Ольга Дашкова - Обрыв

Вопреки предположениям, новорождённую девочку не оставили в родильном доме, а забрали, мать не написала отказ. Любашины родители были людьми не глупыми, понимали, что ребенок не виноват, взяли на себя всю заботу об этой крохе. Предполагая, что может быть, со временем, их дочь посмотрит на своего ребенка иначе и найдет в нем спасение для себя.

Так прошло три года, Люба отстранилась от всего мира, попытки суицида больше не предпринимала. Хотя могла это сделать, имея полный доступ к медикаментам по роду своей профессии, закончила учебу, устроилась на работу. Всё шло своим чередом, но вскоре друг за другом, очень быстро ушли родители Любы, и девочки остались вдвоем.

Ребёнок требовал постоянного внимания, Люба, как могла, его давала, но временами накатывало, она никого не хотела видеть и слышать, в такое время её дочь была у соседки. Со временем девочка научилась лишний раз не лезть к матери, играть сама с собой и читать книги.

Слушая эту историю, полную боли, отчаянья и безысходности, я рыдала. Меня трясло в истерике от понимания и осознания того, каким образом я появилась на свет. Нежданный, нежеланный и нелюбимый ребенок, вот кем я была для своей матери. Я глотала слезы обиды, непонимания и безразличия, всего того, в чём я жила пятнадцать лет. Но я не могла, при всей, на меня нахлынувшей, как поток обжигающих горьких слез, правды, осуждать или ненавидеть свою мать, я её все равно любила.

На второй день после похорон, на которых были немногочисленные мамины коллеги по профилакторию, я и соседка Зинаида Никифоровна, в дверь постучали. Я ждала службу опеки, но на пороге возник не пожилой мужчина. Светлый брючный костюм, невысокий рост, красивая, немного вычурная печатка на мизинце, мутно-голубые глаза под светлыми ресницами и почти лысая голова.

Мужчина представился как Штольц Геннадий Аркадьевич, двоюродный брат по линии моего дедушки. Ни о каком брате, хоть и двоюродном, я никогда не слышала, никто не рассказывал, да и на фото, которые я так любила разглядывать, его не было. Мужчина был убедителен, показал документы, по которым ему как ближайшему родственнику была одобрена опека в кратчайшие сроки.

– Не бойся меня, девочка, я тебя не обижу, – так в моей памяти говорили только маньяки в книжках, но неприязни и чувства тревоги Геннадий Аркадьевич не вызывал, как, впрочем, наверное, и все настоящие маньяки, и извращенцы.

Но выбирать мне не приходилось, так потом будет часто в моей жизни. Всё выбирали и решали за меня. Так в свои неполные шестнадцать лет я стала Вероникой Геннадьевной Штольц, дочерью очень уважаемого и не последнего человека в нашем городе, но это выяснилось уже потом.

Вера

Проснулась.

За стеной слышались удары. Решила, что это опять Толя крушит свой кабинет, он как раз был за стеной спальни. Но тут было другое, кого-то били, или это была драка. Слышались сдавленные голоса, иногда крики, мат, что-то невнятное.

Глаза привыкли к темноте, села, кутаясь в тонкое покрывало, как же снова холодно. Я всё в той же комнате, а, может, это карцер, разбери местные порядки. Лампочку выкрутила, как только Глеб ушёл, не хотела, чтоб она била по глазам, хоть и тусклым светом.

Снова удары, теперь о дверь. Кого-то неплохо приложили. Там точно драка, но не было ни малейшего желания вставать идти узнавать, что же там, даже и через закрытую дверь. Сижу, смотрю в темноту и жду. Когда-нибудь там закончится это побоище. Закончилось быстро, дверь распахнулась, в проеме застыл мужской силуэт.

– Почему так темно? – Егор шагнул в помещение, шаря по стене рукой.

– Здесь нет выключателя, я искала.

– Вера! Ну, наконец-то, – Егор шёл на мой голос, вглядываясь в темноту. –

Вера, с тобой все в порядке? – голос взволнованный, он подходит вплотную, садится на корточки, свет из коридора почти не доходит до моего угла.

– Ты постоянно меня спасаешь, это уже почти традиция, – пытаюсь сама его разглядеть, волосы взъерошены, одежда чем-то перепачкана. – Злой дракон запер принцессу в страшном подземелье, а смелый принц её нашел. Я так и знала, что попала в сказку.

Чувствую, как Егор улыбается, сжимает мои холодные руки, он снова такой горячий, перебирает пальцы, согревая их.

– Она ещё сидит и шутит, шутница, бл..ь, – это уже Глеб, закрывая своей фигурой весь дверной проем, стоит и сыплет презрение в мою сторону.

