— Зачем ты снова свел меня с этим ляхом, Господи? Неужто, мало мне недоли на моем веку? — не смогла сдержаться Ксения и прошептала в конце молитвы, а потом вдруг осадила себя — ей ли волю Господа судить?

Женщины забрались после молитвы в возок и принялись за скромный ужин — хлеб да вяленое мясо, радуясь тому, что ныне они были предоставлены сами себе, и никто не беспокоит их, никто не посягает на их расположение. Будто и не в полоне они вовсе, а просто в попутчиках едут с этими ляхами. Хотя, это была только их первая ночь среди этих людей, и неизвестно было, какие планы на их счет существуют в ляшских головах.

Вернее, в одной голове, подумала Ксения, жуя уже черствый хлеб и наблюдая через распахнутую дверцу возка, как смеются ляхи, что развалились ныне на траве подле костра, слушая одного из своих товарищей, который что-то увлеченно им рассказывал. Владислав же стоял чуть поодаль, скрестив руки на груди и склонившись одним ухом к Ежи, что явно был недоволен чем-то, хмуря свои густые седые брови и крутя длинный ус.

— Ты его узнала? — повернулась Ксения к Марфуте, складывающей остатки их провизии в небольшой короб. Та подняла голову, недоумевая, и она поспешила пояснить. — Главу ляшского отряда. Узнала его?

— Не ведаю, о чем ты речь ведешь, — Марфа убрала последний кусок хлеба, аккуратно завернув его в тряпицу, закрыла в короб. — Разве есть у нас знакомцы в ляшском роде?

Ксения ничего не ответила ей, просто указала рукой на шляхтича, хорошо освещенного ныне ярким светом костра, и Марфута принялась рассматривать ляха.

— Красив, ничего не скажешь, — пробормотала она по нос, дивясь богатству вышивки и пуговиц жупана. Этот, видать много пограбил в земле русской, коли такой кафтан носит! А коли не награбил, а нажил сам, то чего тогда разбойничает на Руси? А потом шляхтич взглянул в сторону возка, повернув лицо в их сторону, и Марфа вдруг окаменела. Смутное ощущение, что она где-то видела этого ляха, переросло уверенность, а за ней пришел страх. Страх за Ксению, за ее будущность.

Нет, не жестокой расправы или насилия боялась Марфута. Тело поболит и перестанет, затянутся раны, будто не было их вовсе. А вот душу так просто не исцелить. Вон как глаза у Ксении уже горят, когда она смотрит на этого ляха! Как тогда, ранее в Москве. Будто забыла, сколько плакала, сколько сохла с тоски и горя…

— Узнала? — тихо спросила Ксения, наблюдая, как Марфута вдруг отшатнулась вглубь возка, принялась креститься, приговаривая что-то себе под нос. — И я его узнала. Сразу же, как дядьку его увидела, как имя услышала. И дядька меня узнал, потому-то и позвал его тогда. А лях не распознал нас, не вспомнил…

Марфута расслышала в ее голосе горечь обиды и насторожилась. Эх, видно, ничему ее боярыньку-то жизнь не вразумила! Столько била, а разума так и не прибавила!

— Ой, Ксеня, молиться нам надо неустанно об избавлении от этого полона. Ибо на беду горькую ниспослал нам его Господь, не иначе. Ты забыла, боярыня, но я-то помню, какой счет есть у ляха к твоему супружнику. Я тогда все слышала, каждое слово из той хвалебной речи. Каждое! Есть, что требовать ляху. И не приведи Господь, он решит избрать тебя для своей мести твоему боярину. А вестимо, так и задумал лях. У нас ничего не отняли, не обыскали возок. А ведь на тебе сколько жемчуга да наряд богатый! Будь настороже, боярынька, вот тебе мой совет! Забудь, что когда-то была расположена к нему, помни только о том, что он сотворил. Ирод окаянный, к какой недоле тебя привел! Не будь его, кто знает, как жизнь-то сложилась бы!

Марфута еще долго что-то говорила своей боярыне, убеждая ту не смотреть даже в сторону костра, подле которого расположились ляхи на ночлег, но Ксения уже не слушала ее. Она то и дело возвращалась глазами к этому высокому мужчине в жупане цвета спелой вишни, что уже присел на траву и слушал беседы ратников, прикладываясь изредка к кувшину с узким горлышком. Будто сама себе хотела убедить, что это не сон очередной, что это действительно явь, и именно Владислав сидит в отдалении на траве.

