Докки ни секунды не жалела, что встретила Палевского и провела с ним эту одну, увы, единственную ночь. Самое прекрасное и счастливое событие в ее жизни, открывшее для нее не только блаженство любви, но и принесшее ей ребенка — настоящее чудо, о чем она не смела и мечтать. Растерянность и страх, преследующие ее с того момента, когда она узнала о своей беременности, вдруг исчезли. Она поняла, что уже любит этого еще не родившегося ребенка, а сердце ее переполняет радость и благодарность Палевскому, который невольно сделал ей самый дорогой подарок, какой только можно было придумать.

Она гнала прочь мысли о том, что никогда больше не окажется в его сильных и нежных объятиях, упорно внушая себе, что все сложилось для нее крайне удачно. Ее будущий ребенок родится не от ненавистного мужа, а от любимого человека. Ей придется уехать из страны, зато осуществится ее мечта о путешествиях, да и за границей она будет избавлена от риска случайно встретить Палевского с его очередной дамой или женой.

Но после разговора с княгиней у Докки появилась еще одна забота, о которой она ранее не задумывалась. Если ребенку передадутся приметные светлые глаза Палевских, то путь обратно, на родину будет им заказан. Все поймут, чье это дитя, и ее попытки выдать его за воспитанника или родственника мужа окажутся бесполезными и смешными. В таком случае им придется остаться жить за границей. Это страшило Докки, но она знала, что сделает все, что будет нужно ради своего ребенка и его будущего.

«Впрочем, — говорила она себе, — пусть он сначала родится. А после разберемся, что к чему».

Что до ребенка, которого, по слухам, носила маркиза Тамбильон и под этим предлогом хотела женить на себе Палевского. Докки с трудом верилось, что он отказался от собственного дитя, но если раньше ее мучили сомнения, вправе ли она скрывать от него свою беременность, то теперь была уверена, что ему незачем о том знать.


На следующий день с утра в особняк явился Букманн, которому накануне Докки отправила записку с просьбой ее навестить. Как всегда, он извлек из своего пухлого портфеля кипы бумаг и аккуратно разложил их на столе в библиотеке.

— Нашел я для Залужного верного человека — отставной штабс-капитан Петров с семьей, из мелкопоместных. С превосходными рекомендациями. Лишился предыдущего места из-за смерти владельца усадьбы, до того отлично прослужил там девять лет. Я проверил, имение существенно увеличило доходность при его управлении. К сожалению, судьба Залужного пока неясна, — он развел длинными руками и посмотрел на Докки.

— Жалко терять такого человека, — расстроилась она. — Французы же все равно рано или поздно будут разбиты.

— Но пока они приближаются к Смоленску, — Букманн вздохнул. — Петров согласен подождать какое-то время — пожить на военную пенсию и сбережения. Строго говоря, сейчас ему место найти будет трудно — война, разруха, много беженцев. Хотя… Если временно поселить его в Ненастном, чтобы ознакомился с хозяйством, помог тамошнему управителю, поучился чему новому. Думаю, он согласится с радостью и за небольшое жалованье.

— Прекрасно! — обрадовалась Докки. — Вы, Петр Федорович, всегда находите выход из положения.

— Если он есть, — согласился Букманн — он не страдал ложной застенчивостью и знал себе цену. — Впрочем, как показывает опыт, любую проблему, как правило, можно решить. Тогда, — он стал писать на листе бумаги, — я отправлю его в Ненастное к Тимофею Захаровичу, положу ему жалованье. Как только выяснится, что можно ехать в Залужное, отправим Петрова туда; ежели поместье пропадет… чего не должно случиться, но все может быть… оставим его в Ненастном на какой-нибудь должности или подыщу место в зависимости от проявленных им качеств.

— Что у меня со средствами? — спросила его Докки, едва он убрал исписанный лист. — Чем я располагаю на сегодняшний день?

— Извольте-с, — Букманн ловко извлек из левой стопки несколько документов, в которых были записаны ее доходы и расходы за этот год, и передал ей.

Докки пробежала глазами бумаги: количество десятин Ненастного, душ мужского пола, расходы на поместье, доходы; содержание петербургского особняка, прибыль от сдачи пяти домов в столице; ценные бумаги, убытки от Залужного…

— Тридцать семь тысяч за полугодие, — сказала она. — Меньше, чем за то же время в прошлом году.