– Съебись, Морозов, я устал от твоих выходок, еще раз учудишь что-то подобное, параноик долбаный, я тебе еще всеку.

– Я забочусь о твоей безопасности в первую очередь, Егор, это моя работа, а она явно не та, за кого себя выдает.

– Да, она засланная шпионка, а ты Джеймс Бонд, её разоблачивший, все, блядь, не беси меня снова. Нет фактов, катись на хрен. Пойдем, Вер.

Снова подхватывает меня на руки и несет на выход. Обходим Глеба, который, словно монумент, врос в пол и не желает сдвинуться. Нет, я не торжествую и не злорадствую, Морозова можно понять, он выполняет свою работу.

– Носить меня на руках тоже становится традицией, – разглядываю лицо Егора, пока он идет по освещенному коридору. Ссадина на лбу, уже наливающийся синяк на скуле и разбита губа. – Поставь меня, я могу сама ходить.

– Сиди уже, идем обрабатывать мои в бою за принцессу полученные раны, – и улыбается, после чего морщится, видимо, губа разбита хорошо.

В просторной ванной его спальни сплошь черный и белый мрамор. Сидя на пуфике, сняв порванную рубашку, задрав ко мне голову, невозмутимо терпит. Промываю ссадину перекисью, дую, чтоб не щипало, словно ребенку. Мокрым бинтом по лицу смываю кровь. Останавливаюсь на разбитой губе, она припухла, касаюсь пальцами, хочу узнать его всего, потрогать, попробовать, словно ничего и не было.

– Больно? – не узнаю свой голос, шепотом прямо в губы, прикусывая свои, а самой хочется попробовать их на вкус, наверняка соленые с привкусом крови. Извращенка.

– Да.

– Как, больно? Не может быть, я даже не задеваю, – удивлённо вскидываю на Егора глаза, руки сразу одергиваю, он тут же перехватывает одну и прислоняет к своему паху.

– Вера, болит сил нет, – чувствую ладонью его возбуждение, очень сильное возбуждение, в животе моментально разливается жар. – Яйца сводит уже сутки.

– Фу, дурак какой, – отвечаю так по-детски, пытаясь одернуть руку, чувствую, как лицо заливается краской от таких похабных откровений. Но мне не дают, сильнее вжимают в пах. Второй рукой тянет за шею, находит мои губы, впивается в них своими. Я чувствую их вкус, вкус его крови на моем языке, да, она соленая, в нос ударяет её запах, я, словно животное, отвечаю на его дикий поцелуй.

– Тише, прости, тебе больно, – отстраняюсь, глажу по лицу. – Дай мне закончить.

– Хочешь поиграть в доктора, ну хорошо, – в голосе снисхождение и некая игра.

– Вообще-то я медицинская сестра с красным дипломом.

– Ну, это в корне меняет дело, я могу не волноваться. Я попал в руки профессионала.

– Не смешно, но да, это так, тебе не о чем волноваться, – заканчиваю с лицом, опускаюсь взглядом ниже, широкие плечи, грудь часто вздымается.

Егор неотрывно меня разглядывает, изучая мой интерес к нему, а я сама дышу через раз. Сильные руки, идеальный пресс с кубиками.

– Из-за чего вы подрались с Глебом? – отхожу на шаг назад, от этой концентрации тестостерона, удерживая в себе желание прикоснуться к нему.

– Хочешь обработать и его раны? – странно, но он злится.

– Вовсе нет.

– Морозов заигрался, в свете некоторых событий перегнул палку и извинится перед тобой.

– Мне не нужны его извинения.

– Они нужны мне! Тебя не было двенадцать часов, этот дебил уверял меня, что ты уехала в город. Да, без пальто, телефона, и в туфлях. Видимо, на северных оленях, потому что ни одна машина не выезжала, да и не выехала бы, все дороги занесены, снова была метель. Пойдем на кухню, поедим, – резко меняет тему.

– Да, я бы не отказалась от чего-то горячего, – в животе, как назло, предательски заурчало.

– Пойдем, – хватает за руку и тянет на выход. У Егора так странно меняется настроение: то по-мальчишески озорной, то безумно пошлый и порочный, а то жутко деловой и собранный.

Идя по дому, замечаю, что на улице ночь, судя по всему, глубокая. На просторной кухне вытаскиваем половину холодильника, Егор что-то греет в микроволновке, режет хлеб, так все по-домашнему, он в одних брюках, в помещении полумрак, а я им любуюсь, но так, чтоб не заметил.

– Будешь меня так разглядывать, не посмотрю на то, что ты голодная, сожру сам тебя прямо тут, – а сам улыбается, я невольно улыбаюсь в ответ.

В какой момент с ним стало так легко? Я знаю его несколько дней, а словно целую жизнь. Разве бывает, чтоб так сразу?