Марфа смирилась с тем, что боярыня и в этот раз не следовала ее словам, замолчала, вернувшись мысленно домой, в свою родную избу. Это небольшое (сени, клеть да небольшая светлица), но зато отдельное жилье в усадьбе только подчеркивало положение ее мужа при боярине. Василек мой, Василек… Мои маленькие ладошки, мои вострые глазенки! Когда же доведется мне увидеть тебя, мой мальчик сызнова? Ты ныне сладко спишь в своей колыбели и даже не ведаешь, какой долгой будет разлука с твоей матушкой…

Скоро подошел к возку Ежи, молча и не глядя на женщин, затворил дверцу, задернул плотно занавеси оконца, чтобы оградить их сон от посторонних глаз. Марфута тяжело вздохнула и принялась развязывать кику Ксении, развязала после широкое и тяжелое ожерелье той, достала опашень {6}, что Ксения надевала в летнюю прохладу. В тесном возке проделывать все это было довольно неудобно, но за эти дни, проведенные в дороге, Марфута уже наловчилась помогать боярыне своей с туалетом, потому все действо заняло немного времени. Спрятав богатые уборы боярыни под сиденье, Марфута принялась сама готовиться ко сну: накинула подбитую мехом епанчу {7} на плечи, поправила убрус, чтобы не дай Бог, не сполз с головы ночью во время сна.

— Ну, с Богом да почивать ложись, боярыня! Доброго сна тебе, — прошептала она, перекрестившись, а после поправила на Ксении шерстяную шаль, чтобы прохлада летней ночи не пробирала ту до самых костей, и откинулась на сидении, стараясь занять как можно меньше места в возке.

— Доброго сна и тебе, Марфута, — прошептала Ксения в ответ. Вскоре ее служанка уже тихо посапывала, чуть приоткрыв рот. Самой же Ксении не спалось. Мешали шумные голоса поляков у костра, собственное волнение, переживания за нынешний день. Она пыталась прикрыть глаза, но тут же перед ее глазами вдруг возник Федорок, стекленеющий глазами, заваливающийся на лошадь со стрелой самострела в спине.

— Упокой Господь душу раба твоего Федора, — перекрестилась Ксения. А потом вдруг тихо заплакала, закрывая рот ладонью, чтобы ни звука не вырвалось из ее губ. За что же, за что же ей все это? Не поедь с ней Федорок, кто знает, какая доля ждала бы его. Да и сама не сидела бы здесь, в духоте возка и не роняла бы слезы. Только ее вина в том, что они с Марфутой в ляшском полоне, а их защитники полегли. Только ее…

Кто ведает, что за мысли бродят в голове Владислава ныне? Ведь она только ныне поняла, зачем он так настойчиво выпытывал ее имя, по какой причине выслеживал ее отряд несколько дней, по его словам.

Что за участь ей уготована? Будет ли она такой же, что когда-то приняла неизвестная ей польская девица? Сможет ли Владислав во имя мести причинить ей такой же вред, ту же боль, которую когда-то испытала его сестра несколько лет назад? Сможет ли рука, что некогда ласкала ее, нанести роковой удар, отнимая ее жизнь? Права Марфута, на свое горе повстречала ныне Ксения этого ляха, на бесчестье свое, а быть может, даже на смерть. И это для того-то она когда-то спасла жизнь этого шляхтича? Для того чтобы он стал ее, Ксениной, погибелью?

Наревевшись так, что вскоре на смену слезам пришла головная боль да усталость навалилась и безразличие ко всему, Ксения вскоре затихла, провалилась незаметно для себя в глубокий сон без сновидений. Она не знала, сколько по времени он длился, но когда она разомкнула тяжелые веки, за окном было так же темно, как и когда она готовилась к ночевке. Сквозь щель меж бархатными занавесями ей было видно, что от костра остались только тлеющие угли, изредка вспыхивающие ярко-красными всполохами. Ляхи, что не стояли в карауле, спали вкруг него вповалку, положив себе под голову седла или свернутые верхние одежды. Только и слышно было тихое ржание лошадей, редкий храп спящих да перекрикнулись пару раз сторожевые на посту.

Ксения хотела отдернуть занавесь, чтобы оглядеться получше, пока все ляхи спят беспробудным сном (никогда она не признается себе, что хочет посмотреть, где спит Владислав!), как что-то, какое-то внутреннее чутье остановило ее порыв. Она так и замерла с протянутой к бархату рукой, затаив дыхание. Ибо вдруг ей загородила картину, что она могла наблюдать в узкую щель, чья-то черная фигура, незаметно в темноте ночи подкравшаяся к самому возку.

Ксения сердцем узнала, кто это, еще прежде, чем в очередном всполохе угасающего огня блеснула золотая вышивка на широком поясе. Вмиг задрожали руки, перехватило дыхание.