— Да-с, — кивнул Букманн. — А теперь еще рекруты, поборы, налоги, инфляция — война, одним словом.

Он рассказал ей, что хороший доход принесли продажа четырехлеток с конного завода, мозеля, оранжерейных фруктов, сыра, а также краткосрочные облигации казначейства по шести процентов годовых.

— Те деньги, что мы вложили в Английский банк, также обернулись весьма успешно, — говорил он, перебирая бумаги и предъявляя Докки отчеты по ассигнациям. — Но расходы, расходы…

Букманн вновь взмахнул руками, напоминая нескладного журавля. Докки удивленно сдвинула брови, зная, что не делала больших трат, а поверенный пояснил:

— Очень много наличности съедается чеками и векселями ваших родственников. Вот, посмотрите…

Он придвинул к ней расчеты из правой стопки, и Докки мысленно ахнула, увидев, что за последние полгода по счетам брата было заплачено более сорока пяти тысяч рублей.

— О, господи! — она бегло просмотрела бумаги и часть бросила на стол. — У меня хоть что-то осталось?

— Ну, наличности маловато, — сказал Петр Федорович. — Конечно, есть неплохие сбережения в ценных бумагах, вскорости ожидаем притока денег от Ненастного, к концу года из-за войны вряд ли выправимся, да еще неизвестно, сколько средств вновь уйдет на непредвиденные расходы.

Он неодобрительно посмотрел на баронессу, поскольку давно призывал Докки ограничить выплаты по долгам родственников. Она же, ошеломленная суммой расходов, определенно превышающей ее доходы, просматривала перечень счетов из модных магазинов, от поставщиков и бесконечные векселя от заимодавцев на колоссальные суммы.

— Видимо, это связано с тратами на Натали, которую нынешней зимой вывели в свет, — пробормотала она. — Не ожидала, что это обойдется так дорого. И почему они берут деньги в рост? По нему потом приходится выплачивать огромные проценты.

— Чтобы вы не знали, на что они идут, — осторожно заметил Букманн.

— То есть?

— Хм, — он побарабанил пальцами по столу и, откашлявшись, сказал: — Мне бы, конечно, не хотелось вмешиваться в ваши взаимоотношения с родственниками, но мой долг поставить вас в известность… Помимо расходов на дом, питание, одежду, драгоценности — на что, смею вас уверить, уходят весьма и весьма значительные суммы, поскольку все делается крайне расточительно, — ваш брат… хм… немалые суммы проигрывает в карты.

— Но он же клялся, что больше не играет! — воскликнула Докки.

— Увы, играет. Мой помощник беседовал с… хм… неважно. Буквально пару недель назад господин Ларионов проиграл в доме у купца Башовитова три тысячи рублей. И это только за один вечер. Еще… хм… Михаил Васильевич завел себе даму — некую госпожу Попову, для которой снимает большую квартиру неподалеку от Проспекта, приобрел для нее слуг, экипаж, драгоценности, наряды — все на сумму в восемь тысяч триста девяносто рублей. Далее: званые обеды и ужины с самым дорогим шампанским и яствами, какие только можно сыскать в Петербурге, новые рысаки для дрожек… Расходы госпожи Александры Ларионовой меньше мужа, но наряды для себя и дочери она шьет у самой дорогой модистки и в очень большом количестве. Меха, драгоценности также стоят немало. Вот только последние приобретения: соболиное манто, салоп, подбитый горностаем, жемчужное колье, изумрудный и гранатовый браслеты, камея слоновой кости с бриллиантами, верховая лошадь для Натальи Михайловны…

Докки не верила своим ушам. Она поднялась с кресла, махнув Петру Федоровичу, чтобы он не вставал, и в волнении заходила по библиотеке.

«О, Боже, они меня разорят! — в панике думала она. — Мне же скоро уезжать, устроиться за границей, потом растить ребенка, обеспечить его будущее… Из-за их непомерных трат мы останемся вообще без средств…»

— Мне очень жаль, — сказал Букманн, наблюдая за метаниями баронессы, — но я должен был вам сообщить.

— Я очень благодарна вам, Петр Федорович, — наконец сказала Докки. — Вы все сделали правильно. Я считала своим долгом помогать семье, но вижу, что они перешли все границы в расходе моих средств. С этого дня я перестаю оплачивать их счета. Оставлю для них лишь разумное квартальное содержание, которое позволит им жить безбедно, но не более того.

