Ольга Дашкова - Обрыв

Она говорит на полном серьезе, но начинает смущаться, я стою слишком близко, покрывало низко на моей талии. Вера так забавно отводит взгляд от моего голого торса, опускает глаза вниз, видит мой возбужденный член, который выпирает бугром, сглатывает.

– Ты все сказала?

– Нет, – мотает головой, в испуге поднимает на меня глаза.

– Нет, ты все сказала!

Хватаю её за халат, снова целую, не могу удержаться, в её порочные губы, которые она постоянно кусала, пока говорила об отъезде. Целую жадно, с ней я словно дикарь, первобытный человек, готов закинуть на плечо и отнести в пещеру, чтоб залюбить там до смерти, и, наверняка, это будет моя смерть.

Вера

Я все слышала, слышала каждое слово, что говорили мужчины внизу. И мне становилось страшно. А ещё, потом, когда Егор снова нёс меня в дом, после поцелуя, тогда он так странно и резко отстранился, на мгновение крепко прижал к себе, сказал не говорить ерунды, взял на руки и понёс.

Найдя забытый за эти дни телефон, я увидела сообщение. Первое время, как только он у меня появился, я пугалась сообщений и звонков, но они все чаще были о какой-то рекламе, предложениях кредита, посещениях салонов, распродажах и всевозможных акциях.

Но это было сообщение от закрытого номера, оно пришло вчера ночью, когда я так крепко и быстро уснула.

«Ну, привет, моя Птичка!».

Всего четыре слова, после которых хотелось исчезнуть совсем.

А за ним тут же еще одно: «Я знаю, ты скучала по мне».

Руки так и чесались собрать чемодан и уйти в тайгу, чтоб уж точно меня никогда не нашли, скорее всего, там загрызут волки, а дальше жалкие останки обглодает дикое зверьё. В любом случае, моя смерть будет неприглядной.

Но я поняла, что Толя меня нашел, еще до сообщения. Мужчины говорили о мертвых птицах, мой муж любил такого рода намеки. Значит, мне скоро оторвут голову. И зачем я сюда приехала, думала, чем дальше, тем лучше, прогадала. Считала, что это место идеально подходит, но, видимо, ошиблась, хотя мой муж оправдывает статус конченого психа, но дураком никогда не был.

А что, если вся эта моя мнимая свобода – только иллюзия? Что, если он давно знает и знал, где я находилась и чем занималась. Куда ездила, чем жила, я ведь реально думала, что я такая фартовая и мне так дико везет. Что за столько времени Толины шакалы меня не обнаружили. Господи, какая дура! Хочется выть и рвать на себе волосы от осознания того, что со мной играют.

Мной снова играют, манипулируют, подчиняют себе. Егор тоже хорош, лучший способ избежать ответа на мою просьбу об отъезде, начать целовать. Мне не нужны отношения, мне не нужны никакие отношения.

Я отгородилась от всего и от всех, я жила в своём замкнутом мире якобы свободы, была этому рада и не хотела отношений. И даже не потому, что не хочу быть с кем-то, не потому, что я не хочу нормального женского счастья. Я хочу, очень хочу. Но я не могу дать ничего взамен, не могу подставить человека под удар, рано или поздно Толя меня найдёт, не хочу, чтобы кому-то было плохо.

А сейчас я не знаю, что делать. Надо либо обо все рассказать Егору, что делать совершенно не хочется, да и зачем ему проблемы какой-то там экономки, секс не считается, для таких, как Егор, он наверняка не имеет вес. У таких мужчин, уверенных, наглых, которые считают, что им все дозволено, выбор женщин, что скрасят ночь, такой же богатый, как они сами.

Тут уж я не конкурент, женщина с прошлым, с чужим именем, да еще и в бегах. Поэтому я не строю иллюзий, стараюсь не думать об этом, не включать эмоции, но это так сложно, когда он рядом. Я теряюсь, здравый смысл покидает меня, хочется снова его губ, его рук, его всего во мне. Что это: инстинкт, гормоны, влечение, любовь? Что я могу знать о любви, если её у меня никогда не было.

В дверь постучали. За ней стоял Глеб, уже переодетый, но такой же уставший.

– Пойдем, мне надо кое-что тебе показать.

Просьба не вызывала тревоги, скорее всего, что-то по работе, всё-таки я на работе, а не в пансионе с опцией «всё включено», где плюсом идёт первоклассный секс с хозяином.

Мы прошли по первому этажу, спустились в подвал, здесь было сухо, но достаточно прохладно. В брюках и водолазке холод чувствовался не так сильно. Свернули еще несколько раз, Глеб открыл передо мной дверь, пропуская вперед.