Фигура медленно, стараясь ступать как можно бесшумно по траве, подошла еще ближе. Теперь Ксения при желании могла протянуть руку между занавесей и коснуться человека, стоявшего у возка, сжимающего с силой рукоять сабли, висевшей в ножнах на поясе. Но она затаилась, как мышь, задерживая дыхание, что так и рвало грудь.

Кончики пальцев стало слегка колоть, настолько сильным было ее желание коснуться в этот миг того, кто у самого оконца. Ощутить снова мягкость его черных, как смоль, волос, железо мускулов под бархатом жупана. От воспоминаний, что вмиг захлестнули Ксению безумным вихрем, голова пошла кругом.

— Ксеня, — тихо прошелестело за бархатом, и Ксения прикусила губу, удерживая крик, что едва не сорвался с них. — Моя дрога {8}…

Тихий, едва слышный шепот, но Ксения услышала его, закрыла глаза, стараясь удержать слезы, что навернулись в тот же миг. Но не сумела — с длинных ресниц сорвалась вниз и побежала маленьким ручейком слеза, будто падающая звездочка сорвалась с небес.

Всего несколько слов. Тихий ласкающий шепот. Как тогда, несколько лет назад. И снова ее сердце бьется, будто бешеное, и вновь голова идет кругом от сладости, что разливается внутри.

Ничто не забыто ею. Все сохранила она в памяти своей, будто в ларце, бережно лелея те редкие воспоминания, что только и остались ей. Это были ее сокровища, которыми она изредка любовалась, когда на сердце было совсем тоскливо. Ее драгоценности, власть которых над собой она так часто проклинала. Кляла, но не забыла. Ни одно слово, ни одно касание, легкое и ласковое. Ни тот поцелуй, сладкий и горький одновременно. Сладость от любви, что вскружила той далекой ныне весной голову Ксении; горечь от предательства, что последовало после него.

Она стиснула руки изо всех сил, борясь с собой, чтобы не раздвинуть занавеси, не протянуть к нему ладони, не шепнуть радостно: «Я здесь, я твоя, лада моя!» Ногти впились до крови в нежную кожу ладоней, слезы катились и катились по лицу.

За бархатом занавесок зашелестела трава, приминаемая сапогом, лязгнули перстни о рукоять сабли, придерживаемой властной рукой, чтобы не мешала тихо отойти, не потревожив сна женщин в возке. Сразу же стало светлее в возке, ведь более никто не загораживал оконца, неясного света от тлеющего костра.

Ксения перевела дыхание и с трудом разжала ладони, чувствуя, как в груди разливается боль, такая острая, что и дыхание с трудом перевести. Как вынести эту муку — быть снова подле него, видеть его так близко и не сметь даже глаз поднять лишний раз? Как усмирить собственное сердце, когда оно так и рвется к нему? Ведь она должна ненавидеть его всей душой, как ляха, разоряющего ее родную землю, как собственного захватчика, как человека, так жестоко предавшего ее, наконец. Она должна, но сможет ли? Господи, где взять сил подавить в себе то чувство, что до сих пор, спустя годы и ее недолю, все еще живо в груди, где взять сил остаться равнодушной, когда его голос снова произнесет те слова, что когда-то задурманили ее разум и сломали ее жизнь?

«Ксеня… Моя дрога… Мое сердце… Моя кохана {9} …»

1. Имеется в виду к «Тушинскому вору», Лжедмитрию II

2. Кошель

3. Тут: свита, сопровождение

4. если надо (польск.)

5. старинный шляхетский костюм

6. старинная мужская и женская верхняя летняя одежда

7. короткая, безрукавная шубейка или одежда из сукна, набитая ватой

8. Милая моя

9. Моя любимая

Глава 3

Весна, год 1606

Москва

— Ну, что там? Не едут ли еще? — Ксения в очередной раз легонько подтолкнула Марфутку, чтобы та поскорее ответила, надо ли и ей карабкаться по лестнице наверх, к единственному небольшому оконцу хором ее отца, боярина Калитина, выходившему на эту шумную улицу. Пользуясь тем, что в самом доме почти никого не осталось (даже челядь ушла смотреть, как невеста чудом спасенного царского сына Дмитрия Ивановича, польская то ли княжна, то ли графья, въедет в столичный град) девушки пришли сюда, в эту кладовую, чтобы хоть краешком глаза увидеть кортеж царской невесты.

— Нет пока, — откликнулась Марфута, с трудом балансируя на лестнице. — Ну, что ты, Ксеня, не дождалась батюшку своего, а вечно куда-то лезешь сама? Пришел бы Михаил и поведал бы тебе, что творилось-то ныне. А так, дождемся — переломаем себе шеи тут из-за твоего любопытства, и найдут нас только через несколько дней, ведь сюда заглянут ныне только, когда запасы приедут из вотчины батюшки твоего.