Он одобрительно кивнул, и в последующие несколько часов, прервавшись на обед, они разбирались с документами и установили размер пособия, которое без ущерба для основного капитала Докки будет выплачиваться ее родителям и семье брата. Также Докки велела перевести немалую сумму в недавно созданный Комитет по делам ополчения, тем желая внести свой вклад в борьбу с французами. Остатки денежных средств следовало перечислить в Стокгольмский и Английский банки и отныне все свободные поступления отправлять туда же.

Она сообщила Букманну, взяв с него слово хранить это в тайне, что в ближайшие недели покидает Россию и вернется нескоро, но будет держать с ним связь через поверенных в той стране, где обоснуется. У Букманна имелись связи и в Швеции, и в Англии, и он обещался прислать ей адреса надежных людей, которые помогут ей с финансовыми и прочими делами.

— И еще я хочу переписать завещание, — сказала Докки.

Немало женщин умирало от родов или послеродовой горячки. Если с ней что случится — ребенок останется на руках Афанасьича, поэтому следовало заранее решить вопрос о наследовании и опекунах, чтобы ее родственники впоследствии не могли отсудить себе ничего из того, что должно было достаться ее сыну или дочери.

— Я подготовлю бумаги. Прежде состояние должны были наследовать ваши родственники, — Букманн начал складывать документы в портфель.

— Мы обсудим, что им отписать, — ответила она. — Наличные суммы или проценты от ценных бумаг.

— А вклады и недвижимость?

— На имя Егора Афанасьевича Назарова.

Букманн удивленно сдвинул кустистые брови.

— Вы хотите оставить все состояние слуге?!

— Именно так, — кивнула Докки.

— Но у него есть уже средства, да и в прежнем завещании вы оставили ему немалую сумму, — напомнил ей поверенный.

— Все — ему, — твердо повторила она. — А в случае появления у меня… детей, то состояние наследуют они, а Назаров вместе с вами — надеюсь, вы не откажете мне в этой просьбе, — назначаетесь их опекунами до совершеннолетия.

Поверенный только хмыкнул, но не стал задавать никаких вопросов, заверив баронессу, что почтет за честь принять на себя часть опекунских обязанностей над ее… хм… детьми.

«Конечно, он догадался, чем вызван мой внезапный отъезд за границу, — подумала Докки, едва Букманн ушел. — К счастью, он не болтлив и надежен».

Затем она приступила к самому неприятному: написала записку брату, в которой извещала его о нововведениях.

«Ваши неразумные расходы превысили все возможные пределы, и я не в состоянии оплачивать более ваши векселя, — сообщалось в ней. — Отныне вы будете получать только квартальное содержание, в рамки которого и должны укладывать свое проживание. Все, что будет сверх этого, — станет вашей собственной проблемой, разрешать которую стану уже не я…»

Она отослала записку и села в гостиной в ожидании визита возмущенного брата, который наверняка явится в сопровождении Алексы и матери.

— Скандал, конечно, будет, барыня, — сказал Афанасьич, когда Докки ознакомила его с принятым ею решением и причинах, его вызвавших, — но давно было пора прикрыть эту кормушку. Они видят, что вы платите безропотно, вот и распустились. Вам же нужно быть стойкой, на их выпады внимания не обращать, к сердцу не принимать и думать о ребеночке, которому все эти ваши треволнения навредить могут. Потому много их не слушайте, а в случае чего — из дому сразу выставляйте.

Он был прав, но она все равно страшилась предстоящего разговора, хотя знала, что должна его вынести.

Вскоре ей доложили о госпоже Ларионовой — мать приехала одна.

— Что за новости? — спросила она, едва появилась в дверях. — Мишель и Алекса потрясены вашей эскападой. Они переслали мне вашу записку, и должна сказать, мы с Василием Михайловичем были бы поражены вашей черствостью и неблагодарностью по отношению к собственной семье, если бы не сочли ваш поступок недоразумением, которое немедленно будет разрешено.

— Это не недоразумение, — ответила Докки и пригласила мать присесть.

Елена Ивановна предпочла бы стоять, возвышаясь над дочерью, но Докки упрямо молчала, пока мать, поджав губы, не села на ближайший диван напротив кресла, в котором расположилась баронесса.