Помещение было маленькое, стол, два стула, в углу узкая кровать, а в другом – кран и раковина.

– Что это за помещение, Глеб? – мужчина молчал, смотрел тяжелым взглядом.

– Присаживайся, – указал на стул, закрыл дверь, но остался стоять после того, как я села.

– Вера, мне неприятно это делать, но это моя работа, – тон был жесткий и даже не извиняющий, как его слова.

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты очень хорошая актриса, Вера. Но дело в том, что ты заигралась. Уверяла, что с тобой не будет проблем, но они появились. Как тебя зовут?

– Вера, меня зовут Вера, – мозг быстро начал работать, делать предположения за доли секунды, что же конкретно может знать Глеб, или это как говориться «брать на понт».

– Это не твоё имя, ведь так? Не стоит придумывать сказки и рассказывать их мне. Девушка с таким именем и фамилией, датой и местом рождения живёт уже на протяжении нескольких лет в Америке, она замужем, у неё двое детей, – Глеб садится напротив и очень пристально меня разглядывает.

– Так твоя вдруг вспыхнувшая ко мне симпатия, что была в тот вечер, чисто профессиональный интерес? Ты уже тогда знал, что я якобы не та, за кого себя выдаю?

– Предполагал. Но всё не совсем так, как ты сейчас решишь. Ну, так что? Ты мне расскажешь, кто ты?

– Интересные у вас методы, и где только такому учат?

Как ни странно, но мне не было страшно, видимо, всё, это последняя стадия, мне всё равно до всего. Я устала бояться, устала убегать и прятаться. Ничего не доказано.

– Я не знаю, о чем ты, меня зовут Вера, я родилась в городе Самара одиннадцатого апреля, – Глеб меня перебил и с силой ударил ладонью по столу.

– Прекрати врать, ни одному твоему слову нет веры, – он кричал, вены на шее вздулись, на виске бился пульс. – Ты расскажешь мне всё, кто ты, откуда и зачем сюда приехала, иначе…

– Иначе что? – я тоже повысила голос. – Иначе ты будешь меня пытать, держать здесь, в этой комнате, насиловать, унижать, так всё будет, да? Ты ведь офицер? Тебя этому учили в твоих спецшколах?

Лицо после моих слов искривилось, как от чего-то мерзкого. Ему была неприятна вся ситуация. Но как бы ни было противно, это его работа, и выполнять её он будет качественно.

– Нет, ты посидишь здесь и подумаешь, а когда я вернусь, ты мне расскажешь всю свою увлекательную и интересную жизнь, от начала и до того момента, как ты переступила порог этого дома.

Резко встает, хлопает дверь, щелкает дверной замок. Я остаюсь одна, над головой тускло светит лампа, а в углу капает кран.

***

Темная высотка на проспекте Ленина была освещена яркими огнями. Мужчина в черной кожаной куртке, выкинул недокуренную сигарету мимо урны, беспрепятственно шагнул в подъезд и прошёл мимо спящего консьержа.

Открыть дверь квартиры на 8 этаже не стоило особого труда, в просторной прихожей, когда глаза привыкли к темноте, мужчина прошёл по коридору, дверь спальни была приоткрыта, свет включенного телевизора с новостным каналом разбавлял темноту.

Диктор, девушка с красиво уложенными волосами, что-то рассказывала о биржевых сводках и падении рубля, но хозяин этой дорогой недвижимости в центре города не слушал, он спал.

Рука в перчатке профессиональным движением прикрутила к стволу пистолета глушитель и сделала два выстрела. Посмотрев на свою работу, мужчина такими же верными движениями убрал оружие. Достал простенькую рабочую Nokia, нажал на последний вызов.

– Всё сделано, – проговорил сухо в трубку и отключился.

Чуть склонил голову на бок, рассматривая мужчину, лежавшего на кровати, даже как-то позавидовал ему, умереть во сне в преклонном возрасте, что может быть лучше? Взял пульт от телевизора, выключил его и ушёл так же незаметно.

Вера

Мою маму нашли за городом, в лесополосе, причина смерти – асфиксия, а если без терминов, то её изнасиловали и задушили. Нашли местные, там небольшой поселок, парочка подростков. По чистой случайности наткнулись, а, может, её специально там оставили, недалеко, или убийца слишком торопился, никто так и не узнал. Как она туда попала, кого встретила, что с ней случилось в тот день – тоже было загадкой.

