Жадовыми, поэтому он…

— К сожалению, ко мне сейчас должен прийти поверенный, — остановила ее Докки и выразительно посмотрела на часы.

— О, chèrie cousine, не смею тебя задерживать, — Мари нехотя подхватила свой ридикюль и выразила надежду, что вскорости вновь встретится с дорогой подругой.

— Непременно, — сказала Докки, зная, что, по мере возможности, впредь будет избегать как общества кузины, так и прочих своих родственников.

Оставшись одна, она без сил опустилась в кресло. Никакого поверенного она не ждала, придумав первый попавшийся предлог, чтобы избавиться от Мари.

«Все, более не буду их терпеть», — сказала она себе и отрешенно погрузилась в воспоминания, которые помогли бы ей поверить в то, что, несмотря на разборчивость Палевского, окруженного первыми столичными красавицами, она нравилась ему в достаточной степени, чтобы вызвать в нем желание и страсть. Пусть даже только на одну ночь.

Глава III

— Пивал я в Оппенгейме ниренштейнское[24] вино, — говорил господин Гладин, которого в свете звали Рейнцем за известное пристрастие к рейнским винам. — Но показалось оно мне не так хорошо, как гохгейнское.

— Не скажите, — возражал кто-то из мужчин, составляющих кружок подле столика с закусками. — Гохгейнское вино, конечно, весьма славно, но и ниренштейнское приятно на вкус.

— Гохгейнское считается лучшим из рейнских вин, особливо ежели старое, из погребов…

— Что находится в центре Лондона? — спрашивала известная в Петербурге насмешница графиня Логачева, устроившись на диванчике посреди гостиной.

— Вестминстерское аббатство? Парламент? Тауэр? — наперебой восклицали ее слушатели, но графиня только качала головой на каждый ответ. Когда, перебрав известные лондонские достопримечательности и получив отрицательные ответы, все сдались, графиня торжествующе заявила, вызвав общий смех:

— Буквы «нашь» и «добро»[25].

— …неподалеку на холме видел я российский и китайский маяки, — рассказывал примостившийся в эркере окна заядлый путешественник Жорж Трубин по прозвищу Сибиряк, вернувшийся недавно из очередных странствий по Сибири. — Представьте, конный караульный стоит на специально сооруженном каменном возвышении на разноцветном холме…

— Как это — разноцветном? — спросил кто-то.

— А потому что в холме этом залежи темно-зеленой яшмы, которая значительными местами выходит на поверхность.

— Значит, зеленые пятна, а не разноцветные…

— Именно что разноцветные, — хихикнул Сибиряк. — Яшма-то, хоть и зеленая, но полупрозрачная, испещренная красными жилками.

— Только посмотрите, как все к вам сразу слетелись, — улыбнулась Ольга, принимая из рук Докки чашку с чаем.

— На удивление, — согласилась Докки и с удовольствием обозрела гостиную, заполненную гостями. Третьего дня она разослала записочки с приглашениями на очередной «Вечер путешественников», хотя предполагала, что многие их завсегдатаи, не ожидая приезда баронессы в Петербург, на этот день приняли приглашения в другие салоны. Но неожиданно почти все откликнулись и в назначенное время появились в ее доме, горя явным желанием возобновить приятное для себя общение в кругу единомышленников.

— Все устали от обсуждений политики и войны, — сказала Ольга. — Теперь, куда ни придешь, только и говорят что о наших отступающих армиях да о Бонапарте. Ваш вечер — приятное исключение.

На собраниях любителей путешествий изначально сложилось негласное правило: не обсуждать политические и светские новости, а также хозяйственные, личные и семейные проблемы. И хотя дамы порой вполголоса с удовольствием делились друг с другом какими-нибудь пикантными сплетнями, а мужчины могли затеять жаркий политический диспут, это рассматривалось скорее как отрадная вольность, какую иногда можно себе позволить в нарушение традиций.

— Так вы виделись с бароном Швайгеном? — чуть погодя спросила Ольга.