– Не думай ни о чем, Вер, не пытайся анализировать, я и сам не знаю, – видимо, мое лицо отразило задумчивость, а потом удивление. Он что, умеет читать мысли?

Егор двигает мой барный стул к себе, смотрит в глаза, потом на губы, я их снова непроизвольно облизываю их и прикусываю. Прекрасно понимаю, что последует за таким взглядом и моим действием.

– Будет больно, твоя губа.

– Знаю, но выбор очевиден. С тобой иначе уже никак.

Вера

И он меня целует. Боже, я готова отдать душу кому угодно за его поцелуи. Жадно. Жарко. Необратимо снося все мои барьеры. Он уносит моё сознание куда-то на задворки разума. Как пишут в любовных романах: «…её трусики стали мокрыми».

К черту эти скучные романы, мои трусики мокрые давно, я чувствую влагу на своих бедрах. Живот крутит в болезненных спазмах желания, мой стон, его рык. Руки сдавливают грудь, сжимают соски. Опускаются ниже, сильно сдавливают талию.

– Зачем ты надела брюки? – не вопрос, а упрёк.

– Я…я не знаю.

Оттягивает ворот водолазки, жадно целует шею, всасывая кожу до легкой боли, рычит, кусает, руками под ткань, сминает руками кожу на спине. Упирается пахом в мои раздвинутые ноги, прижимая как можно теснее меня к себе, я чувствую его эрекцию, пытаюсь сама стать ближе, трусь об него.

Мной овладевает демон порока. Хочу его. Сейчас. Всего. Отрываясь, смотрю в его глаза, а там чистый огонь, я буду в нём гореть долго, как ведьма на костре своего греха.

Опускаюсь на колени, торопливо расстегиваю ремень.

– Вера…ты чего задумала…, – его сдавленный стон, когда я высвобождаю налитый, возбужденный член.

Провожу несколько раз по стволу рукой, разглядывая красную головку. Облизываю свои губы, сглатываю и вбираю почти весь член глубоко в рот. Но весь не получается, он физически для меня большой. Я не играю, не хочу играть с ним, я просто хочу его. Вот так. Здесь. Сейчас.

Нет никакого отвращения и стеснения, чистый голод, похоть и желание сделать это для себя, унять так некстати именно сейчас проснувшуюся похоть. Он слегка терпкий на вкус, вбираю ещё, глубже, помогаю рукой, вынимаю, снова втягиваю головку, посасываю её.

– Вера… блядь, Вера…остановись, – его рука оттягивает меня за волосы от себя, хотя вот только мгновение назад ласкала, зарываясь в них. – Иди ко мне.

Поднимает с колен, рывком подхватывает, усаживая на себя. Так и идет по темному коридору, вверх по лестнице, со спущенными штанами. Кое-как открываем и закрываем двери, кидает на кровать, помогаю снять с меня брюки и насквозь промокшее белье.

В комнате очень темно, глаза привыкают, но все равно мало что видно. Его руки на моем теле, они везде, губы находят мои. Целует жадно, пальцы уже на моих складочках.

– Какая же ты мокрая, девочка, – два пальца врезаются в моё лоно, выписываю там какие-то немыслимые движения, снова жадные поцелуи по шее.

Всхлипываю, начинаю двигаться бедрами навстречу его пальцам. Он терзает мою грудь, такие чувствительные соски, что даже больно. Посасывая, втягивает их, кусает. Словно безумно голодный зверь, вгрызается зубами в мою плоть, кусает и тут же зализывает.

– Сейчас, подожди, моя сладкая. Меня самого накрывает уже.

Наконец-то избавляется от своих брюк, разводит мои бёдра шире, рука под ягодицы, чуть приподнимая и одним движением, резко, сильно проникает в меня. Он тоже не хочет со мной играть.

Ему надо всё. Сейчас. Сразу.

Резкие толчки, дышит сдавленно мне в шею, его дыхание словно оставляет ожоги на моей коже. Я словно в бреду, хочу сильнее, глубже, подмахиваю навстречу его ударам. Громкий стон, цепляюсь за его плечи, царапая ногтями.

– Давай, маленькая, не могу больше.

Чувствую, как еще больше наливается его член во мне, а я теку прямо на него. Боже, от этого накрывает волна оргазма. До боли скручивает низ живота, мышцы сокращаются, горячая волна разливается по всему телу, а во мне толчками разливается его горячая сперма.

Время замирает, в ушах шум, пульс стучит в висках. Егор, уткнувшись лбом мне в ключицу, лежит, тяжело дышит, опирается на руки, чтоб не раздавить меня. Чувствую грудью, как сильно бьется его сердце. Спина мокрая, провожу по ней рукой, до шеи, зарываюсь пальцами в волосы.