Мне было пятнадцать лет, соседка очень долго причитала: «Как же так, Любушка, как же так, не ушла ты от своей судьбы!» Соседка, пожилая женщина Зинаида Никифоровна, всё прикладывала мою голову на свою пышную грудь, гладила по волосам, а я ничего не понимала из её слов. Какая судьба и почему мама от неё не ушла?

Я тоже плакала, мне было жалко маму, я её любила, какой бы она ни была, но я любила её. Плакала от того, что так и не увидела на её лице счастливой улыбки, какая у неё была на старых, спрятанных фотографиях. Плакала от того, что так и не могла понять её странной и замкнутой жизни.

Мы жили вдвоем, жили очень скромно, в доме, сколько я себя помню, никогда не делался ремонт, все было старенькое, но чистенькое. Мама работала в профилактическом санатории медицинской сестрой, он находился на окраине города, но добираться до него было вполне удобно, ходил прямой автобус.

Она была очень красивая, светлые длинные волосы всегда заплетены в тугую косу, простая бесформенная одежда скрывала тонкую фигуру. Она словно пряталась от всего мира, была не разговорчива и даже нелюдима.

Только по старым фотографиям, на которых застыли фрагменты счастья и радости, было видно, что она была другой. Я очень рано научилась не спрашивать, кто мой отец и где он. После этих вопросов мама надолго замыкалась в себе, говорила что-то невнятное, закрывалась в комнате и просила её не трогать.

Я научилась быть такой же незаметной и невзрачной, как и моя жизнь. В школе была всегда в стороне, наверняка, меня считали такой же чокнутой, как и моя мать. Маленькая, слишком худая для своего возраста, с пучком темных волос, скрученных на затылке, и огромными карими глазами, абсолютная противоположностью своей матери.

Мне временами казалось, что ей больно на меня смотреть. Иногда она могла заплакать, прижать меня к себе, шептать: «Прости, прости меня… прости», и целовать, но потом снова была так же холодна и безразлична ко мне и ко всему вокруг.

Хорошо, что в доме было много книг, это от дедушки, я его не помню, но спасибо ему за них. В книгах была моя жизнь, там я училась, смеялась, спасалась от одиночества. Конечно, я видела, как живут другие семьи, как родители любят и балуют своих детей, ругают за шалости, помогают, если нужна помощь. Хотела ли я, чтоб у нас было так же? Да, хотела, но уже тогда я понимала и здраво оценивала, что так не будет никогда. Зачем переживать о том, чего не будет?

В тот же день, когда Зинаида Никифоровна донесла до меня новость о смерти матери, сердобольная соседка поведала, сидя на кухне со стаканом накапанной валерьянки, историю красавицы Любаши из семнадцатой квартиры.

Таких историй бесчисленное количество по всей стране, такие истории калечат жизнь, разрушают семьи и сводят в могилу. Кто-то борется и живет, назло всем, кто-то пытается забыть, заглушить наркотиками, залить алкоголем, утопая и опускаясь на дно, а кто-то не может забыть, не хочет жить, но приходится.

Любашу Резникову, белокурую красавицу с бездонными голубыми глазами, умницу, любимую и единственную дочь, гордость и надежду, изнасиловали. Случайно или намеренно, да какая уже теперь разница. Кому-то очень понравилась девочка, свежая, семнадцатилетняя и невинная. Её не было три дня, ушла в медицинское училище и не вернулась.

Родители, слегка пожилые уже люди, оббегали всех подруг, знакомых, были в милиции, но все было безрезультатно. Любаша пришла сама, поникшая, раздавленная морально, искалеченная физически, со следами насилия. Она не помнила, где была, но очень отчётливо помнила, что с ней делали. Было написано заявление, сданы анализы и сняты показания, но прежней Любаши уже было не вернуть никогда.

Все бы может ещё обошлось как-то через время, ведь оно точно лечит, везде так пишут и говорят. После походов к психологу, реабилитацию, может быть, можно было вернуть девушке желание жить, а не быть тенью самой себя. Но этого не случилось, через несколько месяцев все домашние поняли, что Люба беременна.

Вот тут уже началась борьба за жизнь, она резала вены, пыталась повеситься и отравиться. Уговоры, мольбы и просьбы родителей дали свои результаты. Люба как-то притихла, на её просьбу сделать аборт, говорили «нет», было уже поздно и опасно для здоровья. Так в морозную ночь февраля родилась девочка.

Мать не хотела её видеть, не хотела кормить грудью, девочка постоянно плакала, но с аппетитом ела приготовленную нянечками смесь.